Маркс современен всегда

Автор этих строк, еще лет десяти от роду, как-то ненароком заглянул в «Манифест Коммунистической партии» и, пораженный мощью его обобщений и очарованный образами, влюбился. Конечно, это была литература для взрослых, и нечего было спешить. Но поспешила жизнь. Грянувшая вскоре Отечественная война подстегнула возмужание мальчишек, отроков, юношей. Она сильно повлияла на нашу тогдашнюю, выражаясь современным языком, профориентацию. К примеру, я отказался от страстной детской мечты стать художником и упрашивал отца определить сына в Суворовское училище… Во всяком случае, творческая струна настроилась на боевую мелодию.
Статья 1983 года писалась еще в условиях социалистического строя, стабильного, но уже обеспокоенного признаками застоя, то есть нуждающегося в реформах, в первую очередь (1) в форсированном завершении построения бесклассового общества и (2) в оперативном пересмотре теории и практики народнохозяйственного планирования. Разумеется, это были далеко не частичные проблемы, нужды и заботы Советской страны, но надо было срочно решать именно эти, очевидно ключевые, с чем уже десятилетия явно запаздывали.
Уход из жизни в течение трехлетия (1982,1984,1985) трех генеральных секретарей старших возрастов, частая перемена их мало схожих «команд» явились устойчивым сигналом неблагополучия в верхах в условиях передачи власти в руки представителей поколения иного происхождения и воспитания, иного жизненного опыта. По этому поводу было немало суждений, предположений и надежд, но проползание на высший пост в государстве балаболки с антикоммунистическим креном, политической «черной дыры» без каких-либо заслуг, даже в дурном сне не могло бы привидеться. Тем не менее такой «подарочек» в своей судьбе Россия поимела.
Всю отведенную ему шестилетку (1985–1991) Горбачев посвятил подготовке вверенной ему ленинской партии к отказу от власти. Он довел до неузнаваемости морально-политическое лицо аппарата КПСС, вызвал отток из нее рабочего класса, обозление «людей улицы» унизительными очередями за куревом и выпивкой, дефицитом того элементарного, чего было вдоволь уже по послевоенной денежной реформе 1947 года. Предпочтение рынка плану, провозглашение частной собственности «священной коровой» сопровождалось либерализацией управления государством. Последующие перевыборы Советов наполнили их публикой, собиравшейся «рулить без коммунистов». Эти новые псевдослуги народа восторженно проголосовали за роспуск всесоюзной партии республиканским парламентом. Чудовищным актом, совершенным под ту же «веселую руку», стала паразитарная экспроприация (приватизация) «ничейного» всенародного достояния и личных сбережений граждан. Подлинная цена этим восторгам, проявленным своего рода повтором дооктябрьских эсеро-меньшевистских Советов, была объявлена через два года. Это было произведено танковым ельцинским расстрелом Советской власти.
Задолго до этой буржуазно-бюрократической контрреволюции 1985–1993 гг., в июне 1925-го, со слушателями Свердловского университета встречался Сталин. Один из десяти заданных ему вопросов был следующий: «Какие имеются опасности нашего партийного перерождения в связи со стабилизацией капитализма, если эта стабилизация продержится долго? Есть ли у нас вообще такие опасности?»
«Опасности как возможные и даже как реальные опасности, несомненно, существуют, – ответил Сталин. – Существуют они у нас безотносительно к стабилизации. Стабилизация делает их лишь более ощутительными. Их, этих опасностей, если взять главные из них, я думаю, три:
а) опасность потери социалистической перспективы в деле строительства нашей страны и связанное с этим ликвидаторство;
б) опасность потери международной революционной перспективы и связанный с этим национализм;
в) опасность падения партийного руководства и связанная с этим возможность превращения партии в придаток государственного аппарата» (Сталин И.В. Соч. Т. 7. С. 164).
