Источник: Марина Борисенко (http://eot.su/node/7941)
Предлагаю читателю ознакомиться с дневником рядового защитника Верховного Совета, последнего боя за Советскую власть двадцатого века. Во всяком случае именно так воспринимали эти события мы, рядовые того самого полка, который был сформирован из добровольцев 21 сентября 1993 г. для защиты Верховного Совета.
Сам дневник был написан в 1996 году и я его стараюсь не редактировать, оставлять в том первозданном виде, несмотря на то, что с тех пор я узнала о тех событиях очень много чего. Но сегодняшняя редакция может исказить до неузнаваемости то, что я записала исключительно по своим воспоминаниям, а мне бы этого не хотелось. Поэтому здесь не будет особых сенсаций, здесь описано только то, что я видела своими глазами.
Дневник начинается с описания первомайской демонстрации. И это не случайно. Это и был наш первый бой 93-го года, который мы, кстати, не проиграли. И этот не проигрыш имел огромное морально-психологическое значение для нас, бойцов сопротивления ельцинскому режиму. После позора 91-го года, после избиений 23 февраля и 22 июня 92-го года (даты впечатляют, не правда ли?) – 1 мая 1993 года мы смогли дать бой московскому ОМОНу и не проиграть его…
На что бы ещё хотелось обратить внимание современного читателя? Пожалуй на то, что к этим событиям, по моему мнению, нужно относиться не только как к одному из самых ярких свидетельств преступлений ельцинского режима, но и как к тяжелейшему уроку нашей современной российской истории, уроку, за который обильно заплачено кровью.
1 мая 1993 года
Когда мы подошли к Октябрьской площади, где должна была начаться первомайская демонстрация, народ уже собрался. Скоро состоялось построение колонны, и она двинулась по Ленинскому проспекту. Когда хвост колонны обозначился и стал от нас удаляться, мы побежали догонять колонну.
По дороге нас обошло подозрительно много машин и автобусов с милицией, и поступило сообщение, что сзади, на “Октябрьской”, поставлены омоновские кордоны. Путь к отступлению был перекрыт, оставался только один выход: идти вперед.
Мы идем вперед, к голове колонны. Попадаются лужи крови. Когда мы подошли, столкновения были уже в самом разгаре. Две линии омоновцев уже были прорваны, колонна стояла перед заграждением из автобусов и машин, а за ним шел бой. Я пытаюсь туда проникнуть, но мне это не удается. Приходится стоять, ждать. Время от времени из-за заграждений появляются кто-то из наших, разгоряченные, потом они снова скрываются за автобусами. Раздался крик “газы”. Толпа как-то машинально отхлынула немного назад. Вместе с ней и мы отступили шагов на десять. Но потом остановились. Вроде ничего особенного не ощущаем. Но вот почувствовали. До нас докатилась волна резкого запаха уксуса. Но не более того. Мы отошли в скверик шагов на 5-10, достали носовые платки. Но волна прошла, видимо нам повезло, ветер переменился и газ ушел от нас в другую сторону. Не осталось никаких неприятных ощущений. А тут нас решили полить. Поливали с навесом, через автобусы. Это приводит нас просто в восторг. Нам жарко, к тому же вода окончательно уничтожила следы присутствия “газов” в воздухе. Это все вызвало у обоих сторон приступ энтузиазма, и столкновения возобновились с еще большей яростью.
Тут мы заметили ларек, который одной стороной смотрит в парк, одной примыкает к дому, а третьей выходит на проспект. С него, по-видимому, видно, что происходит. На нем уже стояло несколько парней. Недолго думая, мгновенно взбираемся на него, озираемся. Кое-что с него действительно было видно. Но мы не успеваем сориентироваться, как что-то такое происходит в воздухе. Я сначала ничего не понимаю. На несколько секунд наступает мертвая тишина, потом раздаются какие-то ритмические звуки, я не понимаю, что это такое, но на меня наползает какой-то интуитивный животный страх. Хочется спрятаться. Мы все прижимаемся к стене, но любопытство берет вверх, и мы, как испуганные котята выглядываем из-за стены, пытаясь понять, что происходит, но в то же время стараемся особенно не высовываться, прячемся друг за друга. Наиболее сообразительные прыгают. Нас остается человек 5-6.
