Публикуем материал, размещённый на сайте газеты «Советская Россия».
Это в Советском Союзе физики были в почете. Ныне они в очевидном загоне. Воссозданы географическое и историческое общества, контор юридических стало видимо-невидимо, но физики в нынешней России остаются на обочине. А их появление на телевизионном экране стало большой редкостью. Даже нынешний президент РАН физик В.Е. Фортов за три года пребывания в указанной должности ни разу не отметился сколь-либо развернутым телевыступлением.
Но однажды (в 2014 г.), включив телеящик, я увидел кандидата физико-математических наук, директора Шатурского филиала Объединенного института высоких температур (ОИВТ РАН) А.В. Шурупова, беседующего с юным тележурналистом об импульсных плазменных ускорителях, коими я увлекался с 1958 г., когда появился в ФИАНе им. П.Н. Лебедева в качестве студента-дипломника, до 1994 г., памятного для меня последним в России симпозиумом по плазмодинамике. Слова г-на Шурупова, звучавшие с телеэкрана, вызвали во мне немедленное отторжение, настолько непрофессионально для моего уха они звучали. И я позвонил в Шатурский филиал с просьбой показать мне экспериментальную установку, о которой шла речь в телепередаче. И услышал в ответ: «А вы знаете, кто теперь возглавляет ОИВТ РАН?» «Кто же?» «Сам академик Фортов, президент РАН… так что только с его личного разрешения».
И как тут было не вспомнить об иных временах и других президентах?
1. На фронте культуры и техники
Желающих «порулить» наукой у нас было много всегда. В конце Великой Отечественной предшественник Сергея Вавилова на посту президента АН СССР (академик В.Л. Комаров) стал частенько прибаливать, и научная власть уходила из его рук, а обычная уверенность некоторых работников аппарата АН в том, что руководить наукой они могут и сами, набирала силу. Говорили, что академией правит не Комаров, а камарилья. Требовался новый президент. В то время как Сергей Вавилов, в отличие от своих конкурентов (биолога Т.Д. Лысенко и юриста А.Я. Вышинского), к этой должности вовсе не стремился. Во-первых, по причине трагической судьбы своего брата Николая, а во-вторых, потому, что прекрасно понимал, что президент Академии – уже не исследователь, а организатор науки.
О конкурентах Сергея Вавилова можно прочесть в книге его биографа Л.В. Лёвшина (М., «Наука», 2003). Что же касается исхода конкуренции, то в среде российских физиков с 40-х гг. прошлого столетия и до наших дней живет память о том, что исход тот был предрешен телефонным звонком Сталина, сказавшего Вавилову, что в случае его отказа от участия в выборах президентом АН станет Лысенко. 17 июля 1945 г. на общем собрании АН СССР 92 голосами из 94 президентом был избран Сергей Вавилов, так и не изменивший своего отношения к занятой должности. Племянник нового президента АН вспоминал: «Во время возвращения из Мозжинки в Москву дядя Сережа сказал мне, что должность президента Академии наук собачья и что он променял бы эту должность на работу водопроводчика».
Тем не менее с программной речью на собрании советских научных работников президент Вавилов выступил уже 6 марта 1946 г., начав свою речь словами: «Великая победа на полях сражений должна быть продолжена новыми победами на фронте культуры и техники».
В перечне условий успешного развития науки в послевоенном СССР на первое место Вавилов поставил подготовку научных кадров, поскольку ученым приходится учиться всю жизнь. У кого им учиться? А друг у друга. После указанной речи Вавилова в советской науке и появилась мода на научные семинары, на которых не бывает ни начальников, ни подчиненных и где «по одежке» только встречают. В былые времена вестибюль физического факультета МГУ на Ленинских горах пестрел множеством объявлений о семинарах по самым разным вопросам необъятной физики. В «несвободном» СССР свобода обсуждения физических проблем была вполне свободной. Теперь времена иные. (Между тем мои бывшие студенты, подавшиеся в 90-х гг. прошлого столетия в банкиры, говорили мне, что после семинаров по «квантам» и «статам» освоение банковского дела не потребовало от них никакого интеллектуального напряга.)
