До чего не добрались либеральные переименователи, так это до российских речных судов. Не потому, что не хотят, а из родовой жадности, наверное. То ли перерегистрация слишком накладна, то ли для этого требуется дорогостоящий ремонт, но решили, видимо, ничего пока не менять. А там, поглядишь, думское медвежье большинство закончик какой провернет относительно прежних названий. Вдруг обяжут имена на корабельных бортах, данные при строительстве, лишь задрапировать, а поверх пустить краской другое имя-фамилию.
Так что пока по «просторам речной волны» свободно движутся теплоходы с гордыми именами «Ленин», «Феликс Дзержинский», «Валериан Куйбышев», «Василий Чапаев», «Михаил Фрунзе», «Михаил Шолохов», «Леонид Соболев», «Дмитрий Фурманов». А когда появляется «Владимир Маяковский», в памяти всплывает и его метафора о «человеке и пароходе», и незабываемые со школьных лет строки: «Мы идем сквозь револьверный лай, чтобы, умирая, воплотиться в пароходы, в строчки и в другие долгие дела»…
Оба теплохода – «Владимир Маяковский» и «Дмитрий Фурманов» – построены в Германской Демократической Республике и, несмотря на солидный возраст, с комфортом и надежно перевозят туристов, а творческое наследие прозаика Дмитрия Андреевича Фурманова и поэта Владимира Владимировича Маяковского востребовано и почитается читателями новых поколений. Они были почти сверстниками и, конечно, соратниками по борьбе революционной и литературной, расходясь в воззрениях самую малость. Литературоведы и доныне гадают насчет выступления Маяковского на вечере «Чистка современной поэзии» 19 января 1922 года, когда его записывал Фурманов: где здесь мысли одного, а где другого. И неудивительно, в главном-то они были едины: «Сломлены устои буржуазного мира. Новое, рабочее государство выводит на широкий и светлый путь не только Россию, но человечество. Решаются мировые, исторические вопросы». Вот и боятся воспоминаний о советской эпохе теперешние властители, раз тогда действовало государство социальной справедливости, свобода же существовала для всех честных тружеников, а не для одних «избранных», объявивших себя «элитой».
Отмечая юбилей Дмитрия Андреевича Фурманова (1891–1926), писателя-революционера, автора романов «Чапаев» и «Мятеж», повестей и рассказов, горячей публицистики, не станем обращать внимания на попытки сфальсифицировать даже его биографию. Ну и что, если некий лжеисторик через издательство с белогвардейскими корнями «Посев» договорился до того, будто чуть ли не вовсе не было ни Чапаева, ни Петьки, ни Анки, а был только «придуманный фильм», анекдоты «про Василия Ивановича» и автор… «из торговой школы». Иные же наоборот – разыскивают в архивах личные письма писателя, копаясь в мелочах, для якобы «правдивости», а на самом деле пытаются принизить образ незаурядного человека до уровня обывателя. Да, в ряды большевиков Фурманов встал не сразу, увлекаясь «прокрестьянскими» лозунгами эсеров, анархистскими и максималистскими рассуждениями. Но юношеские заблуждения вполне объяснимы обстановкой, в которой он рос. У него было шесть братьев и сестер, семья жила в постоянных заботах о хлебе насущном, поэтому отец и пытался сделать из него «коммерсанта», отдав учиться этой доходной профессии. Однако сам юноша социальную среду воспринимал по-другому, записывая в дневнике: «Я говорю чистую правду, ничуть не рисуясь и не хвалясь своими чувствами, – я бедных люблю более, нежели богатых».