Наконец-то приходит понимание того, что происходит. Ритмические звуки — это удары дубинок о щиты (так поступали римские легионеры, чтобы нагнать страх на врага). И вообще омоновцы их напоминают: те же длинные, во весь рост щиты, дубинки напоминают мечи, а главное тот же вид роботов, бессловесно исполняющих приказ. Омоновцы плотно сомкнутыми рядами двинулись вперед, народ побежал. В ход пошли дубинки, кованные сапоги, щиты. Омоновцы бьют тех, кто бежит медленнее, стариков. Бьют в первую очередь по голове и по ногам, по голени. Одного такого деда двое омоновцев бьют метрах в двух от нас. У него голова вся в крови, а они продолжают бить. Потом один отходит, а другой в ярости никак не может успокоиться, пинает ногами.
Через нас летят первые булыжники. Мы пока не обращаем на это внимания. У меня рука машинально тянется за булыжником. Я ничего не соображаю, не знаю, хочу я кинуть или нет, но уже замахиваюсь. Но мою руку кто-то перехватывает: “Ты что, они нас убьют всех”. И правда, нам уже не уйти. Мы оказались в тылу у омоновцев, отрезаны от своих. Омоновцы злобно посматривают на нас, но не трогают, наверное, у нас довольно испуганный вид.
Но вот у основной массы демонстрантов первый испуг уступил место справедливой ярости, праведной мести. Народ пошел вперед, омоновцы стали обороняться. Мы снова оказались на линии огня, но уже по крупному. Хорошо, что на крыше оказались какие-то щиты, мы присели на корточки, прикрылись щитами, по ним тут же застучал град камней. Кидали с обоих сторон. На проспекте в это время шла свирепая рукопашная схватка, напоминающая по своему виду, по обилию крови, злости, да и по набору орудий борьбы жестокий гладиаторский бой. Омоновцы отступили и спрятались в “черепахах”, заслонившись от камней щитами. Отдельные их представители сражались с нашими один на один. Иногда омоновцы пытались идти вперед, но они каждый раз натыкались на такое жесткое сопротивление, что были вынуждены отступать на исходные позиции. У меня было ощущение, что территория, на которой идет рукопашная схватка, расширяется.
К этому времени нас на крыше осталось трое. До нас дошло, что надо сматываться. Но это было не так-то просто. Мы находились под перекрестным обстрелом из камней, он не утихал. А когда наступало кратковременное затишье, вокруг нас начинали кружить омоновцы, как волки в поисках добычи. Один раз к нам подбежал мужчина и хотел помочь нам слезть, так к нему тут же подскочил омоновец и начал его избивать. Мы кричим: “Не бейте, он хотел нам помочь.” А он знай себе лупит.
Затем нам пришлось наглухо закрыться щитами, так как каменный град достиг такой силы, что мы не могли даже выглянуть из-под щита. В этот момент в сторону демонстрантов ринулась пожарная машина. В ее лобовое стекло тут же полетел град камней, она резко развернулась и на полной скорости ринулась в нашем направлении. Но мы даже не успели испугаться, так как машина врезалась в столб, который стоял в нескольких метрах от нас и задымилась.
Вскоре после этого, во время небольшого затишья нам удалось спрыгнуть с киоска и убежать в безопасное место. Стычки еще продолжались. Диспозиция была примерно такая: было как бы 2 линии фронта: омоновская на том же месте, где стояли преграды из автобусов и машин, после этого примерно метров 50 была нейтральная зона, где в основном и шли столкновения. Далее шла линия демонстрантов. Сбоку вдоль проспекта была зеленая зона, там начинался Нескучный сад. Здесь находилась часть демонстрантов, были развернуты пункты оказания первой медицинской помощи раненым и шла работа по сбору камней на случай новых атак омоновцев.
Омоновцам не удалось разогнать демонстрацию! Практически это была победа! В первый раз они столкнулись с таким жестким сопротивлением. И столкнувшись, отступили.
Тем временем наступило затишье. Вскоре начался митинг, выступали на нем в основном депутаты: Константинов, Бабурин, Астафьев и другие. Одновременно с этим начались переговоры с милицией и было решено спокойно разойтись, чтобы сразу же собраться у Белого Дома.