Помимо подготовки и непрерывной переподготовки научных кадров, Вавилов указал на необходимость продуманной системы институтов и лабораторий, оснащенных мастерскими, на необходимость развития научного приборостроения, специальных библиотек с мировой научной литературой, быстрой публикации научных результатов и бытовой обеспеченности ученых.
Не уклонился Вавилов на названном собрании и от первой навязанной ему дискуссии. Советская экономика, как известно, была плановой. Однако наука по большому-то счету развивается вовсе не по плану, ибо призвана раскрывать неизвестное. Как планировать неизвестное? И можно ли его планировать? Ответ Вавилова был таков: планировать в фундаментальной науке следует постановку задач и методы их решения, но не результаты. К научным результатам лишь одно требование: достаточная их доказанность.
За пять с небольшим лет президентства Сергея Вавилова в СССР было построено заново или реконструировано 13 академических учреждений (институтов и обсерваторий, а также Главный ботанический сад). Тот же Вавилов убедил Сталина в том, что вместо грандиозного Дворца Советов следует построить комплекс зданий МГУ на Ленинских горах. Что и было сделано. Страна в то время под научным руководством физика И.В. Курчатова срочно создавала свое ядерное оружие. Был привлечен к ядерной тематике и вавиловский
ФИАН. А в 1949 г. первая советская атомная бомба была испытана.
«Впечатление удивительной простоты Сергея Ивановича осталось у меня на всю жизнь. Впоследствии я много раз убеждался, что простота общения со всеми людьми, независимо от их рангов, ученых званий и возраста, постоянная доброжелательность к людям были наиболее привлекательными чертами Сергея Ивановича как человека», – так писал потом первооткрыватель автофазировки заряженных частиц в циклических ускорителях академик В.И. Векслер (руководитель той лаборатории ФИАНа, в которой я начал заниматься физикой плазмы).
Физика Вавилова после его кончины на посту президента АН СССР сменил химик А.Н. Несмеянов. Однако в 1957 г. запуском в СССР первого искусственного спутника Земли началась космическая эра, и появление на этой должности в 1961 г. математика, механика и аэродинамика М.В. Келдыша было вполне объяснимым. С именем Келдыша связаны практически все космические успехи СССР от запуска первого ИСЗ до 1975 г., когда он по состоянию здоровья оставил президентский пост. Благодаря ему в СССР появилась и прикладная математика с использованием ЭВМ, проникшая во все области науки и техники. В статье Келдыша, размещенной в сборнике «Ленин и современная наука» («Наука», М., 1970) можно прочесть: «Ленинский подход к деятельности Академии наук определил всё ее развитие. За полвека Советской власти из сообщества ученых, каким она была до революции, АН превратилась в крупнейший центр советской науки… Если ко времени Октябрьской революции в системе Академии были лишь один научно-исследовательский институт и несколько лабораторий и музеев, а общее число ее учреждений не превышало 20, то в настоящее время их свыше 210, в том числе более 160 институтов, которые играют ведущую роль в разработке актуальных проблем современной науки. Численность научных работников АН за 50 лет Советской власти возросла более чем в 100 раз».
После неожиданной смерти главного конструктора С.П. Королева (1966 г.) каждой осенью, когда заканчивался сезон отпусков, Келдыш собирал в НИИ-1 семинар, на котором подводились итоги прошедшего космического года и звучала нелицеприятная критика допущенных просчетов и ошибок. Семинаров этих побаивались и главные конструкторы, и директора п/я, поскольку Мстислав Всеволодович умел как следует копнуть практически любую техническую проблему, что и делало его настоящим лидером.
С уходом Келдыша закончилась эпоха «трех великих К» (Курчатов, Королев, Келдыш), коим Россия обязана своей обороноспособностью. Далее советской наукой начали рулить совсем другие лица.
