Интервью Георгия Натансона

23 мая на сайте газеты «Культура» было опубликовано интервью с Советским и российским режиссёром театра и кино Георгием Натансоном. Размещаем данный материал.

23 мая патриарху отечественного кинематографа Георгию Натансону исполнилось 95 лет.

культура: Поделитесь секретом долгожительства?
Натансон: Рад бы, да не могу. Боюсь, он так и останется для меня небесной тайной. Вероятно, просто был кому-то нужен…

культура: А если многие лета и ясный ум — награда за яркую жизнь?
Натансон: Тут не все так просто. Давайте по порядку. Я учился в 12-й школе, мы часто убегали с уроков в кинотеатр «Ударник», меня узнавали кассиры. В декабре 1934 года благодаря этому «блату» удалось выпросить билет на премьеру «Веселых ребят». Увидев на сцене сошедших с экрана кумиров — Орлову, Утесова и Александрова — я заболел кино. Тогда не мог даже представить, что стану бывать у них дома, у меня будут играть Грибов, Яншин, Массальский, Черкасов, Кторов!

Тем же летом мамин брат, главврач санатория работников искусств Сергей Афанасьевич Черкасов, позвал провести каникулы у него в Ессентуках. Там я познакомился с Марком Прудкиным, Львом Свердлиным и великим скульптором, красавицей Верой Мухиной. Тогда же подружился со скромным, необыкновенно милым пареньком, мхатовским столяром Витей Комиссаровым. Он был секретарем комсомольской организации и располагал парой приставных стульев в бельэтаже. Воспользовавшись его приглашением, пересмотрел все спектакли с Тарасовой, Москвиным, Тархановым, Добронравовым, видел Булгакова в «Пиквикском клубе», а однажды на репетиции подсел к самой Книппер-Чеховой.

После школы решил поступить во ВГИК. Предстал перед приемной комиссией во главе с Эйзенштейном. Хохлова ухмылялась, пока я читал. Разумеется, на следующий день в списках меня не оказалось. Мимо проходил Лев Кулешов: «Расстроился?» Я признался, что мечтал о режиссерской специальности. И через полгода от него пришла открытка: «Приходите на экзамен!» Так я попал в их с Хохловой мастерскую. Эйзенштейн читал нам теорию монтажа, режиссуру преподавал пасынок Максима Горького Юрий Желябужский. Правда, учился я недолго — принесли повестку. Попросился в танковые войска, а отправили в 176-й гаубичный полк на конной тяге. Всем выдали норовистых колхозных лошадок, мне же досталась спокойная. Вскоре ударили морозы, я подхватил двустороннее воспаление легких и угодил в днепропетровский госпиталь, где выздоравливали раненные на финской войне.

Меня выхаживала очень красивая медсестра, в халатике с декольте, я сходил по ней с ума. Как-то она принесла три яблока с базара — до сих пор помню их вкус! Пошел на поправку, получил трехмесячный отпуск, вернулся во ВГИК, на меня смотрели как на героя… 22 июня 1941 года, простившись с родителями, я выехал в пионерлагерь под Бердянск. А мой близорукий, имевший белый билет папа пятого июля ушел добровольцем в Кировскую дивизию народного ополчения. Под Ельней его взяли в плен и расстреляли по доносу предателя.

Я снова в Москве. Помню панику 16 октября, когда прошел слух, что немцы прорвались в Химки. Вскоре наш институт эвакуировался в Алма-Ату. Добирались больше месяца, пропуская идущие на запад военные эшелоны. Занимал третий ряд в троллейбусе, закрепленном на открытой платформе, быстро кончилась еда. В Куйбышеве мимо окна проходила девушка с буханкой, увидев, как я на нее посмотрел, спросила: «Хочется есть?» — «Очень», — признался я. Она отломила половину.

Наконец, приехали к белоснежным вершинам Алатау, разместились в казахском кинотехникуме, под окнами — арыки с чистейшей горной водой. Наши профессора, а еще Марецкая, Уланова, Прокофьев, Завадский, Черкасов поселились в скромненьком отеле при местном Доме советов. Сюда же эвакуировались мои сестра с мамой, надо было как-то жить. Собравшись с духом, отправился к руководителю «Мосфильма» Вайнштоку, попросил дать какое-нибудь задание. Он послал меня к Дзигану, но того вскоре сняли с фильма и «Секретаря райкома» поручили Пырьеву. Почти вся группа тут же разбежалась — считалось, что находиться на площадке с этим хулиганом и матерщинником невозможно. Я остался, сказал, что учусь на третьем курсе, хочу работать с актерами, да хоть с массовкой. И был назначен ассистентом по пиротехнике. Мне выдали семиметровую палку с гвоздем, на который крепилась армейская дымовая шашка. Пырьев орал: «Жора, зажигай! Беги вправо (а я несся влево), мать-перемать — теперь левее! Жо-ра, беги туда, где твоя жо-па!»