Демонстранты построились в колонну и организованно промаршировали к метро обратным маршрутом.
21 сентября 1993 года
Все лето была напряженная обстановка. Со дня на день мы ожидали каких-то грозных событий. И вот 21 сентября, днем, поступило сообщение, что сегодня ожидается Ельцинский указ о роспуске Верховного Совета и приостановлении действия российской Конституции. Мы были к этому готовы. Такая информация появлялась не в первый раз за последние пару месяцев, но на этот раз она была подтверждена, когда в новостях РТР появился Ельцин и зачитал указ.
Я сразу же позвонила домой и на работу, сообщила, что произошло и сказала, чтобы меня там в ближайшие сутки не ждали. Затем мы провели ряд необходимых в такой ситуации мероприятий, собрались и поехали к Белому Дому. Настроение у нас было приподнятое, боевое. Мы были готовы ко всему.
Когда мы подъехали к Дому Советов, народу там было еще не очень много, но с каждым часом их количество увеличивалось. Мы развернули наши Андреевские флаги и стали занимать позиции для обороны. Участок, за оборону которого мы несли ответственность, находился ближе к правому углу здания, метров 15-20. В это время уже шло ночное заседание Верховного Совета и оно транслировалось на улицу. Мы ждали нападения. Но милиции в эту первую ночь поблизости не было. Шла запись в боевые отряды. Мы туда вошли сразу отдельной ротой.
Ночь прошла в ожидании, но ничего примечательного в эту ночь не произошло.
22 сентября 1993 года
Утро этого дня мы встретили стоя на своем посту. Оно было неприветливым: хмурым, ветреным и туманным. Конечно же все устали, ведь ночь провели на ногах. Но было ясно, что в ближайшее время нападения не будет.
Продолжалось заседание Верховного Совета, днем и вечером проходили митинги. В течении всего дня продолжали подходить люди. По сравнению с предыдущим вечером их количество увеличилось раз в 10-20. К вечеру вся площадь была заполнена. Женщины приносили еду, теплую одежду. Строились первые баррикады. К вечеру площадь стала приобретать вид лагеря. Появились первые палатки. Структурирование лагеря в основном происходило по партийному признаку.
Партийный и идеологический разброс был очень велик. Здесь присутствовали: баркашовцы, казаки, другие националистические и монархические организации, коммунисты всех оттенков, все партии, входящие в ФНС, многие партии социалистического, социал-демократического и общедемократического направления. Но, кроме того, было очень много людей, которые до этого не принадлежали ни к каким партиям. Многие люди, пришедшие сюда, были защитниками Белого Дома в августе 1991 года. Короче говоря, публика была самая разная. Конечно, людям, которые приходили сюда индивидуально, было очень сложно сориентироваться, не потеряться. Но часто они находили свое место в рядах защитников Белого Дома.
Вторую ночь я провела на баррикаде у Горбатого моста. Команда, которая держала здесь оборону, как раз состояла из людей, ранее не имевших никакого отношения к политическим партиям. Это были в основном молодые люди двадцати-тридцати лет, которые исповедовали истинно демократические взгляды и считали, что Ельцин — преступник, так как он совершил антизаконное действие. Из оружия здесь было несколько бутылок с горючей смесью, ну и конечно — булыжники — орудие пролетариата, которому, как известно, нечего терять, кроме своих цепей. Кстати, недалеко от нашей баррикады стоял памятник героям Красной Пресни, и на него было водружено настоящее Красное знамя, не каменное, а настоящее, живое, развевающееся на ветру. И казалось, что герои Красной Пресни, застывшие в камне, тоже оживают и вместе с нами стоят на наших хрупких баррикадах.
Тем временем мне объяснили мои обязанности: в случае наступления на нас пехоты обороняемся камнями, в случае наступления бронетехники — бутылками. Это все было сказано с юмором, со смешком. Никто тогда всерьез не думал, что нас будут брать именно с помощью бронетехники.