С «взошедшим» в 1975 г. «на академический престол» директором ИАЭ им. Курчатова академиком А.П. Александровым мне довелось однажды встретиться. Сектор ИАЭ, возглавляемый доктором Л.И. Рудаковым, замыслил собрать высоковольтную установку («Ангара») для генерации электронного релятивистского пучка. Изготовление установки Рудаков решил разместить во ВНИИ электромеханики, в котором я работал. Директор же этого ВНИИ академик А.Г. Иосифьян был от такой перспективы не в восторге и поручил мне поделикатнее объяснить Рудакову, что электромеханика к «Ангаре» не имеет никакого отношения. Мой разговор с Рудаковым затянулся, и когда Леонид Иванович убедился в моей неуступчивости, потащил меня к своему директору, то есть к А.П. Александрову. Вошли в кабинет и сели перед большим письменным столом, за которым сидел А.П. и на котором находилась дюжина, если не более, телефонных аппаратов. Только начали разговор – телефонный звонок. Звонили с Ижорского завода, что в Ленинграде, где изготавливался очередной ядерный реактор, – что-то там не ладилось с комплектующими и технологией. И А.П. долго и подробно объяснял по телефону, с кем надо связаться по такому и по сякому вопросам. Снова начали разговор – и снова звонок. «Из цэка», – шепнул мне Рудаков, а академик взглянул на нас так, что мы прикусили языки. Часа через два подобного противосидения в паузе между звонками Рудаков произнес: «Анатолий Петрович… с «Ангарой» мы как-нибудь сами…» – и поднялся со стула. «Вот и молодцы», – согласился академик и потянулся к очередной телефонной трубке.
Я вернулся во ВНИИЭМ, а Рудаков через год, оставив «Ангару», ИАЭ и советскую физику, уехал в Америку.
2. Незамеченная революция
Человеческое сознание, согласно физиологу-материалисту Ивану Павлову, обладает двумя неотъемлемыми свойствами: «стремлением к захватыванию всё новых и новых истин» и «протестом против претензий на законченное где-нибудь знание» (собрание сочинений И.П. Павлова, 1949 г.). Возможно, это самое точное определение диалектичности нашего сознания. Продолжающие захватывать новые истины окружающего мира, коих на Западе называют натурфилософами, как правило, не слишком общительны и в театрах бывают нечасто. Зная об этом, Сергей Вавилов в своей исторической речи связал технику с культурой (а не с наукой), ибо хотел подчеркнуть, что и физика, и наука в целом – это лишь части единой культуры человеческого племени. (Физикам трудно назвать культурным человека, ежедневно включающего ТВ и пользующегося компьютером и сотовой связью и в то же время не имеющего представления об уравнениях Максвелла для электромагнитного поля.)
Но что верно, то верно: ученые – товар штучный. Например, авторы «Классиков физической науки» (Г.М. Голин и С.Р. Филонович, М., «Высшая школа», 1989) от Аристотеля, Лукреция и Архимеда (384–55 гг. до н.э.) до А.Г. Столетова, П.Н. Лебедева и Дж. Б. Гиббса (1839–1912 гг.) насчитали лишь 53 существенных «физических» имени. Гуманитарии, прежде всего историки, могут для сравнения прикинуть, сколько царствующих особ, президентов, военачальников, министров и разного рода пророков пронесла по земле река времени за указанные столетия. Что же касается последнего из них, то создатель Ленинградского физтеха академик А.Ф. Иоффе говорил, что в 30-е гг. ХХ века всех сколь-либо заметных ленинградских физиков можно было усадить на одном диване.
Последующие десятилетия этого века изменили ситуацию до неузнаваемости.