Родился Дмитрий Фурманов 7 ноября (26 октября по старому стилю) 1891 года в селе Середа Костромской губернии (Ивановская область), в семье выходца из ярославских крестьян Андрея Семеновича и дочери владимирского сапожника Евдокии Васильевны. Ему едва исполнилось пять лет, когда они переехали в Иваново-Вознесенск, где разворотистый отец открыл трактир. Любознательному, смышленому мальчишке это пришлось не по нраву. «У нас был кабак. Ух, как противно это слово, – напишет он позже. – Отвратительный запах прокопченности, пропитанности всего водкою, кажется, до сих пор еще живет, – да, живет – в моей памяти и заставляет содрогаться при одной мысли о возможности того обстоятельства, что я мог бы попасть «по счастливой случайности» в компанию этих вечных сотоварищей, собутыльников моего отца, что и я мог бы пропасть, как пропадают многие – «за компанию».
Перейдя из торговой школы в городское училище, он увлекается литературой, читает романы Майн Рида, Вальтера Скотта, Конан Дойла, пылко восхищаясь находчивостью и отвагой их героев. Придет время, и его самого, Дмитрия Фурманова, видный советский исследователь Валентин Архипович Ковалев назовет среди «всемирно известных романистов», а тогда, двенадцати лет от роду, он уже начинает писать стихи, собираясь стать, по собственным словам, «писателем и обязательно поэтом». Но становится он все-таки прозаиком, да столь многообещающим, что такой утонченный критик, как А.В. Луначарский, о нем напишет: «Он будет расти и расти, пока не вырастет в мощный дуб, вершина которого подымется над многими прославленными вершинами литературы». А.С. Серафимович, автор «Железного потока», классического романа о Гражданской войне, после кончины Фурманова скажет: «У него был схватывающий, меткий наблюдательный глаз – ничто не ускользало: ни смертельный бой в целом, ни тонкие душевные движения окружающих бойцов, ни свои собственные переживания».
А выросло писательство Фурманова из его военной и политической деятельности. Ведя дневник, делая отрывочные записи между боями, выработал он и необычный стиль свой, основанный на реальных фактах, но не документальный в прямом смысле, а поднятый до больших художественных обобщений, хотя не чуждый и хроникальных подробностей, благодаря чему на его произведения, как подлинные, часто ссылаются историки, географы, военные. Посмотрите, как описывает он схватку с врангелевскими войсками в рассказе «На Черном Ереке» с датой 7 сентября 1920 года: «Из штаба армии пришел приказ о том, чтобы наш отряд взял поселок Черноерковский и в дальнейшем способствовал 26-й бригаде, идущей справа от него, во взятии Ачуева, куда неприятель стягивает остатки расколоченного своего десанта, срочно погружая их на суда и переправляя в Крым. Десант Врангеля действительно можно считать разбитым. После нашего удара по тылу в станице Ново-Нижестеблиевской он, теснимый нашими лобовыми частями со стороны Ново-Николаевки, увел оттуда свои главные силы и, проходя через Стеблиевку (она же Гривенная), дал нам последний бой. Мы покачнулись, но удержались – Гривенная осталась за нами…» Зато строки заключительные написаны в лирическом плане: «Усталые, измученные красноармейцы должны были оставаться в окопах под открытым небом, под ужасным дождем. Мы ушли в халупу, измокнув до последней нитки. Я долго буду помнить эту ужасную ночную атаку: такого грозного эффекта я не видал никогда».
Образование Фурманов получил в Московском университете в 1912–1915 годах, учась на юридическом факультете и потом на историко-филологическом. С началом Первой мировой войны он уходит на фронт, а по возвращении в Иваново-Вознесенск участвует в организации рабочих курсов, старается яснее определить свою позицию в революционной борьбе, о чем самокритично расскажет в книге «Путь к большевизму» (1927). Поспособствует этому его встреча и дружба с Михаилом Васильевичем Фрунзе, который в 1906 году был делегатом на IV съезде РСДРП в Стокгольме от Иваново-Вознесенской парторганизации, познакомился с В.И. Лениным. Именно Фрунзе помогал молодому литератору, вступившему в июле 1918 года в партию, вырабатывать марксистско-ленинские взгляды, привлек к разносторонней партийной работе. С отрядом М.В. Фрунзе уезжает Дмитрий Андреевич и в действующую армию, занимая видные посты – первого комиссара 25-й Чапаевской дивизии, начальника политуправления Туркестанского фронта, уполномоченного Реввоенсовета в Семиречье, комиссара красного десанта, где в бою получит тяжелую контузию в ногу, будет награжден орденом Красного Знамени.