Как-то Иван Александрович пригласил посмотреть свою новую картину, только что привезенную из Москвы. Спросил: «Нравится?» — «Конечно, очень». — «А Эйзенштейн обозвал «Свинарку и пастуха» лубком! Он — не русский режиссер. А вот Левитан — русский художник!» Покоренный и очарованный фильмом, я решил стать постановщиком музыкальных лент. И, в самом деле, через несколько лет экранизировал оперетту Дунаевского «Белая акация».

Пырьев был как ураган — он всем все показывал, ставил голос, диктовал интонации… Однажды попросил принести газет из библиотеки, гонял несколько раз за новыми подшивками, застелил пол и сказал: «Я с Мариной поссорился, будем здесь отсыпаться!» Так и провел в кабинете почти две недели — днем отдыхал, а по ночам работали. Пырьева называли «Иваном Грозным», он никого не любил, но мне уделял внимание. Мастера вообще друг друга не особенно жаловали.

Окончив ВГИК, я начал выпрашивать постановку. Иван Александрович отказывал — многие режиссеры простаивали после войны, Сталин приказал снимать мало и только первоклассные фильмы. Так что пятнадцать лет я проработал ассистентом…

культура: И совершили первые творческие открытия?
Натансон: В 48-м, снимая «Жизнь в цвету» (порезанную и переименованную в «Мичурина»), Довженко поручил найти красивых девушек для эпизода с опылением яблоневого сада. Коллега привела десятиклассницу Аллу Ларионову. Увидев ее, суровый Александр Петрович расплылся в улыбке. А я влюбился без памяти и попросил телефон — оказалось, мы живем с ней на одной улице. Назначил свидание в сквере у Елоховского собора, сказал: «Ты такая красивая, поступай во ВГИК!» Она удивилась: «Разве туда принимают за красоту?» — «В том числе», — уверил я. На экзамене Ларионова очень понравилась Макаровой и совсем не впечатлила Герасимова, но Тамара Федоровна настояла.

В 53-м на съемках «Садко» Птушко дал задание отыскать славянскую красавицу. Он забраковывал всех, кого приводили, и велел мне ехать за Любавой в Киев. Я умолял: «Посмотрите Ларионову!» Он и слушать не хотел, потом махнул рукой: «Приводи свою второкурсницу, оценю, какой у тебя вкус на баб». Увидев, остолбенел: «Жорочка, ты гений — у нас есть Любава!»

Под Москвой Птушко построил Новгородскую крепость и посад, спустил на воду три корабля. Снимал, как Любава ждет Садко, в фильме — лето, а на дворе стояла зима. Солнце скрылось за облаками, Алла пожаловалась, что замерзает. Я отпросился у Лукича, и мы, разогреваясь на бегу, ринулись в лес. Она споткнулась, упала. За ней и я. Спросил: «Согрелась?» — «Нет!» — «А можно тебя поцеловать?» — «Давай!». Губы у нее большие, особенно нижняя — влажная, теплая… «А теперь?» — «Да!»… «Где вас черти носят!» — заорал Птушко, и мы помчались на площадку.

культура: Вскоре Вас уволили со студии в рамках борьбы с космополитизмом…
Натансон: Не одного меня, все разошлись, покорные… Мы, евреи, не умеем постоять друг за друга! Я подал жалобу в районный суд и проиграл. Но русские друзья-мосфильмовцы сказали: «Жора, ты же коммунист, не опускай руки! Напиши Хрущеву в горком партии». Я так и сделал. Вскоре перезвонил его заместитель, Иванов, пригласил к себе, обещал лично положить письмо Никите Сергеевичу на стол. И Хрущев приказал восстановить меня на «Мосфильме». На «Садко» вернулся уже вторым режиссером.

Надо было куда-то двигаться. Посмотрев «Необыкновенный концерт», я придумал историю, договорился с Образцовым сделать фильм-спектакль и отправился к Пырьеву выпрашивать уголок в павильоне. К середине разговора в кабинет зашел Володя Басов и поддержал идею: «На «Мосфильме» с куклами еще никто не работал!» Пырьев сдался.

Образцов в те годы много гастролировал, появлялся на площадке пару раз, но мне очень помогали его актеры. Неожиданно Госкино послало «Небесное создание» на венецианский фестиваль, и мы получили Гран-при конкурса короткометражных фильмов в 1956 году. «Мосфильм» ликовал!