В ХХ веке одна за другой произошли три научно-технических революции, самым непосредственным образом связанные с физикой и физиками: атомно-ядерная, ракетно-космическая и микроэлектронно-кибернетическая. Указанные революции не только создали новую техносферу. Впервые в истории они сделали профессию физика (инженера-физика) массовой, работу физиков – коллективной, а саму физику – предметом государственной опеки и политических игр. При этом индивидуальное сознание отдельно взятого ученого оказалось противопоставленным коллективному сознательному и бессознательному того коллектива, в котором он трудится и получает зарплату и прочие поощрения (или наказания). Да и то верно: научные открытия случаются нечасто, а зарплату приятнее получать ежемесячно. И многие физики, приобретшие в Советском Союзе по базовому образованию вполне материалистический взгляд на мир, стали склоняться к прагматизму, то есть начали считать истиной то, что лучше работало на их (чаще всего небольшой) коллектив, а значит, и на них самих.
Первыми на это обратили внимание вовсе не советские философы, а ставший наукологом американский физик-теоретик Томас Кун в своей книге «Структура научных революций» (1962 г.). Куну же принадлежит и введенный в наукологию термин парадигма (от греческого paradeigma – пример, образец).
«Наблюдение и опыт могут и должны резко ограничить контуры той области, в которой научное рассуждение имеет силу, иначе науки как таковой не будет, – написал Кун в своей книге (цитируется по русскому изданию 1977 г., М.: Прогресс) – Но сами по себе наблюдение и опыт еще не могут определить специфического содержания науки. Формообразующим ингредиентом убеждений, которых придерживается данное научное сообщество в данное время, всегда являются личные и исторические факторы – элемент случайный и произвольный… Под парадигмами я подразумеваю признанные всеми научные достижения, которые в течение определенного времени дают научному сообществу модель постановки проблем и их решения» .
Тем самым место объективной истины, на которую молились классики естествознания, Томас Кун отдал модели постановки проблем и их решения, объединяющей ученых в сообщество (лабораторию, корпорацию, институт). А вопрос о достаточной доказанности результатов научного исследования он вынес за рамки и философии, и наукологии.
То, что Томас Кун не сторонник диалектического и исторического материализма, советские философы поняли сразу. Тем не менее перевод его книги на русский язык был встречен в советской научной среде с огромным интересом. И главным образом потому, что к исходу «эпохи 3 великих К» советская физика де-факто уже была заражена парадигматизмом.
3. Черные кошки в темной комнате
Разработка ядерного оружия будила воображение не только профессиональных физиков. Узнав об испытании первой советской атомной бомбы, служивший на Дальнем Востоке сержант Советской Армии Лаврентьев (потом он станет сотрудником Харьковского физтеха) написал письмо Сталину, в котором высказал предположение о возможности создания на Земле рукотворного Солнца, то есть управляемого термоядерного реактора.
Куратором советского атомного проекта Берией письмо было направлено физику-теоретику Сахарову. После чего в 1951 г. появилась теория магнитного термоядерного реактора Тамма и Сахарова, описывающая плазменный бублик (тороид), висящий в магнитном поле. Несколько позже такая идея превратится в устройство под названием токамак.
В том же году в кабинете академика И.В. Курчатова состоялся исторический семинар, в котором приняли участие многие выдающиеся советские физики, включая И.Е. Тамма, А.Д. Сахарова, Л.Д. Ландау и Л.А. Арцимовича. А вот профессор МГУ А.А. Власов, начавший заниматься физикой плазмы раньше всех участников семинара, зван не был. Как говорили потом многие, по той причине, что пятью годами раньше в статье «О колебаниях электронной плазмы» Ландау написал: «…большая часть полученных им (то есть Власовым. – Б.О.) результатов является ошибочной». Самым активным участником семинара был (тогда еще не академик) Арцимович, предложивший не только удерживать, но и нагревать плазму сильным электрическим током. Он и возглавил созданный в ИАЭ отдел плазменных исследований (ОПИ).
Ну, а в 1956 г. И.В. Курчатов (вместе с Н.С. Хрущевым) поехал в Англию, где впервые поведал миру об исследованиях горячей плазмы в Советском Союзе. И мир поверил в термояд.
