В кустах благоухающей сирени выводит затейливые рулады неугомонный соловей, тёплый весенний ветерок слегка шевелит кисейные занавески на раскрытом настежь окне, утреннее солнце заливает ярким светом просторную мастерскую Ильи Ефимовича Репина в его усадьбе «Пенаты» под Петербургом — какая прекрасная пора для творчества! Но художник сейчас не у мольберта стоит, не кистью работает — сидит за письменным столом, и его перьевая ручка, то и дело ныряя в чернильницу, едва успевает зафиксировать на бумаге всё то, что проносится в памяти старого мастера-живописца.
ПОРАЗИТЕЛЬНО: почти полвека минуло с того лучезарного волжского лета, когда он, никому ещё не известный студент Академии художеств, вместе с братом-подростком Васей и художниками Фёдором Васильевым и Евгением Макаровым предпринял далёкое путешествие по великой русской реке, намереваясь написать большую картину о тяжкой доле бурлаков, но как будто всё это было вчера! И особый восторг охватывает Репина, когда он вспоминает про Федю Васильева. Обычно художники не очень-то склонны расточать похвалы, петь дифирамбы собратьям по искусству, но Репин не таков: книга его воспоминаний «Далёкое близкое» будет до краёв полна восхищения талантом молодого человека, увы, так рано, в возрасте всего лишь двадцати трёх лет, угасшего от чахотки.
«Это был феноменальный юноша, — выводит на бумаге Илья Ефимович. — Крамской его обожал, не мог на него нарадоваться и в его отсутствие беспрестанно говорил только о Васильеве. Ему было всего девятнадцать лет, и он только что бросил должность почтальона, решивши всецело заняться живописью…»
«Мне думается, — продолжает Репин, — что такую живую, кипучую натуру, при прекрасном сложении, имел разве Пушкин. Звонкий голос, заразительный смех, чарующее остроумие с тонкой до дерзости насмешкой завоёвывали всех своим молодым, весёлым интересом к жизни; к этому счастливцу всех тянуло, и сам он зорко и быстро схватывал все явления кругом, а люди, появлявшиеся на сцену, сейчас же становились его клавишами, и он мигом вплетал их в свою житейскую комедию и играл ими. И как это он умел, не засиживаясь, побывать на всех выставках, гуляньях, катках, вечерах и находил время посещать всех своих товарищей и знакомых? Завидная подвижность! И что удивительно: человек бедный, а одет всегда по моде, с иголочки; случайно, кое-как образованный, он казался и по терминологии, и по манерам не ниже любого лицеиста; не зная языков, он умел кстати вклеить французское, латинское или смешное немецкое словечко; не имея у себя дома музыкального инструмента, он мог разбирать с листа ноты, кое-что аккомпанировать и даже сыграть «Quasi una fantasia» Бетховена, — это особенно меня удивляло».
Однажды Репин отправился к Васильеву домой, в маленький одноэтажный домик в Семнадцатой линии Васильевского острова, где селилась одна беднота, и застал Фёдора за работой: в небольшой комнатке в два окна на дрянных, как отмечает Илья Ефимович, треножках-мольбертах у него стояли две вещицы.
«Я зашёл от света, чтобы видеть картинки, и онемел; картинки меня ошарашили…
— Скажи, ради Бога, да где же ты так преуспел? — лепечу я. — Неужели это ты сам написал?!.
— Благодарю, не ожидал! — весело засмеялся Васильев. — А учитель, брат, у меня превосходный: Иван Иванович Шишкин, прибавь ещё… самую великую учительницу: натуру, натуру! А Крамской чего стоит?!
— Небо-то, небо… — начинаю я восторгаться. — Как же это? Неужели это без натуры?.. Я никогда ещё не видывал так дивно вылепленных облаков, и как они освещены!!! Да и всё это как-то совершенно по-новому…
Васильев приблизился к мольберту.
— А? Эти кумулюсы? А они мне не нравятся. Я всё бьюсь, ищу… — Он присел бочком к мольберту, взял стальной шпахтель и вдруг без всякой жалости начал срезывать великолепную купу облаков над водою.
— Ах, что ты делаешь? Разве можно губить такую прелесть!
Но он уже работал тонкой кистью по снятому месту, и новый мотив неба жизненно трепетал уже у него на холсте…»
Именно Фёдор Васильев предложил Репину поехать летом 1870-го на Волгу («Ты только подумай! Ты увидишь настоящих бурлаков!!!»), именно он сумел взять у графа Строганова, слывшего за покровителя искусств, две сотни целковых серебром на дорожные расходы. И вот уже пароходные плицы мерно шлёпают по воде, чёрный дым из трубы стелется за кормой, басовитый гудок пугает коров на прибрежных лугах.
«Он поражал нас на каждой мало-мальски интересной остановке, — записывает Репин. — В продолжение десяти минут, если пароход стоял, его тонко заострённый карандаш с быстротой машинной швейной иглы черкал по маленькому листку его карманного альбомчика и обрисовывал верно и впечатлительно целую картину крутого берега с покривившимися над кручей домиками, заборчиками, чахлыми деревцами и остроконечными колокольнями вдали. Вот и дорожка вьётся наверх, прерываясь осыпями и зелёными лопухами; всё до самой нижней площадки, пристани с группами торговок под огромными зонтами, деревянными навесами над своим скарбом, — всё ловит магический карандаш Васильева: и фигурку на ходу, и лошадку на бегу, до самой команды парохода: «Отдай чалку!» Пароход трогался, маг захлопывал альбомчик, который привычно нырял в его боковой карман…»
Пароходное путешествие закончилось у седых, овеянных легендами Жигулёвских гор — в прибрежном селе Ширяево художники и примкнувший к ним младший брат Репина, впоследствии талантливый музыкант, сняли у старой крестьянки избу в три окна, глядящих на волжский простор. Каждое утро живописцы разбредались по окрестным горам, полям и берегам в поисках достойной для изображения натуры. А однажды решили осмотреть село Царёвщину, что на другой стороне Волги.