За 60 лет, минувших после этого анализа до начала горбачевско-ельцинской «смуты», с перечисленными опасностями не могли не произойти существенные изменения. «В нашей буче, боевой, кипучей» индустриализации и коллективизации, Великой Отечественной и затем послевоенного восстановления первая опасность была еще до завершения этапа раннего социализма, или переходного периода от капитализма к социализму, помпезно и аляповато заслонена хрущевской формулой «развернутое строительство коммунизма»; вторая опасность – формулой «ликвидация колониальной системы империализма», а вот третью опасность предпочли не замечать. Но именно она, делаясь из «возможной» «реальной», сыграла после ухода Сталина из жизни свою роковую роль. Партию не как исторический феномен, добровольный идейный союз единомышленников, сознательный авангард рабочего класса, а как некий случайный «корпоратив», топча все конституционные и уставные нормы, попросили разойтись потому, что современный «босс» конторы, по требованию другого босса, пожелал отставки. (Правда, отказываясь от генсекства в партии, Горбачев пытался прикрыться фанерным щитом президента СССР, но такой пост был несовместим с советской системой, а Союз ССР – распущен беловежским сговором. Так «завершали» историю КПСС перерожденцы, то есть якобы демократы, видимо, позабыв, а может быть, не зная, что с наследием Маркса и Ленина так поступать нельзя.
Приходилось мне писать и говорить об этом, но почти всё, как для слепых и глухих. Однажды, еще в пору горбачевской «перестройки», едучи на такси мимо какой-то церквушки, около которой толкалось десятка три прихожан, я услышал народное суждение об этом явлении. «Вот она, – сказал таксист, – наша вторая правящая партия…». До сих пор в кулуарах и на кухнях бытует версия о мягкой, почти автоматической замене коммунистической идеологии идеологией православной, христианской и вообще религиозной других видов, но, во-первых, отказаться от истины, которую являет во весь свой гигантский рост марксизм-ленинизм, значит отринуть и «отвалить» не менее половины современной гуманистической культуры, во-вторых, помешать искренне верующим искать приемлемые для них пути и формы разумного совмещения стихийных, вековечных народно-коммунистических настроений и проповедью Христа и других пророков.
Духовное богатство, которым Маркс одарил человечество, имеет свое начало, но не имеет конца. Вхождению народов из своей, подмазанной цивилизационным кремом, еще полузвериной предыстории в свою подлинную, реально-гуманистическую историю, конечно, уже мешали (вспомним судьбу Парижской коммуны 1871 года, гитлеровские шабаши в Германии 30–40-х гг. XX века, краткие вспышки новой гражданской войны в Москве 1991 и 1993 гг., киевский майдан начала XXI) и еще будут мешать силы мракобесия. Но окончательной победы, даже торжествуя поражение (очевидно, временное) Великого Октября, им не видать. Пусть это зарубят на своих носах все охотники забить последний гвоздь в гроб коммунизма.
200-летие со дня рождения Маркса мы будем отмечать через полгода после 100-летия Октябрьской революции. И хотя есть лица, склонные думать, что эти юбилеи достойны лишь оседающей на них пыли времен, они глубоко ошибаются. Еще в 1919 г., при набирающей высоту юной пролетарской революции, Ленин не исключал и возможность ее неудачи. При праздновании юбилея Октября мы, понятно, помнили и его пример, и его поражение. Послушаем, однако, Ильича. «Даже если бы завтра большевистскую власть низвергли империалисты, мы ни на секунду не раскаялись, что ее взяли, – говорил он. – И ни один из сознательных рабочих, представляющих интересы трудящихся масс, не раскается в этом, не усомнится, что наша революция тем не менее победила. Ибо революция побеждает, если она двигает вперед передовой класс, наносящий серьезные удары эксплуатации. Революции при этом условии побеждают даже тогда, когда они терпят поражение» (Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 38. С. 366–367).
Не знаю, как на вас, дорогой читатель, действует это ленинское высказывание, а меня оно восхищает. В этом маленьком шедевре совместились и мастерское пользование диалектикой, и ленинский оптимизм, и умение извлекать из самого худого в опыте добрые уроки. Под знаком их творческого продолжения и развития мы и встречаем, празднуя, вековые рубежи и Октябрьской революции, и Карла Маркса.
Июль 2017

***

Творение Маркса, которое само по себе как научное достижение представляет собой гигантское целое, превосходит непосредственные требования классовой борьбы пролетариата, во имя чего оно, собственно, было создано. Как своим тщательным, завершенным анализом капиталистической экономики, так и историческим методом исследования с неизмеримо широкой сферой его применения Маркс дал намного больше, чем это было необходимо для практических нужд классовой борьбы.
