15 мая исполняется 90 лет со дня рождения популярного советского певца, актера театра и кино, народного артиста России Владимира Трошина. Он был первым исполнителем «Подмосковных вечеров». Такие песни, как «Одинокая гармонь», «Тишина», «А годы летят», «Тихий дождь», «Идут белые снеги», в его исполнении стали отечественной песенной классикой.
В эти дни мы получили письмо из Екатеринбурга от Нины Ерофеевой, дипломанта премии нашей газеты «Слово к народу» за 2015 год. Оказывается, Владимир Константинович Трошин приходится ей родным дядей. В этом очерке Нина Павловна рассказывает о мальчике из рабочей семьи Володе Трошине, о военных годах в Свердловске, о становлении будущего артиста.
От конечной остановки трамвая я иду по улице Ильича мимо четырехэтажных домов, построенных в годы первых пятилеток. Они знакомы мне с детства. Каждое воскресенье мы с мамой ехали из центра города на Уралмаш. С трудом втискивались в переполненный вагон, и часа полтора трамвай малой скоростью вез нас через вокзал, железнодорожные пути, 1-й, 2-й километры, сквозь перелески, мимо дымящих трубами производственных корпусов. С каким нетерпением потом легко и быстро бежали ноги к дому по Ильича, 17, где нас ждали. Бабушка к нашему приезду пекла оладьи, а когда во время войны оскудели запасы, лепешки из картофельных очисток или лебеды, но все равно было очень вкусно, а главное – дружно и весело. За огромный стол, стоявший посреди 30-метровой комнаты, усаживались вместе с нами бабушка, дедушка, Миша, Володя, тетя Нюся, дядя Миша Фокин, их дочка Фиса. Как мы были рады друг другу!
В 1935 году Константин Михайлович Трошин подался с семьей в Свердловск. На Михайловском заводе сократилось производство. Заработки были крайне малы. А новому гиганту социндустрии требовались рабочие разных специальностей, и уж станочники самого высокого разряда, как мой дедушка, тем более. Очень трудно было Трошиным покидать родину, свой крепкий, просторный дом. В одной половине осталась жить сестра Константина Михайловича, тетя Саша, с двумя детьми, другую просто заколотили с надеждой обязательно вернуться. Огород, конечно, оставили за собой. Отца несколько утешало то, что две дочери – Валя и Нюра – уже жили в Свердловске.
На Уралмаше дедушке выделили огромную комнату с двумя окнами на четвертом этаже. Здесь поселились две семьи: Константин Михайлович с женой Анной Ивановной и двумя сыновьями Мишей и Володей и старшая дочь Нюра с мужем и дочерью. А в 42-м подселили еще двух мужчин из Сталинграда. И жили все мирно, как и с соседями из других комнат длиннющего коммунального коридора с одним туалетом и одной кухней на всех.
Вот сюда мы и приезжали с мамой по воскресеньям. А бывало, я проводила здесь несколько дней подряд, когда в детсаде объявлялся карантин.
Из всех обитателей 47-й квартиры я больше всех любила моих дядей. Мише перед войной было 18 лет. Он окончил ФЗУ и, как писала о нем многотиражная газета, стал лучшим молодым токарем. А еще он прошел обучение в кружке «Ворошиловский всадник»: перед занятиями они с песнями, гарцуя на конях, проезжали по уралмашевскому поселку. Что испытывали при этом мы, юные зрители, словами не передать! А еще у Миши дома хранилась шашка.
Володя на четыре с половиной года моложе Миши. Он был, помню, и тогда выдумщик и затейник: то вываливал передо мной груду камней, коллекционированием которых он тогда увлекался, то демонстрировал химические фокусы не без риска для окружающих, за что ему попадало. Очень я любила рассматривать Володины значки «Ворошиловский стрелок», ГСО («Готов к санитарной обороне»), ПВХО («Противовоздушная химическая оборона»). Он гордился ими и очень серьезно занимался военной подготовкой. Стал лучшим стрелком среди школьников Уралмаша, и его назначили даже инструктором по стрельбе. Впервые пикающие «точки-тире» я услышала от Володи – он изучал не только азбуку Морзе, но и флажкограмму. Красные флажки у него в руках просто летали, как, наверное, у заправского моряка.
Ближе к вечеру Володя брал в руки балалайку, Миша – гитару. Мы, мелкота – я и соседская девочка Эмма, вываливали из шкафа нехитрые наряды бабушки, тети Нюси: шарфы, шали, косынки, а главное – горжетку из рыжей лисы со стеклянными глазками и целлулоидными зубками. И начиналось представление. Взрослые нас поддерживали: подпевали, хлопали в ладоши, подхваливали.