Вообще народ собрался на редкость симпатичный, добрый и общительный. Ночь мы провели под мостом. Там горел костер, лежали бревна, можно было отдохнуть, погреться, даже подремать. Погода в эту ночь была отвратительная: дождь со снегом, ледяной, порывистый ветер. В эту ночь в первый раз было организовано питание: хлеб, колбаса, чай, сахар, табак. Выдавали все поротно.
Среди ночи произошло одно событие, в общем-то довольно веселое, но симптоматичное. Было часа 2-3, мы сидели у костра, внизу, многие дремали. Вверху послышался шум. Последовала команда всем подняться наверх. Мы поднялись, построились. Перед нами стоял казачий атаман по фамилии Мороз. Он выглядел как казак с картинки, с шашкой и шпорами. Он приказал всем рассчитаться, потом стал нас муштровать: налево, направо, кругом, шагом марш. Потом он сказал, что проверяет посты и на посту нельзя спать, мол, обстановка тревожная. В самом деле, в этот день вокруг нас появилось милицейское оцепление. Но оно абсолютно не представляло для нас угрозы, просто жидкие цепочки из милиционеров. Они были не вооружены, даже без бронежилетов.
Вообще-то на второй день мы чувствовали себя единым лагерем, который существовал как бы отдельно от всего остального мира. Здесь — свои, там — чужие. То пространство, которое находилось за милицейским оцеплением, было нам враждебным. Началось противостояние. Если в первую ночь было что-то вроде обычного митинга, затянувшегося на ночь, когда люди собрались, чтобы выразить какие-то свои требования, и разойтись, то теперь было нечто другое. Люди пришли сюда, чтобы стоять до конца: или победить или погибнуть в бою.
23 сентября 1993 года
Этим утром я решила съездить домой. Погода была хорошей, настроение отличным. Было ясно, что предстоит долгая продолжительная борьба и я решила съездить на пару часов домой, чтобы взять кое-что из одежды и паспорт. Я прошла через ряд строящихся баррикад по направлению к метро. Навстречу мне шел поток людей. Часть из них несли стройматериалы для баррикад, часть — были вновь прибывшие, третья часть были люди, ночующие дома, а утром приходящие сюда.
Дома я немного отдохнула, когда вернулась к Белому Дому, было уже часов 5-6 вечера. Я вернулась вовремя, так как меня уже искали. Для нашей роты оформили пропуска внутрь и вскоре я в первый раз переступила порог здания Верховного Совета. Верховный Совет в тот момент имел еще весьма цивильный вид. Публика, сновавшая внутри здания выглядела довольно-таки солидно. В основном это были депутаты и сотрудники аппарата. Мы там чувствовали себя довольно не уютно, пока… Но не пройдет и пара дней, как все изменится.
Через пару часов мы нашли, где нам обосноваться. Это был небольшой отсек на третьем этаже метров 10-15. С помощью несложных манипуляций мы сделали из него комнату. Это место стало нам родным домом вплоть до 4 октября. Кстати, 4 октября, именно это помещение было самым безопасным, если не считать самого зала. Окна здесь выходили во внутренний двор.
24 сентября — 28 сентября 1993 года
Эти дни я в основном находилась внутри здания. Особенно вечером старалась на улицу не выходить. Причина была в том, что у нас было отключено электричество. И вечером, в темноте, по спискам внутрь не пускали. А я, уже избалованная ночевкой под крышей не очень хотела ночевать на улице (хоть отопления и не было, но все-таки в здании было теплее и уютней). Один раз, правда, мне пришлось ночь погулять. В другой раз, когда такое случилось, я просто съездила домой (в последний раз) — это было где-то числа 26-27 сентября.
Чем же мы там занимались? Наше подразделение называлось отдельной ротой подземной разведки. Иногда наши ребята выполняли какие-то поручения данной тематики, но мне под землю спускаться не приходилось. В первые 2 дня я в основном дежурила по штабу, выполняла всякие мелкие поручения, патрулировала площадь вместе с нашими. Но вскоре для меня нашлось два дела, которыми занималась только я.