Роза Люксембург

Маркс неисчерпаемо глубок и неизменно злободневен.
Идейное наследие Маркса не подлежит старению.
У Маркса всегда найдется слово, сказанное будто сегодня.
Маркс и сейчас в передовых рядах действующих борцов за социальное переустройство мира.
В каких бы словосочетаниях – этих или же бесчисленном множестве иных – мы ни выражали непреходящую свежесть, вечную современность мысли Маркса, их всегда желательно подкреплять достоверным, точным, обстоятельным конкретным изложением марксистских истин.
Во-первых, нужно добиваться того, чтобы, несмотря на растущий поток всевозможной информации, постоянно росло число читающих самого Маркса, а не только популярные пересказы его.
Во-вторых, не следует недооценивать тот факт, что исключительная методологическая мощь марксова гения оказалась тем тараном, перед которым, несмотря на десятилетия упорных контратак, не смогли устоять ни крепостные стены буржуазной апологетики, ни башни позитивистской схоластики. Его могучее влияние по-своему испытала на себе и буржуазная общественная наука. Теперь в почтительном отношении к Марксу-исследователю сплошь и рядом расписываются также те, кто люто ненавидит Маркса-революционера. На Западе появилось немало мнимо объективных авторов, остающихся верными трезорами капиталистического класса, но охотно подпевающих «на публике» хору, который славословит великого автора «Капитала». Мотивы этих субъектов могут быть разными, но лейтмотив этих речей состоит в том, чтобы потопить бунтарскую суть марксизма в похвалах и комплиментах и понадежнее запрятать его основателя в… Музей мадам Тюссо.
Есть тут и еще один побочный эффект. Комплимент идеолога реакции, как поцелуй Иуды. Он и делается подчас с умыслом создать превратное впечатление, вызвать кривотолки о том, в чей адрес направлен. Вот почему никогда нелишне вновь повторить стихи Лессинга, которые Ленин цитировал применительно к Марксу: «Кто не хвалит Клопштока? Но станет ли его каждый читать? Нет. Мы хотим, чтобы нас меньше почитали, но зато прилежнее читали!» (Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 1. С. 131).
Уже стало традицией: чтобы мысленно представить себе ту поворотную роль, которую Маркс сыграл в истории человеческого духа, следует прибегать к образу Прометея. Пример этого мифологического героя, похитившего у богов огонь для людей, приобщившего их к материальному свету и теплу как залогу света и тепла душевного и пострадавшего за это, вдохновлял Маркса. И всё же то, что сделал сам Маркс, величественнее сказаний древних греков о Прометее. Маркс дал пролетариату, народам, человечеству то, что не мог дать ни Прометей, ни какой-либо иной герой, – точное знание о самих себе, а тем самым об условиях своего освобождения.
То, чего нельзя было ни у кого заимствовать, чего не было ранее и что следовало создать заново. Во всей предшествующей истории нет ничего такого, что можно было бы даже сопоставить с творением Маркса. «Философия, которую Маркс дал рабочему классу, – переворот в истории общественной мысли, – говорится в статье Ю.В. Андропова «Учение Карла Маркса и некоторые вопросы социалистического строительства в СССР». – Человечество не ведало о самом себе и малой доли того, что оно узнало благодаря марксизму. Учение Маркса, представленное в органической целостности диалектического и исторического материализма, политической экономии, теории научного коммунизма, явило собой подлинную революцию в мировоззрении и одновременно осветило дорогу глубочайшим революциям социальным» («Коммунист». 1983. №3. С. 4).
Здание марксизма грандиозно. И вряд ли можно стать грамотным марксистом, прочитав какую-то одну, пусть и талантливо сочиненную книжку. Неизбежная судьба марксизма – его систематическое, повседневное изучение всё большим числом людей, непрекращающееся живое функционирование в революционно-созидательной практике масс, постоянное обогащение на основе накапливающегося научного и жизненного материала. Именно это и есть его реальное бытие, несовместимое с каким бы то ни было догматизмом.