Накопив обширный военный опыт, Фурманов публикует в 1922 году первую повесть «Красный десант», обдумывает «Чапаева». И тут что важно: с первых шагов своих в работе над темой революции и Гражданской войны он проводит четкую грань между войнами народными, справедливыми и войнами, которые ведутся в интересах правящей антинародной верхушки. Любопытно вспомнить его дневниковую запись времен империалистической войны от 15 сентября 1915 года, когда он, побывав в Киеве, на Крещатике, пишет про Столыпина, ныне непомерно восхваляемого, так: «Видел памятник П.А. Столыпину. А сбоку надписи. Одну я запомнил: «Вам нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия», – красивая, но бессмысленная фраза, потому что великую Россию могут создать лишь великие перевороты». В декабре 1917 года, когда против ленинского правительства начали объединенным фронтом выступать даже те, кто еще недавно называл себя «революционерами», Фурманов печатает в газете «Рабочий город» стихотворение «Клич»: «Смыкайте ряды, поднимайте знамена, Решительный час настает. Под грозною песню мучений и стона Смыкайся страдалец-народ»…
Роман «Чапаев» выйдет в свет в 1923 году и, вызвав большой интерес читателей, будет неоднократно переиздан, достигая тиража в несколько миллионов экземпляров. И то были не просто переиздания, а тщательно исправляемые, стилистически оттачиваемые тексты, учитывающие критику в печати и в письмах.
Например, А.М. Горького. Одобрив роман, Алексей Максимович сразу уловил его жанровое своеобразие – «по форме «Чапаев» не повесть, не биография, даже не очерк, а нечто нарушающее все и всякие формы» – и советовал вдумчивее писать не только как очевидец, но и как художник. Откликаясь на совет, Дмитрий Андреевич стремился полнее и тщательнее воплотить в художественном материале свою цель, о которой писал Горькому: «показать, как мы боролись во дни гражданской войны, показать без вычурности, без выдумки, дать действительность, чтобы ее видела и чувствовала широчайшая рабоче-крестьянская масса (на нее моя ставка)». Фурмановский Чапаев по праву откроет в советской литературе галерею высокодуховных героев, ярко продолженную в «Железном потоке» А. Серафимовича, «Как закалялась сталь» и «Рожденные бурей» Н. Островского, «Тихом Доне» и «Поднятой целине» М. Шолохова, «Разгроме» и «Молодой гвардии» А. Фадеева, «Повести о настоящем человеке» Б. Полевого.