культура: «Шумный день» Вы делали с Анатолием Эфросом. Как сложился тандем?
Натансон: Я уже начал работать над картиной, когда позвонил автор сценария Виктор Розов: «У меня есть к Вам просьба. Режиссер Эфрос мечтает снимать кино, но все его заявки ложатся под сукно. Возьмите Анатолия к себе!» Первые же слова Эфроса на площадке: «Репетиция, любовь моя!» Его опыт был незаменим. Правда, он сильно возражал против участия Табакова, но я отстоял Олега. Тот вел себя чрезвычайно скромно, сильно волновался, особенно в последней сцене: нужно было бежать по тротуару среди прохожих, расталкивая их, как придется… Тараня толпу, которая ничего не понимала, — он дважды совершил этот подвиг.

После успеха «Шумного дня» я предложил Пырьеву сценарий по пьесе Алешина «Все остается людям». Он прочел за одну ночь и собрал худсовет. «Иван Грозный» всегда начинал говорить тихо, а потом его речь переходила в крик: «Жора, Жо-о-орочка, Георгий Григорьевич! Там одна болтовня, это невозможно снимать!» Но спустя полгода Алешин показал сценарий директору «Ленфильма» Киселеву, и тот вызвал меня на площадку.

культура: Спор священника с ученым поразительно свеж и актуален по сей день.
Натансон: Киселев требовал его вырезать, боялся, что уволят. Я сопротивлялся, ссылался на Алешина… И мы отправились в обком к Василию Толстикову. Если какая-то картина ему не нравилась, в Москву ее не посылали, клали на полку. Показали «Все остается людям». Толстиков поздравил Киселева, пожал мне руку: «Замечательная лента, как «Чапаев» и «Депутат Балтики», а у нас на «Ленфильме» сейчас снимают неизвестно что! Как Вы живете в Москве?» Ответил — как все, в коммуналке с мамой, женой и дочкой. «Мы сейчас достраиваем дом для БДТ, даем Вам двухкомнатную квартиру!» Я сказал, что надо созвониться с мамой, и он крикнул мне вслед: «Передайте, даем трехкомнатную!» Но та наотрез отказалась из-за сердечной болезни. Вернувшись в Москву, сдал фильм в Госкино, встретил в коридоре Пырьева и услышал: «Как же ты вставил мне и всему худсовету, молодец! Я вчера плакал на финале твоей картины, ведь все, что мы делаем, — остается людям… Принимаем тебя в Союз кинематографистов!»

культура: Как Вы открыли Татьяну Доронину?
Натансон: Сценарий «Старшей сестры» тоже отвергали: все происходит в одной комнате, что за ерунда? Но я подготовился: «А вы видели «Двенадцать рассерженных мужчин» или «Мари-Октябрь», например?» Пырьев поддержал: «Картина недорогая, будет брак — спишем, пускай учится…» И я сразу выехал в Ленинград, где гремел БДТ. Достал билеты в администрации — иначе пробиться было невозможно — и за неделю пересмотрел все спектакли. В каждом царствовала Она. Проник за кулисы, столкнулся нос к носу с известным актером, тот пообещал провести в гримерную, но завел в небольшую комнату — весь потолок и стены в автографах. Единственное свободное место нашлось под подписью Дорониной… Как-будто нашу встречу готовила сама судьба! И я расписался: Георгий Натансон.

Таня пригласила войти. Я представился, предложил роль, и она согласилась. Затем в Театре Ленинского комсомола нашел младшую сестру — Тенякову, но та — ни в какую. Зайдите, говорит, на «Ленфильм», посмотрите мои пробы у пяти режиссеров. Меня никуда не берут, зачем кататься в Москву? Я убеждал: у нас другие порядки, на «Мосфильме» считаются с режиссерами. Сделал пробы, мне они очень понравились. Показал худсовету, и никого не утвердили — ни Инну Чурикову, ни Виталия Соломина, ни самого Михаила Жарова. А про Доронину сказали: «Этой девочке кино противопоказано».

Погоревал, набрался смелости и отправился к возглавлявшему Госкино Алексею Романову. Значимость поста неизмеримо выше, чем сейчас, но и отношение иное: к сталинскому выдвиженцу можно было прийти на прием. Он удивился: «Как я могу отменить решение коллектива главной киностудии СССР?» Увидев, что чуть не плачу, смягчился: «Приходите через неделю на коллегию председателей Кинокомитетов союзных республик. Только учтите, если им не понравится, там прозвучат слова, которые вы вряд ли слышали на студии».

Через 45 минут после просмотра из зала выплыл улыбающийся Романов: «Замечательные пробы, всех ваших актеров утвердили». А на «Мосфильме» возмутились: раз так, снимайте картину с Госкино — мы не имеем к ней отношения!