Иногда нам, коммунистам, говорят: разве правильно сейчас, в конце двадцатого века, следовать доктрине, сформулированной более столетия назад. Но по сути ничего не предлагают (да и не могут предложить) в качестве полноценной альтернативы. «Аргумент от возраста» марксизма, как правило, является основным в устах тех, кто хотел бы соблазнить человечество беготней за бабочками-однодневками всякого рода легковесных концепций, которые без устали плодит буржуазная общественная мысль, за тем, что Ленин называл безжизненным модным. Но разве «возраст» истины может сказываться на ее достоинстве? Не происходит ли наоборот: чем больше подтверждается истина действительностью, тем она ценнее. Марксисты отнюдь не цепляются за всевозможные частности в учении Маркса, естественно подверженные временнóй эрозии, не настаивают на чисто событийных оценках, ушедших в прошлое вместе с породившими их ситуациями.
В то же время они хорошо знают силу марксистского диалектико-материалистического метода и на деле убедились, что этот метод – главнейшее духовное завоевание человечества за всю его многотысячелетнюю историю. А каков метод – такова в принципе и теория.
Чтобы показать актуальность марксова учения, совсем не обязательно выискивать какие-то новые или же не до конца прочитанные его страницы. Лучше, думается, пойти другим, более знакомым, но всегда новым путем – еще раз высветить те положения, которые, кажется, всем известны и вместе с тем сохраняют свою неопровержимость и злободневность. А чтобы еще больше сузить предмет данной статьи, назовем три грани марксизма, которые будут в ней рассматриваться и которые являются для него представительными.
Что это за грани?
Во-первых, марксова концепция отчуждения и эксплуатации человека человеком, представляющая собой научный приговор капитализму.
Во-вторых, марксово учение о всемирно-исторической миссии рабочего класса – общественной силы, призванной привести этот приговор в исполнение и возглавить создание нового общества.
В-третьих, жизненность идей Маркса, их научная эффективность при анализе уже сложившегося и вполне упрочившегося социализма как общественной системы со всеми превратностями его бытия.

1

Прежде чем приступить к изложению первого из поставленных вопросов, напомним известную мысль Энгельса о том, что марксизм нашел ключ к понимаю всей истории общества в истории развития труда (см.: Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 21. С. 317).
Труд, простейшими моментами которого, по Марксу, являются целесообразная деятельность, средства труда и предмет труда, представляет собой воздействие работника на вещество природы с целью придания ему нужной человеку формы. В труде человек так или иначе обнаруживает и развивает свою натуру. По изделию можно судить о мастере, ибо он частично «объективировал» самого себя, вложив нечто от своего внутреннего «я» во внешний предмет. Эта отдача, «переливание» субъективных способностей в объект, превращение их из внутренне присущих субъекту в свойства внешнего предмета выражает общую особенность труда. Иначе просто невозможно приспособление предмета к человеческим потребностям. В свою очередь, потребление созданного продукта, возврат работнику того, что он в процессе труда передал объекту, является обратным присвоением человеком своих «сущностных сил», питает вновь и вновь повторяемое утверждение его как субъекта производства. Этот процесс носит характер освоения, «субъективирования» предмета, которое само выступает как важная предпосылка «объективирования». В жизни наблюдается теснейшее их переплетение, взаимное проникновение и обусловленность.
Будучи тесно связаны и предполагая друг друга, названные звенья человеческой деятельности вместе с тем различны и порой разделены в пространстве и времени. Акт «объективирования» субъекта в труде может быть отщеплен, оторван от акта освоения, «субъективирования» продукта труда. Именно эта особенность труда – объективное разграничение изготовления и потребления, отдачи и освоения – и позволяет задерживать возврат производителю его изделия в частнособственническом обществе.
«Объективирование» человеком своих способностей в процессе труда (отношение «субъект–объект») есть и будет до тех пор, пока существует общественное производство. Что касается изъятия материального воплощения, сгустка труда, его продукта в пользу нетрудящегося – а именно это и есть социальное отчуждение в отношениях между людьми, то оно возникло на определенном этапе развития общества и носит преходящий, временный, хотя и очень длительный характер.
В условиях первобытной общины, которая располагала крайне примитивными орудиями труда и производила лишь столько, что едва хватало для поддержания существования входивших в нее людей, не могло быть и речи об отчуждении продуктов труда. Слабость развития производительных сил, низкий уровень производительности труда, ограниченность практики, незнание социальных и природных закономерностей делали человека всецело зависимым от природы. Кроме этой зависимости существовала жесткая зависимость от самой общины.