Уезжали домой поздно вечером. У меня уже закрывались глаза. Миша и Володя, выйдя на улицу, сгибали руки в локтях – я цеплялась за них и повисала, отрывая ноги от земли. Так я «доплывала», полусонная, до трамвая.
Когда Трошины приехали в Свердловск, Володе исполнилось 9 лет. Он поступил в 3-й класс 68-й школы. А в Михайловске он окончил 2 класса. За хорошую учебу его премировали отрезом бумазеи – мягкая такая ткань вроде фланели. Три метра бумазеи – какой же в семье был восторг! Жили-то довольно бедно. Мама, Анна Ивановна, всю семью обшивала. Как-то отец с матерью собрались в гости к сестре Наталье Ивановне, а младшенький начал «уросить», то есть капризничать, реветь: «Не останусь дома!» Погонялка был – все со взрослыми хотелось быть. Отец пожалел сынка: «Ну, давай возьмем его». А мать: «Как возьмем-то. У него штанишек даже нет». Бегал-то мальчонка по улице в одной рубашонке. Мать нашла какую-то тряпку, села за машинку – так-так-так – и за 15 минут готовы трусы. Пуговку пришила. Надел Вова обновку — пошел в гости.
Эту машинку «Зингер» я передала в мемориальную комнату Владимира Трошина в михайловском Доме культуры.
А в городе было все, конечно, по-другому. Многое казалось непонятным. Мальчишка насторожился, напрягся.
«Когда меня посадили за одну парту с Васькой – отпетым хулиганом, он сходу мне по морде залепил. Ну, видит, тюфяк какой-то. Я это стерпел, пережил, но через 2 недели, поскольку я был деревенский, упорный, крепкий, из него уже веревки вил – что хотел, то с ним и делал. В классе я уже никого не боялся.
Мне было все безумно интересно. Лоботрясничать было некогда. Мы летали из одного кружка в другой. В библиотеке в очереди стояли за книгами – дома книг не было. Я потом в Москве наслаждался, что могу иметь полные собрания сочинений. А любовь эта к книге зародилась в школе».
Я помню Володиных друзей тех лет, но по причине своего малолетства не обращала на них внимания. Потом уже Володя мне кое о ком рассказывал. «Миша Пономарев очень умный был парень. Вот едем с ним в трамвае: «Давай будем спорить!» – «О чем?» – «Давай о Маяковском». – «Давай!» Или: «Давай спорить про Вселенную. Про жизнь. Про будущее». Головы все время были заняты глобальными размышлениями о природе, о бесконечности, о вечности. Спорили как оппоненты: он свои доводы приводил, я свои. Потом Мишка увлекся шахматами, и весь класс сел за доски. Я тоже получил разряд».
С одним из Володиных одноклассников, Леней Пересыпкиным, я совершенно случайно познакомилась в 2003 году и, когда Володя в очередной раз приехал к нам в гости, устроила им встречу. Они не виделись много лет, хотя Леня раньше не раз заезжал к Трошиным в Москву. Был всегда необычайно сдержан, о себе почти не рассказывал. А тут при их последней встрече многое раскрылось. Оказывается, Пересыпкин был сотрудником КГБ. Имеет много наград. Работал в разных странах Европы. А в юности они были влюблены в одну девочку из класса. Из этих трогательных воспоминаний у Володи сложился целый законченный рассказ.
«Ее звали Аля Репьева. В нее влюбились все мальчишки. Уральские девчонки – это наши девчонки. А она приехала из Москвы. Видимо, из столицы был приглашен на Уралмаш ее отец. Они жили в большой квартире. И вот мы с Ленькой Пересыпкиным крутились вокруг ее дома до полуночи ходили, глядели на ее окна.
Когда я через много лет впервые исполнил песню «Зимний город заснул уже, в синем сумраке лишь одно – на двенадцатом этаже все не гаснет твое окно…», я сразу представил ту картину. И все пелось и лилось само собой.