Сначала меня попросили помочь в подготовке документов для заседания Съезда. У них была большая проблема в связи с тем, что машинистки разбежались, к тому же, как я уже сказала, было отключено электричество и компьютеры и электрические печатные машинки не работали, а на механической машинке никто из оставшихся сотрудников работать не умел. Я им помогла, напечатала то, что надо было. Потом меня попросили подойти еще раз, а потом они просто искали меня, когда им надо было что-то подготовить к заседанию. И еще я работала на радиостанции. Я передавала в эфир различные Обращения, воззвания, заявления руководства Белого Дома. Это дело занимало у меня довольно много времени. Порой я там проводила целые сутки. Приходила спать часа в 3-4 ночи.
Кстати, о сне. Ночи в этот период года длинные, темнело рано. В 24.00 был отбой, в 8 утра подъем. Командир нашей роты пытался ввести у нас элементы казармы. Но нашим людям это не очень нравилось. Ведь все сюда пришли добровольно, по зову души, никто никого силком не сгонял.
Вечером в коридорах здания стоял полный мрак. Люди ходили с фонариками и свечами в руках. Я же чувствовала себя коренным жителем этих стен, и в буквальном смысле на ощупь знала каждый метр, каждый столб, каждую дверь, поэтому в любое время суток могла передвигаться бегом в любом направлении. Вообще-то ночи были тревожные, спали мы мало, постоянно, практически каждую ночь были тревоги, когда замечались какие-либо передвижения в рядах милицейских кордонов вокруг нас. Каждую ночь кто-то из нас дежурил, то есть не спал, нес караул. В результате мы спали часа по три-четыре. Но днем спать не хотелось.
Теперь немного о том, как было организовано наше питание. Питались мы неплохо. У нас было трехразовое питание в столовой, по талонам. А столовая представляла из себя замечательное зрелище, особенно по вечерам. Это было большое помещение, одна из стен которого была зеркальной. В связи с тем, что электричества не было, столовая освещалась свечами. На каждом столе стояло от двух до пяти красивых подсвечника, в зависимости от размеров стола. Все это отражалось в зеркалах, и зал, соответственно, увеличивался в размерах. В результате получалась таинственная, почти волшебная картина. Но это был только антураж. А самое прекрасное — это были люди. Надо отметить, что это были вооруженные люди, люди с автоматами. К этому времени из здания как волной смыло холеных молодых людей в модных костюмчиках. Даже у депутатов и оставшихся сотрудников аппарата Верховного Совета вид был примерно такой же, как и у нас: усталый, немного помятый, но дерзкий.
Я лично в те дни ощущала себя самым счастливым человеком на свете, потому что я была с людьми, которые сумели найти в себе силы, чтобы бросить вызов наглому общественному мнению всего мира и уже в этом была наша огромная моральная победа. Мы, практически безоружные (потому что несколько десятков автоматов нельзя считать серьезным оружием, когда против нас стоял вооруженный до зубов полицейский аппарат целого государства), смогли дать достойный ответ на вызов хама и наглеца, называющего себя президентом и считающего, что ему все дозволено. И, кроме того, мы показали всему миру, что Россия остается такой же таинственной, непонятной и непредсказуемой для Запада страной, какой она была и 70, и 170 и 700 лет назад.
Я тут, правда, немного отвлеклась от нашей замечательной столовой. Завтраки, обеды и ужины проходили в строго определенное время, иногда в одну, иногда в 2 смены. Поэтому народу было много. Особо обращала на себя внимание форма одежды. Какой формы здесь только не было: и баркашовцы в черном, и казаки в папахах, с шашками, бородами, нагайками и звенящими шпорами (и автоматами конечно), и приднестровские ополченцы, и опальные омоновцы (рижские, вильнюсские и другие) и охрана руководства Белого Дома (как правило, в форме ВДВ или морской пехоты). К этому надо добавить огромное количество телекамер с зажженными фонарями и прочими осветительными приборами. Порой было ощущение, что ты присутствуешь не на скромном ужине в опальном Верховном Совете, а на официальном приеме в Кремле, на который сбежались все отечественные и зарубежные средства массовой информации.