О семинаре в кабинете Курчатова, как о начале всех плазменных начал в СССР, кто только в последующие годы не вспоминал! Но вопрос, почему не позвали Власова, по крайней мере для меня, оставался без убедительного ответа, пока я не ознакомился с вышеупомянутыми теоретическими публикациями. Оказывается, и Ландау в 1946 г., и Тамм с Сахаровым в 1951 г. в качестве нулевого приближения для плазменных электронов использовали максвелловское распределение скоростей, характерное для обычного газа, но никак не для плазмы. А это с теоретической точки зрения было, мягко выражаясь, не вполне корректным, поскольку в максвелловском распределении электроны имеют скорости от минус бесконечности до плюс бесконечности, а значит, глубина потенциальной ямы, необходимая для их удержания в ограниченном плазменном образовании, должна быть также бесконечной, что абсурдно.
В то же время Власов в своей «Теории многих частиц», изданной в 1950 г., то есть еще до указанного семинара, черным по белому написал: «Плазма не газ, а совершенно своеобразная система, стянутая далекими (то есть кулоновскими. – Б.О.) силами». А значит, не заметить подлога коллег-теоретиков он не мог. Что при его-то казацком характере грозило скандалом в курчатовском кабинете, чего, понятно, и Ландау, и Тамму, и Сахарову было не нужно.
Ну, а что же сам Курчатов? Он ведь тоже, в отличие от Берии, был физиком. Что было нужно ему? Ответ на этот вопрос я нашел в книге ближайшего соратника Курчатова академика Ю.Б. Харитона «Путь длиною в век» (М.: Наука, 2005). Юлий Борисович написал: «Он (то есть Курчатов. – Б.О.) чувствовал, что работу по термоядерному синтезу следует использовать для смягчения напряженности, которая была в мире после многих лет холодной войны, после злосчастной речи Черчилля в Фултоне». Исторический семинар поэтому был для самого Курчатова не столько физическим, сколько политическим – такова была тогда международная обстановка. И кто посмеет бросить в Курчатова камень? Если кто-то в этом мире чего-то не понимает – это его личная проблема.
А что же Арцимович, взявшийся за непростые экспериментальные исследования по проблеме термояда, несмотря на бывшее для него очевидным (в чем я не сомневаюсь) лукавство теоретиков?
Как бывший студент Льва Андреевича, могу засвидетельствовать, что он любил афоризмы. Его определение науки как «удовлетворения собственного любопытства за счет государства», вне всякого сомнения, импонировало студентам и в то же время выводило из себя некоторых моралистов постарше, уже подрастерявших детскую любознательность. Те же, кто подался потом в экспериментальную физику плазмы, повторяли его высказывание из монографии «Управляемые термоядерные реакции» (1961 г.): «Для ясного понимания проблемы не следует надевать на тощий скелет экспериментальных фактов слишком сложные математические одеяния». Однако все афоризмы дидактичны, а жизнь диалектична.
Ну, а если по сути, то, поверив, по всей видимости, в 1951 г. в магнитную парадигму, не им придуманную, через десятилетие руководства экспериментальными исследованиями, проводившимися в ОПИ ИАЭ им. Курчатова, в этой парадигме Лев Андреевич разочаровался полностью. О чем свидетельствуют фразы, выписанные из вышеназванной монографии: «…функция распределения явно не соответствует представлению о максвелловском распределении скоростей (да-да, тому самому представлению, что использовали в своих теориях и Ландау, и Тамм с Сахаровым. – Б.О.)», «…магнитная термоизоляция практически отсутствует», «…даже очень сильное внешнее магнитное поле не является идеальным средством для обеспечения стабильности плазменного столба». И так далее. Всего в статье «Токамафия: от дискредитации оппонентов до глобальной монополии», опубликованной в журнале «История науки и техники», №4, 2010, я выписал 17 подобных горьких признаний самого известного пионера советской физики горячей плазмы. И меня уже давно удивляют не признания катастрофы магнитной парадигмы как таковые, а то, что почитатели Арцимовича на страницах различных изданий (и по телевидению) до сих пор выступают так, будто подобных признаний их кумира вовсе и не было. В «живом» эксперименте плазма оказалась самой непонятной из материй. Да и можно ли разглядеть черную кошку в темной комнате, не включая свет, то бишь не занявшись разносторонней плазменной диагностикой?