Помню, ходим мы с Леней, ходим… И однажды он говорит: «Давай зайдем к ней домой». – «Да ты что? Как это?» Мы долго думали с ним – два или три дня, как объяснить, почему мы к ней домой пришли. Потом придумали – будто бы списать уроки. Она училась хорошо, а мы вроде чего-то не поняли. Звоним, заходим. Открывается дверь, и она стоит – ручонки в боки. Она все секла, знала прекрасно, что все парни влюблены в нее. Хитрющие глазенки: «Ну что? Для чего пришли?» Мы так растерялись – два оболтуса. А там еще мама вышла, кто- то еще высовывается. «Вот нам бы списать…» – чего-то мямлим. Она: «Ну-ну! – понимающе так, дескать, знаем вас! – Ничего, завтра в школе встретимся». Не дала нам ничего списать, раскусила сходу. Неловко нам было ужасно. И вместе с тем мы чувствовали себя такими счастливыми – постояли близко, в двух метрах от нее, увидели, как она с нами расправилась жестоко и с юмором.
Кончилось тем, что один паренек из нашего же класса Генка Шамин на ней женился. Она уехала в Москву. И вот после войны я получаю в театре письмо от нее. Алька Репьева пишет: «Я каждый вечер сижу в библиотеке такой-то. Приходи, если хочешь». Я взволновался, причесался – и лечу! Нафантазировал себе такое свидание! Прихожу в библиотеку, подхожу к ней… А она так буднично: «Подожди, сядь. Я сейчас дочитаю». Как будто мы с ней каждый день встречаемся по пять раз! А я всё равно на седьмом небе! Закончила чего-то выписывать: «Ну ладно, теперь пойдем». Я ее проводил до дома. По дороге разговаривали. Я все ждал, что-то проявится из того далекого прошлого, из влюбленности моей. Ничего похожего. Абсолютно деловой, бытовой разговор, примитивный, никакой романтики с ее стороны. Я-то еще пытался намекать… Мы простились возле ее дома и больше не встречались. Всё выдохлось, исчезло, растаяло, как будто ничего никогда и не было. А то прекрасное, что было в ранней юности моей, я помню до сих пор, и у меня сладостно замирает душа от этих необычайно красивых воспоминаний о детской влюбленности. Вот так бывает…»
Был еще у Володи дружок по школе Виктор Каталевич. Как говорил о нем Володя: «Такой мудрец. Крупный парень. Почему-то у него с детства не сгибалось колено, но это не мешало ему быть очень сильным физически. Большая, умная голова. Он на всех нас смотрел с улыбочкой, потому что как бы все знал наперед. Математика для него была – раз плюнуть, задачки решал с пол-оборота. Виктор потом жил в Новороссийске, занимался кораблестроением, ремонтом судов в порту. Одним словом, мои школьные друзья вышли в люди, стали хорошими специалистами. Я дружил именно с такими ребятами, у которых было постоянное стремление, как и у меня, что-то узнавать новое. Такая была насыщенная жизнь. Мне некогда было во дворе лишний раз ударить футбольный мяч, который гоняли другие мальчишки с утра до вечера. Стою на воротах, а сам думаю: ой, нет, мне надо бежать на кружок в клуб Сталина. Настолько мы были заняты.
В городе я впервые узнал, что такое театр. В Свердловске был тогда замечательный Театр юного зрителя. И была такая практика – водить туда детей целыми классами по льготным билетам. Я первый раз попал в театр – это была сказка какая-то. А потом нас сводили в оперный театр. Я слушал оперу «Черевички». Всё здесь для меня было внове, всё загадка – и поющие люди, и оркестр, и дирижер. Всё завораживало. Но никаких мыслей о театре как о профессии не возникало. Я себя чувствовал потомственным рабочим. Считал, что самая хорошая, самая мудрая профессия для мужика – это токарь, слесарь. Хотя разные детские увлечения стали приводить меня к мысли пойти в горный институт на геолого-разведочный факультет или в политехнический, потому что вдруг заинтересовался химией.
Еще я хотел быть астрономом, потому что в школе познакомился с одним эвакуированным парнем. У него был маленький телескоп. И по ночам мы с ним смотрели в небо на Луну, на Марс. У меня была карта звездного неба – я ее всю знал, все созвездия. Но всё это сломалось однажды в связи с войной, со смертью отца… Всё перевернулось. Неожиданно для себя я стал учиться на артиста. Никак не думал!
Война вошла в нашу огромную густонаселенную комнату лязгом гусениц по булыжной мостовой – так называемой танковой дороге. Она проходила по Кировградской улице, вчера еще мирной, зеленой, куда выходили наши окна. По ночам раздавался страшный грохот – шли новенькие, только что сошедшие со сборочного конвейера Уралмаша танки Т-34. Дом ходил ходуном, было ощущение, что он сейчас развалится. А с полигона на 16-м километре доносились разрывы снарядов – там проводились их испытания.