С сердечной, мужественной любовью рисует писатель портрет Василия Ивановича Чапаева, георгиевского кавалера и с 1917 года члена большевистской партии, воистину легендарного героя. Слово «легендарный» употребляется сейчас к месту и не к месту, а у Фурманова оно звучит в подлинно народном смысле, восходя ассоциативно и к таким русским заступникам, как Разин, Пугачев, Болотников. Как и они, он показан реалистически, без котурнов, во всей широте и недюжинных природных достоинств и нет-нет, но дающих о себе знать слабостей, недостатков. Излишняя горячность, нехватка образования восполняется у него под чутким фурмановским пером редкостной смекалкой, умением принять решение, прислушиваясь к мнению других, комиссара Клычкова, в частности, пусть и вопреки недавно высказанному. Прочитайте выступление Чапаева перед красноармейцами:
«– Я, товарищи, не старый генерал. Этот генерал, бывало, за триста верст дает приказ взять во что бы то ни стало такую-то сопку. Я с вами сам и навсегда впереди, а если грозит опасность, так первому она попадает мне самому. Первая-то пуля мне летит. А душа ведь жизни просит, умирать-то кому же охота? Я поэтому и выберу место, штобы все были целы да самому не погибнуть напрасно. Вот мы как воюем, товарищи…» А дальше следует сцена, портрет красочно дополняющая: «Едва умолкли последние слова оратора, – еще, казалось, стояли они в воздухе и все ждали следующих, других слов, – как грянула гармошка. Откуда он, гармонист, когда взгромоздился на эстраду – никто не заметил, но действовал он, бесспорно, по чьей-то невидимой-неслышимой команде. И что же грянул? «Камаринского»… Да такого разудалого, что ноги затряслись от плясового зуда. Чапаев выскочил молодчиком на самую середину эстрады и пошел, и пошел… А когда в неистовом порыве загикала, закричала и захлопала сочувственно тысячеголовая толпа, левой рукой подхватил свою чудесную серебряную шашку и отхватывал вприсядку – только шпоры звенели да шапка сорвалась набекрень. Уж как счастлив был гармонист: подумайте, сам Чапаев отплясывает под его охрипшую, заигранную до смерти гармонь!»
Работая над образом Чапаева, писатель помечал: «Да здравствует пролетарская романтика!», но и, судя по дневнику, одновременно думал о необходимости совместить в нем все свойства его реального человеческого характера. «Чапаев держал в руках коллективную душу огромной массы и заставлял ее мыслить и чувствовать так, как мыслил и чувствовал сам», – записывает он, а в повествовании показывает, насколько зорко умел тот «в одном порыве, заставить поверить в свою непобедимость, приучиться относиться терпеливо и даже пренебрежительно к лишениям и трудностям походной жизни, дать командиров, подобрать их, закалить, пронизать и насытить своей стремительной волей, собрать их вокруг себя и сосредоточить всецело на одной мысли, на одном стремлении – к победе, к победе, к победе…» Показывает Фурманов важнейшие для руководителя черты и в монологах, обнаруживая высокое изобразительное мастерство в передаче важнейших политических постулатов средствами простыми, всем понятными: «Верить надо, ребята, што дело хорошо пройдет, это главней всего… – говорит его Чапаев красноармейцам. – А не веришь когда, што победишь, так и не ходи лучше…» Перечитывая эти строки, невольно думаешь и чувствуешь, что разве не в таком же порыве защищали советскую власть в Доме Советов отважные потомки тех красноармейцев в октябре 1993 года? Разве не так же верили они в правоту своего справедливого восстания? И разве мы, вспоминая благородных жертв, павших от снарядов доморощенных предателей и пуль сионистских снайперов, не верим свято, что рано или поздно победим?
Если в «Чапаеве» показан и реальный герой Гражданской войны, и комиссар Клычков, наделенный биографическими чертами самого писателя, то в «Мятеже», опубликованном через два года, отображен дальнейший этап революционной борьбы – установление советской власти в Средней Азии. Рассказ здесь ведется от имени автора-повествователя, темой же и сюжетом стало восстание воинского гарнизона в городе Верный, где солдаты пошли против советских органов, подпав под влияние кулацких агитаторов, а на первом плане удачно дано изображение возбужденной людской массы: «… гудят кругом толпы вооруженных мятежников. И шинели, и гимнастерки, и пиджаки, и рубахи рваные, и зипуны, и армяки крестьянские – шныряют кругом… В каждом лице, в каждом выкрике – угроза, набухшая жажда расправ и бесчинств…» Ликвидируется мятеж не прямолинейным подавлением, а действенным противостоянием революционной правды контрреволюционной неправде, сплоченными и четкими действиями коммунистов, разъясняющих людям справедливую суть власти Советов, их – по ленинскому определению – собственной власти.