Вообще в эти дни в Белом Доме и вокруг него царил строгий порядок, все занимались своими делами, никто не шатался без дела (кроме вездесущих и так надоевших нам журналистов). На баррикадах дежурили посменно. Всем выдали противогазы, и мы их никогда не снимали. Я не снимала его даже ночью, он ко мне прирос, я не сняла его даже тогда, когда надо было бы это сделать. Вообще, с каждым днем наша жизнь все больше становилась похожей на жизнь воинской части. У нас проводились военные парады, занятия по противогазу, по рукопашному бою и один раз по сборке и разборке автомата. Занятия по рукопашке заключались в следующем: нам выдали железные шесты (на которых раньше крепились ковры на лестницах, которые уже были использованы вместо матрасов) и с их помощью нас обучали приемам штыковой атаки (специфика которой состояла в том, что нас учили борьбе с омоновцами в бронежилетах и с дубинкою в руках). Особое внимание уделялось тому, чтобы оглушить противника и обезвредить, но не в коем случае не убить его и не покалечить. Наивный наш инструктор всерьез считал, что нам придется иметь дело с дубинками.
А вот занятие по сборке и разборке автомата мне запомнилось надолго, т.к. оно попало в историю. Так получилось, что именно в тот момент, когда в нашу комнату принесли боевой автомат (у нашего комроты, воевавшего ранее в Приднестровье, был друг где-то в охране то ли Руцкого, то ли Макашова, и вот он к нам как-то и зашёл и всё это вылилось в такое занятие по матчасти), так вот, именно в тот момент, когда автомат оказался в моих руках, и я его соответственно разобрала, потом собрала, как положено, пристегнула пустой магазин, прицелившись в верхний угол комнаты, спустила курок, затем отстегнула магазин и набила его боевыми патронами, так вот вся эта красота была заснята на камеру тележурналистами Си-Эн-Эн и в тот же вечер попала в телеэфир, где и крутилась ближайший месяц, как одно из доказательств вооружённости бандитов-фашистов, то бишь нас. Потом часть этих кадров попало в фильм Николая Сванидзе «Мятеж», снятый в 2003 году.
У нас были прекрасные женщины. Они по несколько раз в день занимались чисто женским занятием: агитацией среди милиции, которая нас окружала. Ходила и я с ними несколько раз. Выглядело это примерно так: несколько женщин подходили к милицейскому кордону в первые дни вплотную, потом настолько, насколько подпускали, и в мегафон начинали объяснять этим ребятам, которых сюда согнали, что здесь находятся их жены, сестры, братья и отцы, а не бандиты и фашисты (как это утверждали СМИ). И это имело свои результаты. Практически каждый день приходилось менять личный состав этих кордонов. Я была свидетелем того, как во время обхода постов к Ачалову с Макашовым подошел полковник МВД с просьбой, чтобы эта агитация была прекращена, так как невозможно работать с личным составом. Вообще в тот период милиция была настроена по отношению к нам спокойно и без злобы. Проходы к нам были свободны, еще всех впускали и всех выпускали. Правда, амуниция их уже изменилась, они были в бронежилетах, касках и со щитами, и количество их стало постепенно увеличиваться.
Кольцо вокруг нас стало сжиматься.
29 сентября — 2 октября 1993 года
Кольцо вокруг нас сжималось все плотнее. Появилась колючая проволока, спираль Бруно, запрещенная к применению международной конвенцией ООН. И вот мы оказались в кольце. Тем, кто пытался выйти, приходилось проходить через допросы в отделении милиции. Те же, кто пытался войти, натыкались на колючую проволоку и омоновские дубинки. Милиция зверела на глазах. Начались стычки в районе метро “Баррикадной”, где людей избивали даже в метро.
Обо всем этом мы узнавали от людей, которым чудом удавалось к нам пройти. Но с каждым днем таких людей становилось все меньше и меньше. Правда, все равно оставались тайные тропы, подземные ходы, но они были известны узкому кругу лиц.
У нас, внутри, жизнь шла своим чередом. Каждый вечер проходили митинги, на которых сообщалась последняя информация. Правда, народу было намного меньше, чем в первую неделю, зато уже совсем не было лишних, случайно попавших сюда людей.
Мы прекрасно понимали, что такие жестокие действия со стороны власть предержащих — это свидетельство их слабости и бессилия и это означает, что теперь они пойдут на все, чтобы нас уничтожить.