Отец в это время работал сменным мастером механического цеха. Он рассказывал мне, что цех громадный, длиной чуть не полкилометра. Выпускал он снаряды. Ответственность за эту военную продукцию была колоссальная. На каждой партии мастер должен был ставить личное клеймо. Он головой отвечал за каждый снаряд. В самые тяжелые для страны дни, когда враг был под Москвой, моего отца перевели на казарменное положение. В течение двух месяцев он не выходил с завода – там и ночевал на железной койке, поставленной между станками. Чуть глаза закроет, его уже будят: надо проверять очередную партию снарядов. Да и какой там мог быть сон – адский шум сотен станков! От этого переутомления у отца случилась опухоль мозга. Он умер в 52 года в 1942 году летом. Такая трагедия. Он просто погиб, как боец на фронте. Это не пустые слова – «трудовой фронт». Тот боевой фронт не мог существовать без этого, уральского, тылового.
Похоронили мы отца. Очень тяжело переживали: как жить дальше? На что? Мама из-за болезни работать не могла. Мне 16 лет, я только перешел в 10-й класс. Решил уйти из дневной школы в вечернюю, чтобы устроиться куда-нибудь на работу. Иду по Уралмашу грустный. Встречается мой товарищ, говорит: «Пойдем в клуб Сталина – там самодеятельность всякая». Уговорили меня в драматический кружок записаться. Дали какую-то маленькую роль, а в основном нас, мальчишек и девчонок, посылали несколько раз в неделю выступать по госпиталям. Свердловск тогда был одной из крупнейших госпитальных баз страны. Почти в каждой школе, в институтах, в учреждениях – везде размещали раненых.
Однажды, как обычно, нас распределяли по палатам: вы тут будете петь, вы там стихи прочитаете. А мне сказали: «Ты, Трошин, пойдешь вон в ту палату. Там всего один раненый». Почему один, не подумал даже. Открыл дверь и вижу такую картину: на стене на чем-то подвешен в мешке молодой солдат – без рук, без ног. Таких в войну было немало – их называли «самоварчики». Красивое русское лицо. Голубые глаза. Мы смотрим друг на друга. Мне 16 лет, через год и восемь месяцев – призываться в армию. И он – чуть постарше меня, всего года на три, может быть… У меня шок, мне страшно. Он первый развязал эту обстановку: «Ну, чего ты, парень, уставился? Давай поговорим». Он меня вытащил, вывел из этого шока. Я даже не помню сейчас, читал ли я что-то перед ним или пел. По-моему, ничего этого не было. Мы с ним просто разговаривали, и он говорил больше, чем я. Я слушал: «Спасибо вам, что не забываете нас, мальчишки и девчонки. Жалко, что я не могу выйти вместе со всеми ранеными ребятами в общий зал – посмотреть большой концерт. Хорошо, что ты ко мне пришел. А где ты учишься? Что ты делаешь?» Какого мужества человек! Он меня вытаскивал из неловкости. Это, конечно, в памяти на всю жизнь. Такие были пронзительные эпизоды.
Но молодость все же брала свое. Где-то в конце июля 1942 года, узнав, что группа ребят из нашего уралмашевского клуба собирается поступать в театральное училище в Свердловске, я поехал с ними – из любопытства да и за друзей поболеть. Мы провели в училище целый день. Я наблюдал, как некоторые выходят счастливые, а кто-то – в слезах. И уже под вечер из аудитории, где проходило прослушивание, выходит очень утомленная женщина и говорит: «Ну, кто еще остался?» И мои ребята из озорства впихивают меня в эту комнату: «А вот, – говорят, – еще один!» Шутка была дурацкая. И я оказался перед длинным столом, где сидели пожилые усталые люди. Спрашивают меня: «Что будешь читать?» Я с перепугу стал читать то, что в школе мы учили наизусть, – «Тройку» Гоголя. Потом стихотворение «К морю» – я тогда Пушкиным очень увлекался. «А теперь – басню». – «Басню я не знаю». – «Как же так? Вы же знали, что нужна басня». – «Простите меня. Мои товарищи пошутили и впихнули меня насильно. Я не собираюсь быть артистом». – «А кем вы хотите быть?» – « Вероятно, токарем, как мой отец, мой брат». Очень я был испуган, растерян. «А если мы вас примем, молодой человек? – вдруг я их чем-то заинтересовал. – У вас аттестат с собой?» – «Да нет, я только девятый класс закончил». – «А вы дадите слово, что закончите десятилетку?»