Товстоногов отпускал Доронину только в свободные от репетиций и спектаклей дни. За восьмичасовую смену мы успевали снять лишь четыре часа. Жаров дожидался, пока загримируют Таню, нервничал. А она не капризничала. Только просила показать, что получается. Мы сделали полкартины, и я согласился. Когда зажегся свет, Доронина обернулась ко мне: «Это ужасно, это все — вне искусства!» Хорошо она ни с кем не поделилась впечатлениями.

Закончив, я отвез фильм Романову, и он послал «Старшую сестру» на декаду советского кино в Милан и Рим. Что творилось после премьеры! Татьяну Васильевну сравнивали с Мэрилин Монро и Джульеттой Мазиной, меня — с неореалистами. Картину посмотрели 50 миллионов зрителей. Доронина вернулась в Москву живой легендой, и я вспомнил, как она недоумевала: ах, зачем вы заземлили мой образ? А ведь это и есть неореализм! В «Старшей сестре» все проходы по улицам и магазины мы снимали без массовки. По пьесе героиня Чуриковой — белокурая красавица. А я придумал, как она, курносая, ест куриную ножку. Даже Жаров, обожавший поиграть, в моей ленте прожил роль очень тонко и органично.

Кстати, и автор пьесы Володин хотел другую актрису, говорил: если возьмете Доронину — не приеду на съемки. Увидев мою «Старшую сестру», сухо сказал: «Мне за нее не стыдно». Лишь через тридцать лет на Гатчинском фестивале со сцены признался: «Натансон сделал замечательный фильм!»

Романов стал ко мне очень хорошо относиться и предложил снять картину об Александре Коллонтай «Посол Советского Союза». А «Еще раз про любовь» запрещал снимать: «Кто такой этот драматург Радзинский, чтобы выдумывать историю про советскую девушку, которая знакомится в ресторане с мужчиной и идет к нему ночевать!» Я обивал порог у его зама Владимира Баскакова, и тот — по секрету от начальника — разрешил «Мосфильму» запускаться.

Первым, кого я попробовал на роль физика, был Владимир Высоцкий, но он не монтировался с Дорониной. В выборе Лазарева мы с Радзинским были единодушны, но за кадром между ним и Таней будто черная кошка пробежала. Постельную сцену снимали так: актриса разделась до ночнушки, нырнула под одеяло, вошел Лазарев и объявил: «Обнажаться не стану, можете гнать меня!» И прямо в ботинках лег рядом с Таней. Потом сознался мне: стеснялся порванного носка.

Когда фильм был готов, на радостях я купил путевку в правительственный сочинский санаторий. Несмотря на ноябрь, стояла жара. Директор попросил меня представить «Еще раз про любовь» отдыхающим. После премьеры все аплодировали, а на следующий день по дороге на пляж меня остановил маршал Булганин. Подошел, похвалил, признался, что любит картины о любви. Зная, что собираюсь снимать про Коллонтай, решил поделиться воспоминаниями и заметил, что Доронина — прекрасная актриса, но на нее совсем не похожа. И я предложил роль Юлии Борисовой.

культура: Романов смирился с «Еще раз про любовь»?
Натансон: Да. Увидев «Посла Советского Союза», он похвалил фильм, но приказал убрать из финала хронику Парада Победы: «Разве вы не знаете, что маршал Жуков — бонапартист, готовивший свержение Советского правительства?» Я отказывался: «Нет, он — любимец народа, я этого никогда не сделаю!» Три месяца стояла тишина. И все-таки разрешил выпустить картину с Парадом.

Ее послали на фестиваль в Италию, на Капри. Там ко мне подошла мосфильмовская операторша Пилихина, ее папа был двоюродным братом Жукова: «Георгий, с Вами хочет познакомиться одна женщина». Она представила меня супруге маршала Галине Александровне, и та передала благодарность мужа, рассказала, что Георгий Константинович был в опале и Сталин защищал его от Берии, готовившего процесс над маршалами после войны. Как же мы не ценим своих героев!..

У меня есть сценарий о Леночке Варшавской. Она училась в Гнесинском училище по классу виолончели, в 17 лет сбежала на фронт и стала медсестрой. Будучи раненой, вынесла 15 солдат с поля боя. Получила орден Красной Звезды и медаль «За отвагу», погибла при штурме Таллина, была похоронена у монумента «Бронзовый солдат». Ее брат Ким сгорел в танке под Луганском. Ко мне обратились их родственники, попросили снять документальный фильм. Боюсь, сейчас собрать деньги на картину можно только с миру по нитке.