Потратив в общей сложности то ли 10, то ли 30 млрд долларов и осознав, что ни их физика, ни их научные результаты по большому счету никому, кроме политиков, не нужны, вожди международного термоядерного сообщества, объединенного магнитной парадигмой, выступили с проектом Международного экспериментального термоядерного реактора (ITER), который с конца прошлого миллениума и сооружается на юге Франции, в местечке с названием Кадераше. И когда (по случаю, кажется,
70-летия бывшего кристаллографа Ковальчука, ставшего президентом бывшего ИАЭ им. Курчатова) президент России вручал Ковальчуку правительственную награду, а заодно и поинтересовался, чем ныне занимается бывший «Курчатник», он услышал в ответ: «Но вы же знаете про Кадераше».
Нисколько не сомневаюсь, что Владимир Путин знает про Кадераше ничуть не меньше, чем наноученый Чубайс о фармацевтике или бывший кристаллограф Ковальчук о горячей плазме.
Но термояд – лишь одна из «черных плазменных кошек». Из школьной физики известно, что, если отрезок металлического проводника пересекает магнитные силовые линии, между концами проводника появляется разность потенциалов, которая (как по закону электромагнитной индукции Фарадея, так и по формуле Лоренца) пропорциональна величине магнитной индукции, скорости движения проводника и его длине. Такой физический эффект лежит в основе электрических генераторов.
Но почему бы вместо металлического проводника не воспользоваться плазменным потоком? При этом плазма может быть не такой уж и горячей, то есть низкотемпературной (несколько тысяч градусов по Кельвину). Говорят, такой генератор предлагал в 1831 г. сам Фарадей. Но он ничего не знал о плазме, а мы знаем. И потому отправляемся на родину Фарадея. (См.: Е.П. Велихов, А.Е. Шейндлин и др. «Отчет о командировке в Англию для участия в работе Симпозиума по магнитогидродинамическим электрогенераторам, проходившего 6–7 сентября в Ньюкасле», М., 1963.) А по возвращении в Москву мы раскручиваем еще одну парадигму и организуем с одобрения властей (которые в физике все одно ничего не смыслят) еще одно академическое сообщество, получающее название Институт высоких температур АН СССР (сокращённо ИВТАН). Что это нам дает? Ну как что? Прежде всего «свой» институт с госфинансированием и штатом сотрудников, а также академический журнал «Теплофизика высоких температур», возможность публиковаться, издаваться и защищаться, а некоторым становиться действительными членами АН. Самый одаренный (Е.П. Велихов) после визита в Туманный Альбион поднялся аж до вице-президента АН СССР. А под научным руководством академика Шейндлина уже и промплощадку под Рязанью для первой в мире МГД-электростанции начали осваивать. Но случился Чернобыль – и всё пошло прахом.
Многие ждали и надеялись, что, став президентом РАН, академик В.Е. Фортов (а именно он возглавляет теперь бывший ИВТАН и редакцию ТВТ) объяснит наконец, зачем начали и почему отказались от разработки плазменных МГД-генераторов, потратив на затею, по ряду оценок, более миллиарда советских рублей, что были дороже американских долларов.
Но этого не случилось.