В это время нас стали подвергать психологической обработке. Со стороны Мэрии стоял желтый милицейский «газик» (прозванный у нас “желтый Геббельс”) и из него круглосуточно неслись призывы к нам сдаваться вперемешку с песнями типа “Путаны” Газманова и каких-то песенок Маши Распутиной. Ну это вообще напоминало кадры из фильмов про Великую Отечественную войну, сцену 41 года, когда окруженных фашистами советских солдат пытались принудить сдаться таким же способом. И кто только до такого додумался? У меня лично это вызывало только смех, у других озлобление, но о случаях сдачи я что-то не слышала.
Сказалась блокада на нашем рационе питания. Он стал весьма однообразен. На завтрак, обед и ужин несколько дней подряд нам давали по 2 бутерброда с варенной колбасой и 2 бутерброда с сыром и холодный напиток. Правда, можно было брать все это в неограниченном количестве, но особого желания не было.
В эти дни практически каждый день проходили пресс-конференции: Хасбулатова, Руцкого, Ачалова, Макашова и других.
Больше ничего примечательного в эти дни мне не запомнилось.
Просто каждый прожитый нами день воспринимался как еще одна победа, а вернее прожитая ночь. Потому что нападения мы ждали ночью.
3 октября 1993 года
Этот день, как и предыдущие, начался с той радостной мысли, что мы еще живы, нас еще не взяли. Ходили слухи о вчерашних боях в Москве, о том, что ОМОН применил огнестрельное оружие, но точно ничего не было известно. Днем, где-то около 14.00, когда стояла тишина, и мы находились в некоторой спячке, вдруг по коридору как будто пронесся свежий ветер, постепенно перешедший в ураган, и всех как будто подкинуло этим ветром, сорвало с мест и понесло к балкону, к окнам, на улицу. И вот до нас донеслись восторженные крики: “Прорыв! Прорвали! Победа!”
Я вышла на балкон. Еще ничего не было видно, но был слышен нарастающий гул криков большого скопления людей. И вот на горизонте показалось огромное количество людей, бегом устремленных к нам. Милицейские кордоны рассыпались и куда-то исчезли. Только около мэрии наблюдались беспорядочные передвижения милиции. И вот раздалось несколько длинных пулеметных очередей. На мгновенье наступила тишина, а потом она взорвалась криками гнева и возмущения: “Они стреляют! Гады! Сволочи! Стреляют!”
И вот площадь перед Белым Домом стала заполняться огромным количеством людей. В первых рядах шли бойцы прорыва. Именно им пришлось прорывать все кордоны, которые были на их пути. Это были окровавленные, наспех и чем попало перевязанные люди, иногда с боевыми трофеями в руках. Некоторые из них были полностью экипированы: в бронежилетах, касках, с дубинками и щитами. На их лицах были слезы и восторг, выражения счастья, боли и гнева. Они целовали землю, стены, скандировали: “Руц-кой, Хас-бу-ла-тов, Власть Со-ве-там, По-бе-да” и что-то еще.
Вскоре площадь, которая еще за 20 минут до этого была почти пустой, стала заполняться подходившими людьми. Милицию всю вокруг Белого Дома как ветром сдуло, не осталось ни одного кордона. Стали подходить люди, которые находились дома, но услышав про прорыв, приехали сюда.
Как только площадь заполнилась людьми, на ней начался митинг. Вскоре на балкон вышли Руцкой и Хасбулатов. Они произнесли гневные речи в адрес Ельцина. Затем они спустились вниз, к людям. Народ скандировал: “На мэрию! На Останкино! На Кремль!” И тогда Руцкой дал команду штурмовать мэрию.
Люди рванулись на штурм. Со стороны мэрии раздались 2 бестолковые пулеметные очереди и после этого вся милиция сдалась. Ну просто какой-то маразм.
Я же, как стояла на балконе, так и стояла все это время и потом еще несколько часов. Я даже не знаю почему. В тот момент я как будто бы забыла, что я здесь нахожусь, что я могу спуститься вниз и принять во всем участие. Нет! Я просто стояла как зачарованная и никакая сила не могла заставить меня сдвинуться с места. У меня не было ощущения реальности, я боялась, что если я сдвинусь с места, то вся эта картина грандиозных событий, происходящих на моих глазах, рассыплется, разобьется вдребезги. И в то же время у меня было оглушающее чувство реальности. И здесь во мне боролись два противоположных ощущения. С одной стороны ощущение полной победы и бешенный восторг в связи с этим. И с другой стороны смутное предчувствие, что добром это не кончится.