«Наша лодка была с косовым парусом. И мы поплыли. Какое блаженство плыть на парусе! Поставили правильно направление по диагонали через Волгу. Брат мой — на руле. Мы невольно запели «Вниз по матушке, по Волге», и нам стало вдруг весело. Хотелось дурить, хохотать: у всех были лица счастливые до глупости, до одури. Прежде всего мы взобрались на самый Царёв курган; на него шла дорога яровыми хлебами; плоская вершина круто обрывалась отвесными глыбами извести, расположенными вроде египетских колонн… И налево, и направо уходила Волга между горами».
«Добрались мы до Ширяева только в двенадцатом часу, голодные и усталые, — ведёт дальше своё повествование Репин. — Мысль о макаронах на спиртовке, о чае с филипповскими сушками — отрадная мысль, но ведь, значит, ещё надо развести самовар, собрать, сварить, заварить… А как вкусно всё кажется голодному! Но всё естество тяготеет уже ко сну и покою, как только оно наглотается… О, как хорошо прилечь даже и на жёсткой узкой скамейке! Макаров в особой комнатке долго ещё совершает свои омовения. Вот педант! Ни за какие коврижки не стал бы я теперь ещё умываться. Брат мой спит на дворе — пристроился где-то на крыше сарая, у застрехи, и очень доволен: ветерок отгоняет комаров, дождик, если бы пошёл, его не захватит. А уж воздух!.. Брат совершенно счастлив своим логовом.
Васильев не ложится. Он взял альбом побольше и зарисовывает свои впечатления Царёвщины. Прелестно у него выходили на этюде эти лопушки на песке в русле Воложки. Как он чувствует пластику всякого листка, стебля! Так они у него разворачиваются, поворачиваются в разные стороны и прямо ракурсом на зрителя. Какая богатейшая память у Васильева на все эти даже мельчайшие детали! И как он всё это острым карандашом чеканит, чеканит, как гравёр по медной доске!..
Просыпаюсь от тяжести полного желудка; а лампа всё горит, и сам Васильев горит, горит всем существом ярче нашей скромной лампы… Вот энергия! Да, вот настоящий талант! Вот он, «гуляка праздный», по выражению Сальери. Да, это тот самый франт, так серьёзно думающий о модной причёске, о щёгольском цилиндре, лайковых перчатках, не забывающий смахнуть пыль с изящных ботинок… Зато теперь он в полном самозабвении; лицо его сияет творческой улыбкой, голова склоняется то вправо, то влево; рисунок он часто отводит подальше от глаз, чтобы видеть общее. Меня даже в жар начинает бросать при виде дивного молодого художника, так беззаветно увлекающегося своим творчеством, так любящего искусство!.. Долго, долго глядел я на него в обаянии. Дремал, засыпал, просыпался, а он всё с неуменьшающейся страстью скрипел карандашом…»
Итогом летней поездки на Волгу для Репина стали его знаменитые «Бурлаки». А для Васильева, по роду своего таланта более склонного к пейзажу, но к пейзажу, одухотворённому присутствием человека? Вот он, шедевр молодого художника «Вид на Волге. Барки», хранящийся ныне в питерском Русском музее. Картина эта поражает мастерством, с которым переданы на холсте широкий волжский простор, наполненный влажностью и предвечерним светом воздух, отражающееся в зеркальной глади реки небо с серебристыми облаками и уползающей после грозы вдаль тёмной тучей. В тени от украшенных резьбой барок, расслабленно приспустивших косые паруса, готовят свой нехитрый обед бурлаки — сизоватый дымок от костра, висящий на треноге котелок, непринуждённые позы людей, хоть на часок освобождённых от бурлацкой лямки, вся эта мирная картина точно перекликается со строками Ильи Ефимовича Репина из его книги «Далёкое близкое»: «В Ширяеве, прежде чем переправиться в Царёвщину, они стали обедать. Прежде всего чёрный котелок с дужкой повесили на треножник, собрали хворосту, развели костёр и чего-то засыпали в котелок. Сварилось скоро. Все сняли шапки; мальчик принёс по сходне на берег ложки, соль, хлеб, нож; все помолились на восток и, поджимая, кто как, ноги, сели кругом котелка, очень тихо и почтенно, долго ели, не торопясь. Окончив, они так же серьёзно помолились и только тогда вступили в разговор…»
Да, Васильев оставил «за рамкой» тяжёлый труд бурлаков, влекущих вперёд ненавистную лямку. Но увиденное на Волге он не забудет до последних своих дней. Спустя два года уехавший на лечение в Крым Фёдор Александрович, наслаждаясь красотой морского пейзажа, внезапно почувствует смятение души и напишет своему наставнику в художестве Ивану Николаевичу Крамскому: «И вдруг, среди этого спокойствия и наслаждения, как-то сам собой, ярко выступит дугой загнувшийся песчаный берег… Тихо, не шелохнёт; тянется длинная вереница бурлаков; туго натянулась бечева, на конце которой столпились мощные люди с мощными руками и грудью. Идут они, идут от самой Астрахани до Твери, мерно раскачиваясь то вправо, то влево…»
Подписывайтесь на нашего Telegram-бота, если хотите помогать в агитации за КПРФ и получать актуальную информацию. Для этого достаточно иметь Telegram на любом устройстве, пройти по ссылке @mskkprfBot и нажать кнопку Start. Подробная инструкция.