А она являла собой далеко не свободное объединение всесторонне развитых индивидов. Это был коллектив слабых и беззащитных в одиночку существ, которые только в союзе могли обретать минимальную силу для борьбы с природой за свое существование. Отчуждения не существовало просто потому, что нечего и некому было отчуждать.
Частная собственность и рабовладение возникают на базе более высокой производительности труда, позволившей обеспечить некоторый избыток продукта над минимумом жизненных средств. Этот-то избыток и стал отчуждаемым продуктом. Причем группа лиц (консолидирующаяся в эксплуататорский класс) изымает в свою пользу имущество потому, что делает своей собственностью людей, трудящихся, уподобив их орудиям труда. Аналогичное положение сохраняется и при феодализме. Отличие состоит только в том, что здесь крестьянин находится в личной зависимости от феодала как придаток к являющейся его собственностью земле и средствам ее обработки.
В условиях капиталистического производства работник выходит из личной зависимости и уже не может быть чьей-либо собственностью. Вместе с тем он лишается средств производства. Он получает личную свободу, но без ее материального базиса, свободу, которая оказывается иллюзорной, так как сохраняется экономическая зависимость от владельца средств и предметов труда. Вновь и вновь поступая в распоряжение не производителя-трудящегося, а собственника средств производства, продукт труда «противостоит труду как некое чуждое существо, как сила не зависящая от от производителя» (там же. Т. 42. С. 88). При этом «осуществление труда… его претворение в действительность выступает как выключение рабочего из действительности, опредмечивание выступает как утрата предмета и закабаление предметом…» (там же).
То, что производит рабочий, отнюдь не уменьшает, а, напротив, умножает господствующую над ним и порабощающую его силу. Как писал Маркс в первоначальном варианте «Капитала», «ударение ставится не на опредмеченности (овеществленности), а на отчужденности (Entfremdet-, Entаussert-, Veraussertsein), на принадлежности огромного предметного могущества, которое сам общественный труд противопоставил себе как один из своих моментов, – на принадлежности этого могущества не рабочему, а персонифицированным условиям производства, т. е. капиталу» (там же. Т. 46. Ч. II. С. 347).
Продукт труда – вещь, созданная руками человека, – начинает господствовать над человеком. «…Чем больше рабочий выматывает себя на работе, тем могущественнее становится чужой для него предметный мир, создаваемый им самим против самого себя» (там же. Т. 42. С. 88), тем беднее материально и духовно становится он сам.
Еще до Октябрьской революции Ленин, пользуясь данными обследования фабрик и заводов России, подсчитал соотношение прибыли капиталиста и заработной платы пролетария. Число рабочих тогда составляло 2,25 миллиона человек, сумма их заработков – 555,7 миллиона рублей в год. Средняя годовая заработная плата держалась на уровне 246 рублей (20 руб. 50 коп. в месяц). Прибыль капиталистов достигала 568,7 миллиона рублей в год. Таким образом, каждый рабочий приносил капиталисту по 252 рубля, то есть больше, чем получал. «Отсюда следует, – писал Ленин, – что рабочий меньшую половину дня работает на себя, а большую половину дня – на капиталиста» (Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 22. С. 25).
Куда более резкие контрасты наблюдаются в наше время. Если в середине XIX века американский рабочий около 3/5 времени работал на себя, а 2/5 – на капиталиста, то столетие спустя уже 2/3 времени рабочий работал на производство прибавочной стоимости и лишь 1/3 – на себя. За третью четверть XX века абсолютный разрыв между средним предпринимательским доходом и средней заработной платой вырос в США в 3 раза, во Франции – в 6 раз, в Японии – в 10 раз. Степень эксплуатации особенно усиливалась в тех отраслях, где ощутимее сказывается влияние научно-технической революции и выше доля квалифицированных работников. Создавая какую-то относительно небольшую базу своего личного благосостояния, пролетарий одновременно создает в лучшем случае такую же (но, как правило, превосходящую ее) экономическую базу его эксплуатации.

(Продолжение следует)

Р.И. КОСОЛАПОВ