4. «Прикол» академика Арцимовича
Если магнитная парадигма так легко овладела просвещенным сознанием физиков, почему бы не «поручить» магнитному полю и ускорение плазмы? И в ОПИ ИАЭ появляется экспериментальная установка, а в 1957 г. в главном советском физическом журнале (ЖЭТФ) появляется статья Л.А. Арцимовича с сотр. «Электродинамическое ускорение сгустков плазмы», в которой нет даже определения сгустка плазмы и никак не доказана электродинамичность процесса ускорения продуктов электрического взрыва тонкой металлической проволочки, то есть ускорения этих продуктов силой Ампера (известной с 1820 г. и лежащей в основе технической электромеханики). Зарядили конденсаторную батарею и бабахнули, то есть взорвали проволочку, зафиксировали световую вспышку и опубликовали статью (через четыре года Лев Андреевич вставит эту статью в свою упоминавшуюся выше монографию). И никаких математических одеяний. Проглотили магнитную парадигму два раза – проглотят и в третий.
Дорого яичко к Христову дню. В 1957 г. Королев запустил первый ИСЗ, и космос стал ближе. Вспомнили о Циолковском, предсказавшем электрореактивные двигатели (ЭРД) для космических аппаратов – и более десятка советских организаций, НИИ и вузов ринулись разрабатывать импульсные плазменные ЭРД.
На такой волне в 1960 г. я и начал свою самостоятельную деятельность (под научным руководством А.Г. Иосифьяна) в только что созданном Истринском филиале ВНИИЭМ. И поскольку начал я с эксперимента, то есть с реальной импульсной плазмы, которую наблюдал ежедневно, достаточно скоро понял, что представления уважаемого Льва Андреевича мне не только не нужны, но и мешают. Однако парадигма, овладевшая сознанием профессионального сообщества, с социальной точки зрения вещь серьезная. На доказательство несоответствия модели Арцимовича закону сохранения импульса ушло два десятилетия. (См.: Осадин Б.А., Аватинян Г.А., Иванов Г.В, Стечкин В.И. «Экспериментальное доказательство неэлектродинамического характера ускорения эрозионной плазмы в импульсных плазменных ускорителях», Академия наук СССР, журнал «Теплофизика высоких температур», т. 18, в. 5, 1980, с. 1106.)
И никто из почитателей Арцимовича не заметил (а самого его уже не было в живых), что одновременно было открыто аномальное давление импульсной плазмы, во-первых, направленное против силы Ампера, а во-вторых, при той же величине тока через плазму, многократно превышающее давление магнитное. А вот американские физики заметили: через два года после указанной публикации объединенная группа исследователей из Лос-Аламоса и Ливермора использовала аномальное давление для разгона небольшого диэлектрического снаряда до второй космической скорости (AIAA Journal, v. 20, №7, 1982, p. 978). А далее в СССР началась горбачевская перестройка. И советская физика пошла под откос, а американская продолжала развиваться.
Ну, а в 2014 г. я услышал телевизионное изложение модели Арцимовича (не имеющей никакого отношения к ускорению снарядов из диэлектрического материала) из уст директора Шатурского филиала ОИВТ РАН А.В. Шурупова, подчиненного непосредственно самому президенту РАН академику В.Е. Фортову.
5. Физики шутят
Ну да, я написал письмо Фортову. И когда вторично позвонил в Шатурский филиал, начальник лаборатории Владимир Полищук сказал, что я могу приехать. 19.11.2014 на Казанском вокзале я сел в шатурскую электричку. На подъезде к Шатуре, поскольку ехал в нее впервые, я спросил у одного из попутчиков, как от ж/д вокзала добраться до филиала ОИВТ РАН.
– До «шуруповки», что ли?
– Шурупов – фамилия директора филиала…
– Так прямо на его особняк и ориентируйтесь… Там вокруг частная застройка… А особняк над крышами торчит.
Но искать ничего не пришлось, на вокзале меня встретил Полищук. И поскольку время было предобеденное, мы и по Шатуре прогулялись, и в каком-то кафе по чашке кофе выпили. После чего прошлись по «объекту».