Поэтому-то образ повествователя-коммуниста поучителен и важен нам теперь, в нынешних грозовых – и на международной арене, и внутри страны – условиях, когда от выбора каждым человеком собственного места в жизни тоже зависит очень и очень многое. Предельный, но от сердца, искренний, дает пример в «Мятеже» Фурманов: «Когда не помогают никакие меры и средства, все испытано, все отведано и все – безуспешно, – сойди с трибуны, с бочки, с ящика, все равно с чего, сойди так же смело, как вошел сюда. Если быть концу – значит, надо его взять таким, как лучше нельзя. Погибая под кулаками и прикладами, помирай агитационно! Так умри, чтобы и от смерти твоей была польза». А ведь такие примеры знает и сегодняшняя жизнь, знаем и помним мы. Отсюда и наш лозунг – «Не забудем, не простим!» – лозунг из незабытых девяностых годов – и никаких не «лихих», а боевых, тоже революционных и тоже трагических…
«Чапаев» и «Мятеж» широко известны, хоть и помалкивают о них или пользуют в неблаговидных видах, как в сочинении гламурного В. Пелевина – «Чапаев и пустота» про психов, а может, и для них самих. А вот сатирическая повесть Фурманова «Записки обывателя», написанная в 1921 году и изданная в 1927-м, массовому читателю почти незнакома, а жаль. Известный специалист в области этого жанра Леонид Федорович Ершов называл повесть «образцом сатиры», раскрывая ее весьма современное звучание, ведь она «своим острием направлена против холодно-наглых и самоуверенных духовных мещан, гнилое нутро которых бессильны скрыть ширмы мандатов и высоких постов». Достигший немалых чиновных высот Вениамин Барский выведен как демагог, себялюбец, стяжатель, чувствующий, что в душе у него поселилась «непролазная слякоть», и признается внутренне: «Я даже не знаю – отчего; от лжи, которою я начинаю проникаться, которая начинает пронизывать все мои действия, все помыслы, все поступки. Во мне совершается какой-то страшный психологический сдвиг. Я не узнаю себя, я разлагаюсь и не протестую против своего разложения, не борюсь с ним… Я заразился неизлечимой смертельной болезнью – честолюбием…»
Наряду с психологической сатирой Дмитрий Андреевич Фурманов успешно работает в жанрах аналитических – в публицистике, в критике. Его выступления в иваново-вознесенской газете «Рабочий край», в самарской «Коммуне», семиреченской «Правде», кубанском «Красном воине» отмечены страстной партийностью и своеобычной стилистикой. Внимательно следя за общероссийским литературным процессом, особенно с 1921 года, когда переезжает в Москву и становится секретарем Московской ассоциации пролетарских писателей (МАПП), он едва ли не первым громко заявил об огромном таланте и значении Маяковского, дал высокую политическую и творческую оценку творчества Сергея Есенина: «Годы молодые», «Русь Советская», «На родине», «Персидские мотивы», «Анна Снегина» – идеологически и художественно крепко». Многие высказывания Фурманова о молодых в ту пору советских писателях поражают и теперь точностью, если не сказать – провидением.