Так, повинуясь воле судьбы, неожиданно для себя я начал заниматься в театральном училище. Оно находилось в центральной части города. А вечером я учился в школе рабочей молодежи в поселке Уралмаша. Каждый день мне приходилось преодолевать расстояние в восемь километров два раза в день! Трамваи – битком: люди висели на подножках, человек по 20–30 ехали на крыше… Выход был один – цепляться за проезжающие грузовики. Поджидал, запрыгивал в кузов. Если не вышвыривали грузчики, доезжал до вокзала. А там километра три бегом.
Весной получил аттестат за 10-й класс, но в училище меня о нем никто не спросил, потому что первый курс я закончил на одни пятерки. Тогда я понял, что совершенно случайно мой шар закатился в «ту лузу», как говорят бильярдисты.
Летом, как всегда, уехали с матерью в Михайловск. Надо ухаживать за огородом – это было единственное наше подспорье. Приехав в Свердловск за продовольственными карточками, я случайно узнал, что комиссия из МХАТа набирает студентов в свою школу-студию. Какова же была сила духа нашего народа и вера в победу, если в самый разгар войны – в 1943 году правительство приняло решение создать школу-студию для пополнения труппы Московского художественного театра молодыми кадрами! Верили, что победим обязательно, и уже думали о будущей мирной жизни, хотя до конца войны было еще далеко.
Я опрометью бросился в оперный театр, где проходил отбор, не готовясь ни минуты, запыхавшись, кое-как успел. И прошел во второй тур в числе 11 человек – это из 280 претендентов. На следующий день в маленьком кабинете директора нас еще раз прослушали и оставили только четверых. Сказали: «Ждите вызова». Во время войны проехать куда-либо без спецпропуска с красной полосой по диагонали было нельзя. И мы ждали два с лишним месяца.
Я в это время не сидел без дела. Устроился массовиком в Центральный парк культуры и отдыха. И, конечно, работал на своем огороде в Михайловске. Помню, ковыряемся мы с матерью на грядках – приходят три женщины, говорят: «Аннушка, вам, наверное, трудно вдвоем-то с мальчонком… Давай мы тебе подмогнем». Вот она – бытовавшая на Руси «помочь». И целый день с нами копали – это же адова работа. Вот они какие – мои земляки!»
В октябре 1943 года наша большая семья провожала Володю в Москву.
А в августе 2009 года на Уралмаше под окнами той самой густонаселенной комнаты на стене углового дома мы открывали мемориальную доску с выбитыми на ней словами: «В этом доме с 1935 по 1943 г. жил народный артист России Владимир Константинович Трошин». Родной, знакомый профиль, застывший на камне, и нотный стан с обозначением первых тактов «Подмосковных вечеров».
Мы, родственники и представители инициативной группы по увековечиванию памяти певца (а в нее вошли именитые деятели культуры и науки Екатеринбурга), были безмерно благодарны администрации города и Орджоникидзевского района за исполнение нашей просьбы, за высокое признание таланта Владимира Трошина, его места в отечественном музыкальном искусстве. Волнующее торжество, приуроченное к Дню города, вылилось в яркий народный праздник. В считаные минуты группа собравшихся на митинге обросла сотней-другой жителей близлежащих домов, привлеченных происходящим и, конечно, знакомым голосом певца. «Имя на все времена!» – так назвали работники библиотеки имени Горького программу, посвященную замечательным людям Орджоникидзевского района. Трошину выпала честь открыть этот проект.
Десятки екатеринбуржцев стали призерами викторины о жизни и творчеству певца. Оказалось, они знают, где родился Владимир Константинович, назвали свердловские школы, в которых он учился, угадали и дату поступления в студию МХАТа имени Горького. А в конкурсе на лучшее исполнение песен из трошинского репертуара охотно приняли участие неведомые доселе народные таланты прямо с улицы, с только что родившегося «музыкального перекрестка», как назвали местные газетчики пересечение улиц Кировградской и Ильича, где неожиданно встретились… увы, с памятных досок два прекрасных певца, два земляка: Владимир Трошин и Владимир Мулявин.
Нина ЕРОФЕЕВА,
заслуженный работник культуры России
Подписывайтесь на нашего Telegram-бота, если хотите помогать в агитации за КПРФ и получать актуальную информацию. Для этого достаточно иметь Telegram на любом устройстве, пройти по ссылке @mskkprfBot и нажать кнопку Start. Подробная инструкция.
