С.Ф. Черняховский о причинах поражения и свержения самодержавия в России

Главное, что предопределило поражение и свержение самодержавия в России, было то, что оно было именно самодержавием и хотело остаться таковым.

Конечно, то, что произошло в Петербурге в феврале-марте 1917 года, было сложным явлением и являлось уникальной комбинацией нескольких факторов, действовавших и при дворе, и во власти в целом, и на улицах, и на заводах, и в казармах, и в посольствах, и в полураспущенной (а в конце концов и вовсе распущенной) Государственной Думе.

Неверно говорить, что произошедшее было чистой неожиданностью, как неверно и говорить о том, что оно было сугубо стихийным возмущением масс. Уже с осени 1916 года государственные деятели разного ранга и спецслужбы империи предупреждали власть о том, что до революционного взрыва остался один шаг.

Соответственно уже с этого момента нарастали протестные выступления, в первую очередь, рабочих, организуемые революционными партиями. К январю забастовки и стачки доросли до 200 тысяч человек. За два года войны сменилось четыре председателя Совета министров, шесть министров внутренних дел, три военных и три министра иностранных дел.

Практически все партии требовали изменения системы власти и политики, на отставке правительства настаивали уже не только умеренные кадеты, но и общероссийские форумы дворян, не только Государственная дума, состоявшая из лояльных режиму партий, но и персонально подобранный властью Государственный Совет, да и императорская семья.

Всю зиму 1916-1917 года император и его правительство готовило разгон Думы, а депутаты в союзе с виднейшими генералами – свержение императора. Представители императорской фамилии и послы иностранных государств напрямую обсуждали, обрекать ли Николая II на судьбу Павла Первого или нет. Один из спорных вопросов, который оставался для участников подготовки свержения Николая, состоял в том, убивать ли и его, и царицу, или только царицу.

К осени 1916 года в русской армии числилось полтора миллиона дезертиров. И на фронте, и в тылу солдаты расстреливали командиров при первом удобном случае. На фронте забастовки охватывали целые полки и дивизии. Во многих случаях солдаты отказывались выходить из окопов в атаку, а офицеры боялись появляться в окопах.

Парламент к зиме 1916-17 гг. перешел от требований создания «правительства доверия» к требованиям создания «ответственного правительства», то есть, к парламентскому правлению вместо самодержавного.

Те же большевистские организации с начала 1917 года пользовались каждым поводом, чтобы вывести на улицы столицы многотысячные демонстрации. 9 января 1917 года (годовщина расстрела 1905 года) прошли демонстрации в Петербурге, Москве, Баку, Нижнем Новгороде. 10 февраля проходит забастовка на петербургских заводах в память годовщины суда над большевистской фракцией Думы. 14 февраля, в ознаменование возобновления работы Думы, в столице бастуют 60 заводов, в городе проходят демонстрации рабочих под лозунгами «Долой самодержавие! Долой войну!». 18 февраля начинается забастовка на Путиловском заводе, 22 февраля в городе продовольственные волнения. 23 февраля (День Работницы, нынешнее 8 Марта) 20 тысяч путиловских рабочих выходят на демонстрацию, смыкаясь с участниками продовольственных волнений, по пути останавливая другие предприятия и увлекая за собой их рабочих. 24-26 февраля демонстрации разрастаются. К концу 26 февраля после расстрела рабочих кажется, что город очищен от демонстрантов, и правительство победило.

Но утром 27 начинается восстание в лейб-гвардии, день назад стрелявшей по демонстрантам. Вслед за Волынскими лейб-гвардейцами восстают Преображенский и Литовский полки, их командиры казнены, процесс выходит из-под какого-либо контроля. Императорская гвардия, гордость российской армии, переходит на сторону рабочих и требует отречения царя и уничтожения монархии.

Родзянко требует от царя решительных действий – в ответ на своем столе обнаруживает указ о роспуске Думы. Депутаты не решаются нарушить приказ и собираются на частное совещание, на котором встает вопрос о назначении кого-то из «популярных генералов» диктатором для подавления «бунта», на это депутаты отвечают, что все министры и генералы так перепуганы, что их придется силой вытаскивать из-под кроватей.

Все войска, посылаемые на подавление восстания, переходят на сторону рабочих. Хабалов с отборным отрядом укрывается в Адмиралтействе – и этот отборный отряд тает на глазах. Утром 28 февраля он докладывает в ставку, что располагает всего 600 пехотинцами и 500 всадниками, но к концу разговора со ставкой к восставшим переходят и они…

Вот динамика восстания в войсках:

26 февраля, 3-6 часов дня – 600 человек;

27 февраля, утро – 10200 человек;

27 февраля, день – 25700 человек;

27 февраля, вечер – 66700 человек;

28 февраля утро – 72700 человек;

28 февраля, день – 112000 человек;

28 февраля, вечер – 127000 человек;

1 марта, утро – 144700 человек;

1 марта, день – 170000 человек.