Это он, Фурманов, «Железный поток» А. Серафимовича назвал героической эпопеей и предрек, что ею «будет гордиться пролетарская литература». Алексей Толстой для него вовсе не «попутчик», как определяли чересчур бойкие рапповцы, но «наследник наших классиков». В начинающем Леониде Леонове увидит он «отличного, большого в будущем писателя», в «Цементе» Федора Гладкова – «явление в наши дни примечательное», в «Городах и годах» Константина Федина – «созвучие современности» и «свежесть языка», в «Виринее» Лидии Сейфуллиной – открытие типа «женщины-бунтарки», посвятив этому статью. Столь верное и заботливое отношение Фурманова к коллегам по литературному цеху, о чем нелишне вспомнить сегодня, шло от того, что он, по словам Серафимовича, был «одним и тем же и в партийной работе, и в гражданском бою, и с пером в руке за писательским столом. Один и тот же: революционный боец, революционный строитель». Собирался Дмитрий Андреевич даже писать роман «Писатели», но планы прервет смерть 15 марта 1926 года от менингита. Было ему всего 34 года и планы были большие – книга о Фрунзе, книга «Эпопея гражданской войны», книга о восстановлении народного хозяйства…
Когда советские эскадренные миноносцы «Петропавловский» и «Невозможный» посетили в 1925 году Италию, моряки побывали 30 сентября и в гостях у Алексея Максимовича Горького, жившего тогда там. Заговорив о литературе, он сказал о Фурманове: «Это огромный писатель, который не сочиняет, а у него сама жизнь рвется через рот, уши, – отовсюду, удержаться нельзя. О, это будет великий писатель, увидите!» Полностью этим словам, этому предвидению, увы, не суждено было осуществиться. Как и Горький, он был в творчестве реалистом и тоже не терпел модернистских ухищрений, говоря: «Искусства для искусства» нет, есть только искусство для жизни». Подтверждение тому и созданная по его роману на «Ленфильме» в 1934 году картина «Чапаев», ставшая в режиссуре братьев С.Д. и Г.Н. Васильевых мировым киношедевром, а исполнители главных ролей – Борис Бабочкин (Чапаев), Борис Блинов (Фурманов), Варвара Мясникова (Анна, пулеметчица), Леонид Кмит (Петька) помнятся и в наши дни. В 1942 году в Московском музыкальном театре имени К.С. Станиславского и В.И. Немировича-Данченко была поставлена опера Бориса Мокроусова «Чапай», основанная на произведении писателя и на русских народных мотивах. Прослушав ее, бойцы уходили на фронты Великой Отечественной, словно на свою Гражданскую, чувствуя себя гражданами и защитниками Советской Родины.
Произведения Фурманова изданы в Китае и на Кубе, в Англии и Франции, Италии и Германии, Польше и Чехословакии, Испании и США. У нас же нынче достижения советской культуры признаются властями сквозь зубы, с разными экивоками и ужимками, точнее сказать, замалчиваются, и причем не по одним лишь идеологическим причинам, а из зависти к недосягаемым высотам ее и советской власти в целом. Ленинградская улица, идущая от студии «Ленфильм», где создавался «Чапаев», уже не носит имя режиссеров. Исчезли в период собчаковских переименований и улица Фурманова, и проспект Максима Горького – потому, наверное, что в обществе чистогана герои фурмановского революционного закала не рождаются. К новым же «героям», кто вырастает в обстановке погони за деньгами и «героизируется» в наскоро выпекаемых сериалах, вполне подходят строки из Горького: «А вы на земле проживете, Как черви слепые живут: Ни сказок о вас не расскажут, Ни песен про вас ни споют!» А вот память о Дмитрии Андреевиче Фурманове жива, несмотря ни на что. Благодаря усилиям общественности стал государственным его Дом-музей, что на Большой Фурмановской улице в городе Фурманове, как назван в марте 1941 года город Середа Ивановской области, а в нем воссоздана комната, где родился будущий писатель, где провел детские годы. Есть памятники ему и здесь, и в других городах страны. Имя его сохраняется в названиях библиотек и улиц.
Вступив двадцатилетним в Коммунистическую партию, Фурманов написал: «Теперь прибило к мраморному, могучему берегу-скале. На нем построю я свою твердыню-убеждение. Только теперь начинается моя сознательная работа, определенно классовая, твердая, уверенная, нещадная борьба с классовым врагом. До сих пор это было плодом настроений и темперамента, отселе это будет еще – и главным образом – плодом научно обоснованной смелой теории».
Веские и знаменательные слова.
Слова, так нужные и сегодня.
Эдуард ШЕВЕЛЁВ
Подписывайтесь на нашего Telegram-бота, если хотите помогать в агитации за КПРФ и получать актуальную информацию. Для этого достаточно иметь Telegram на любом устройстве, пройти по ссылке @mskkprfBot и нажать кнопку Start. Подробная инструкция.
