Буду откровенным: я уже не надеялся когда-либо вновь переступить порог этого замечательного дома, в котором почти полвека жил и творил великий русский и советский художник Сергей Васильевич Герасимов. Ведь в наше свободное от сантиментов время возможно всё, тем более продажа в частные руки драгоценного кусочка земли на высоком берегу Москвы-реки, откуда на многие вёрсты видны заречные дали, а по соседству белеют стены и башни древнего Лужецкого монастыря, сверкают золотом церковные купола, по православным праздникам и воскресеньям в небе плывёт, гудит колокольный звон. Долго, очень долго, шесть с лишним лет, приезжая в Можайск, я неизменно утыкался в высоченный забор без каких бы то ни было объявлений-объяснений на нём. И вот наконец-то радость: реставрация Дома-музея аккурат к 130-летию со дня рождения художника закончена, калитка в заборе распахнута, помолодевшая от свежей краски на стенах обитель «маэстро» живописи опять ждёт гостей!
«МОЯ РОДИНА — МОЖАЙСК, — сообщает в своей автобиографии Сергей Васильевич. — В мою молодость — небольшой провинциальный город с торговой площадью, пыльными улицами, с исправником, базарами, ярмаркой, рядами лавок, городским парком, добровольной пожарной командой. Там я провёл детство на окраине города, на берегу Москвы-реки. Совсем близко от нас стояла мельница с омутом и прудом, с вечным шумом воды, с крупорушками и сукновальнями. Мимо нашего дома проходил большак, по которому всегда двигались подводы, ехали на базар мужики, возили кладь в военный лагерь, гоняли арестантов в кандалах, с конвоем, проезжала тройка гуськом с кибитками, пролетали весёлые крестьянские свадьбы».
Как вспоминал, уже будучи известным художником, Сергей Герасимов, «жили небогато и, пожалуй, сурово. Чинно садились за стол обедать, шуметь и шутить за столом не полагалось. Крошки хлеба со стола ни в коем случае ронять было нельзя. Вообще слово «хлеб» произносилось с уважением». И дальше: «Как ни странно, но вспоминаю, что среди нужды, забот, хлопот в семье была какая-то атмосфера интереса к искусству; видимо, она исходила от отца, человека начитанного, хотя учившегося у местного дьячка всего три-четыре месяца. В семье выписывалась «Нива», она не сходила со стола в осенние и зимние вечера. Все сидели за большой лампой, кто работал, кто готовил уроки, кто рисовал. Мы все, нас было четыре брата, рисовали. Синий карандаш и какая-то акварель в деревянных ящичках почти никогда не переводились. Рисовали воинов, лунные ночи, рыцарей и солдат…»
«Мы жили в каком-то ожидании чудесного, — продолжал делиться сокровенным художник. — Нам казалось, что жизнь, которой мы живём, не настоящая, а настоящая ещё должна прийти, что-то должно свершиться в нашу пользу, и мы вдруг сделаемся обладателями невероятных сокровищ; будем играть какие-то совершенно другие жизненные роли. И это всё чудо, этот другой мир должны были, по нашему убеждению, открыться нам именно на пригорке, где теперь мой дом, в лесу. Здесь мы должны были поселиться в высоком замке с башнями, откуда видно далеко вокруг».
Детская мечта, пусть не очень скоро, стала-таки явью. «Довольно, довольно, хватит, хватит, идите на улицу, пишите самостоятельно людей, животных, солнце и всё, всё, что вас поразит в жизни», — произнёс однажды Константин Коровин, известный художник, первый русский импрессионист, преподаватель Московского училища живописи, ваяния и зодчества, выпроваживая своего любимого ученика из учебной мастерской на «свет Божий». И Герасимов отправляется в дорогой его сердцу Можайск, строит на месте обветшавшего родительского дома новый — светлый, просторный, с мастерской в мезонине, с террасой и высоким крыльцом, откуда ступеньки спускаются прямо в обширный сад. Дом, в котором ему с таким упоением работалось, куда он неизменно возвращался из творческих командировок по Советской стране, из зарубежных путешествий. Бывало, летним утром распахнёт в комнате настежь окна, откинет прозрачные кисейные занавески, чтобы не надувались ветром, и смотрит, никак не насмотрится на змейкой убегающую вдаль блёкло-голубую ленту Москвы-реки, на цветущий куст сирени под окном, на гуляющих по прибрежной луговине женщин в пёстрых нарядах. А налюбовавшись вволю, берёт в руки кисть, палитру и набрасывает на холст всю эту красоту, чтобы и другие могли её увидеть-оценить!
Раньше, до реставрации, в Доме-музее С.В. Герасимова целиком сохранялась обстановка, окружавшая Сергея Васильевича при его жизни, — от обеденного стола и венских стульев в столовой до любимого дивана в спальне. Теперь личных вещей тут минимум. Разве что мольберт, на котором стоит портрет Александры Гавриловны Герасимовой, жены художника, да несколько кистей, разложенных на палитре с пятнами засохших красок. Зато здесь тесно от картин и рисунков, дающих полное представление о всех гранях герасимовского таланта, — портреты земляков, пейзажи (не только родные можайские, но и новгородские, кисловодские и даже венецианские), натюрморты с цветами, книжные иллюстрации к пушкинской повести «Капитанская дочка», к некрасовской поэме «Кому на Руси жить хорошо», к горьковскому роману «Дело Артамоновых», эскизы жанровых картин, в том числе его знаменитого, брызжущего радостью и оптимизмом «Колхозного праздника» и не менее известной, написанной в суровом 1943-м «Матери партизана».
«Мои «дяди Вани» и «дяди Васильи» — это всё крестьяне и колхозники, живущие или жившие около Можайска, где я проводил вёсны, зимы и лета… Я люблю простую и ясную жизнь, я люблю простое и ясное искусство, наполненное богатством человеческого содержания и потому красочное и трепетное…» — так однажды выразил своё творческое кредо художник.
Но Сергей Герасимов, конечно, не мог обойти своим вниманием и грандиозное историческое событие, которое произошло вблизи Можайска, — Бородинскую битву. В его доме хранится эскиз к большой картине «М.И. Кутузов при Бородине». Полководец изображён на командном пункте у деревни Горки в момент, когда он даёт распоряжение казачьему атаману Матвею Платову и кавалерийскому генералу Фёдору Уварову нанести удар во французский тыл. Кутузов у Герасимова не грузный, усталый, сидящий «на покрытой ковром лавке», как у Льва Толстого в «Войне и мире», а энергичный, решительный, держащий в своей вытянутой вперёд руке все нити сражения, в котором решалась судьба России.
А вот и сам художник. Точнее, его «Автопортрет в синей блузе». Фигура живописца в распахнутой блузе на оливковом фоне исполнена силы, строгости и одновременно доброты. Наряд Сергея Васильевича своим цветом вызывает ассоциацию с синими полевыми колокольчиками, которые он так трогательно и нежно любил, которые так часто рисовал…
Подписывайтесь на нашего Telegram-бота, если хотите помогать в агитации за КПРФ и получать актуальную информацию. Для этого достаточно иметь Telegram на любом устройстве, пройти по ссылке @mskkprfBot и нажать кнопку Start. Подробная инструкция.