Надо отдать должное директору Шурупову: электрических конденсаторов, без которых генерировать импульсную плазму невозможно, он приобрел предостаточно. И компьютеры на столах, и металлорежущие станки в мастерской. Я еще подумал, куда столько станков? Но звука вакуумных насосов я не услышал. И никаких приборов: ни осциллографов, ни микроскопов, ни скоростных фоторегистраторов, ни ЭОПов, ни спектрографов, коих в мои студенческие годы на плазменных установках немало было в вавиловском ФИАНе, а потом и в Истринском филиале ВНИИЭМ. Да и народу в помещениях филиала почти не оказалось. Пусто.
– А где установка?
– Какая установка?
– Которую Алексей Васильевич по телевизору показывал.
– А, эта… Она сейчас не работает… А снаряд могу показать, – и из ящика письменного стола Владимир Полищук достал
обожженный электрическим разрядом кусок, похоже, оргстекла.
После чего мы прошли в кабинет директора.
Разговор с Алексеем Шуруповым получился недолгим. Я сказал, что с большим вниманием выслушал его телевыступление, но не понял, на основе каких экспериментальных фактов он пытался реанимировать так называемую модель Арцимовича.
– А вы знаете, что эта модель прописана в новой Большой российской энциклопедии?
– Знаю. Ее переписали туда из старой Большой.
– Вы же понимаете, что возможны разные точки зрения.
– Но ни одна не должна противоречить законам сохранения. Так ведь в Шатуре и аномальное давление проверить можно… я готов поучаствовать…
– У нас другие задачи, – отрезал директор Шурупов.
От меня, очевидно, хотели избавиться. И избавились. Мимо особняка г-на Шурупова, на котором кипела строительная работа, я вернулся на ж/д вокзал.
В электричке я вспомнил, как шутили сотрудники Сухумского физтеха, в который я когда-то приезжал в командировки. Вообще-то в этом институте трудовая дисциплина соблюдалась – «объект» был режимным. Но летом в Сухуми жарко, а чтобы попасть из института на пляж – только дорогу перейди. Одна незадача: кабинет директора находился прямо над лабораторией, в которой располагалась плазменная установка с мощной конденсаторной батареей, разряд которой сопровождался громким хлопком, похожим на звук удара вакуумным шлангом по металлическому листу – всё здание вздрагивало. И сотрудники сбегали на пляж, оставляя в лаборатории (по жребию) одного-единственного коллегу, который время от времени с помощью толстого вакуумного шланга имитировал работу плазменной установки. Веселый в советские годы был «физический народ». В то время как главные глупости на этом свете делаются людьми с очень серьезными лицами.
На этом замечании можно бы было и поставить точку, если бы весна текущего года не была отмечена сообщением американского телеканала Fox News о разработке в США очередного рельсотрона, представленного как новое сверхмощное оружие, что породило в России волну газетно-журнальных публикаций и теледебатов, в которых, казалось, участвовали все, кроме тех, кто этими рельсотронами занимался, поскольку последних по большей части на этом свете уже нет. (См. «Рельсотронное обострение», «Отечественные записки», «Советская Россия», №12(362), 9 июня 2016 г.) Эпицентр информационного шума, как и следовало ожидать, пришелся на Шатурский филиал ОИВТ РАН, в котором собрали толпу корреспондентов различных изданий и показали им обожженный электрическим разрядом некий кусок, похоже, из оргстекла, который демонстрировал директор Шурупов телезрителям и который Владимир Полищук показывал мне. После чего, например, сайт www.mk.ru восторженно сообщил: «Электромагнитное оружие не за горами: в Шатуре испытали уникальную пушку. Эксперимент проверил лично президент РАН Владимир Фортов».
Не пора ли российским физикам, не попавшим в РАН, собраться в Русское физическое общество, а Государственной думе принять федеральный закон об имитации научной деятельности и научном мошенничестве?
Подписывайтесь на нашего Telegram-бота, если хотите помогать в агитации за КПРФ и получать актуальную информацию. Для этого достаточно иметь Telegram на любом устройстве, пройти по ссылке @mskkprfBot и нажать кнопку Start. Подробная инструкция.