Конечно, усталость от войны, нарастание социальной напряженности и экономический кризис, активная деятельность революционных партий – все это было и фоном, и общим течением, определявшим и неизбежность взрыва, и его масштабность. Совсем не исключено, что с таким объемом проблем не справились бы куда более сильное правительство и куда более сильный режим, нежели существовавшие тогда в России.

Но говорить об этом с уверенностью сложно именно потому, что режим, власть и правительство были тогда в России именно такими, какими они были, а именно – слабыми и бездарными. Строго говоря, Февральская революция более чем на год продлила жизнь царской семье – не рухни самодержавие в феврале-марте, царь и царица, вероятнее всего, были бы убиты уже до Пасхи – именно такой срок назывался заговорщиками.

А поскольку к этому времени правительство намеревалось распустить Думу (указ о роспуске был подписан уже за несколько месяцев до этих событий и вручен правительству для использования в нужный момент), то к маю 1917 года Россия так или иначе должна была бы остаться без парламента, без императора и, скорее всего, без правительства.

То есть, дело было даже не только в созревавшем социальном взрыве – хотя это, конечно, в итоге главное. И дело было не в Думской оппозиционности, хотя она играла свою роль и позволила разгоревшемуся восстанию найти среди государственных институтов некий, в какой-то момент начавший содействовать требованиям восставших, смысл.

И дело было не в самом по себе расколе властных партий и противостоянии исполнительной и законодательной власти. Причина заключалась в состоянии самой элиты, в состоянии государственной власти как таковой, то есть, в первую очередь, в состоянии исполнительной власти и самого самодержавия как института к этому моменту.

Социальный взрыв нарастал, но его потенциал был во многом усилен бездарностью власти и ее непониманием проблем страны. Да, Дума была оппозиционна и как могла противостояла самодержавию. Но она была столь слаба и труслива, что никаких существенных помех создать ему не могла. Она потому и сопротивлялась, что видела, будучи по природе все-таки представительной властью, которая в некоторой степени представляла и агрегировала общественные интересы, всю бессмысленность и бесперспективность проводимой политики.

Да, наличествовал раскол элиты и те самые «два заговора», но элита потому и была расколота, что, с одной стороны, была недееспособна, с другой, видела разверзающуюся у ее ног пропасть, созданную властью и режимом. Она потому и встала на путь заговоров, что иного механизма ротации власти не имела.

Внутренняя проблема самодержавия как института российской политики в тот момент заключалась в непонимании и невозможности агрегировать и артикулировать глубинные социальные интересы общества, а делится полномочиями самодержавие не хотело.

Если бы оно обладало иными личностными носителями и личностными качествами, то, теоретически, смогло бы понять, что обществу нужно, и попытаться осуществить это в своей самодержавной политике.

Если бы оно готово было поступиться полномочиями и перестать быть самодержавием, то смогло бы путем относительно современных процедур поручить решение этих проблем иным персоналиям – через парламентские и партийные механизмы.

Но дело в том, что все это самодержавие считало излишним. Сам принцип исполнения властью воли общества был с точки зрения самодержавия неслыханным кощунством. Беда была даже не в том, что император не хотел делиться властью с парламентом. Он даже не желал понимать, что парламент имеет право требовать от него изменения политики.

Недееспособность власти определялась не тем, что Государственная Дума препятствовала императору и правительству в осуществлении их политики, – Дума, скорее, хотела им помочь и уберечь от грозящей опасности. Да, Дума готовилась к перевороту – но все критические дни февраля-марта она не сделала ничего расшатывающего ситуацию.

Она просила от императора решительных действий. Она выполнила указ о роспуске. Она создала свой Временный комитет исключительно для «наведения порядка в столице». Она просила императора в этих условиях назначить новое правительство. Она пыталась сохранить монархию. Она максимально постаралась выхолостить требования Совета депутатов, на условии соблюдения которых он доверял ей формирование правительства. Она пыталась добиться согласия восставших на возведение на престол Михаила. Она оформила назначение Временного правительства через утверждение Николаем его Главы – князя Львова.

Собственно говоря, Дума не присоединилась к противникам самодержавия – она оставалась его последним защитником. Но деградация власти в целом и самодержавия как института дошло до такой степени, что даже при поддержке недавно оппозиционного парламента оно уже не могло само себя спасти. Потому что в стране не осталось практически никого, кроме этого парламента, кто хотел бы это самодержавие защищать.

Генералы не хотели вести за него в бой солдат. Солдаты не хотели за него умирать. Самодержавие пало столь бесславно, потому что институционально довело себя до состояния, когда никакие свои функции выполнить уже не могло, воспользоваться помощью не хотело, слушать советов, направленных на его спасение, не желало. Оно еще хотело быть всем, но уже не могло быть ничем.

Еще за полгода до революции, согласись самодержавие на «ответственное правительство», у него были шансы разрядить ситуацию и уцелеть. Вместо этого оно готовило разгон парламента, состоявшего из монархистов, и в решающий момент оказавшегося его последним – но бессильным союзником.