Тем временем на площадь вернулись наши бойцы, штурмовавшие мэрию, и опьяненные легкой победой, стали требовать штурма Останкино и Кремля. Руцкой с Хасбулатовым спустились вниз, и был отдан приказ штурмовать Останкино. Площадь в это время была заполнена трофейными милицейскими автобусами и машинами различной конфигурации. Вскоре первые автобусы и грузовики двинулись на Останкино.
Надвигался вечер. Я наконец-то вышла из оцепенения и спустилась вниз, на улицу. Решила позвонить домой, сообщить, что со мной все в порядке. Чтобы найти работающий телефон, мне пришлось дойти до Маяковки. Позвонила, сказала, что мы победили, и двинулась обратно. Темнело. Вокруг меня бушевал обычный московский вечер. Горящие рекламы, разодетая молодежь с банками пива в руках. Как будто и не было войны. А война уже во всю пожинала свои страшные плоды. Я об этом еще тогда не знала. Но я чувствовала себя здесь как в тылу врага. Здесь было все вражеское, чужое. И мне казалось, что на меня все как-то косо посматривают. Что же такое на мне не так? Автомата вроде нет. Ну вид чумазый и помятый. Но это еще не показатель. Ах да, противогаз. Ну да, он, родной, на мне. Я двинулась домой, к Белому Дому и заблудилась. Пришлось доехать на метро.
После прорыва нам почему-то включили электричество. И вот на моих глазах окна Белого Дома стали тухнуть, и он погрузился во мрак. Чёрное покрывало тьмы накрыло сам Белый Дом и всё окружающее пространство вокруг него. Зловещее предзнаменование!
Когда я уходила, на площади царили бурное оживление, радость победы и ожидание скорого полного триумфа. Теперь же нет! То ощущение, которое витало над всеми нами во время моего возвращения, можно назвать предчувствием конца. Уже поступили первые отрывочные сведения от немногих вернувшихся из Останкино, что там идет страшный бой, настоящая бойня, сотни трупов, тысячи раненных. Еще отправлялись туда машины с бойцами, но люди осознавали, что едут на смерть и все равно ехали. Не хотелось во все это верить, и мы не верили, но настроение у всех впервые за все это время было подавленное, мрачное. Часам к 10 вечера площадь опустела, Белый Дом тоже почти вымер. Приближалась жуткая ночь. Сообщения из Останкино поступали одно страшнее другого, обрастая жуткими подробностями. Те немногие, кто остался здесь, были заняты укреплением баррикад, подготовкой к последней обороне. Где-то около 12 часов ночи поступило сообщение, что в Останкино все закончилось. Около двух часов ночи как по команде смыло всех журналистов. Я забрела в помещение, где только что тусовались журналисты со всего мира. На стульях и на полу валялись недожёванные бутерброды, наполовину опустошённые пакеты с едой из «Макдональдса», недопитая песи-кола – всё говорило о панической поспешности бегства журналюг.
Наступила мрачная, зловещая ночь. Мы все понимали, что это наша последняя ночь в этих стенах, но у нас не было уверенности, что мы доживем до утра. Многие уходили, и мы могли уйти, но такие мысли даже не появлялись в наших головах. Никто не пытался предложить это и мне, т.к. знали ответ. Ещё в первые дни, когда не было блокады из колючки, мой комвзвода попытался меня отослать отсюда, но я мягко попросила его мне не отдавать такие приказы, ибо мне его придётся нарушить.
Наши почти все были на строительстве баррикад. Ждали ночного штурма. Я легла спать часа в три, но не спалось. Заснуть удалось под утро.
4 октября 1993 года
В это утро я проснулась от звука отдаленных очередей. Не сразу вспомнила, где я нахожусь. Потом все стало на свои места. Настроение было гораздо лучше, чем накануне ночью. Особой радости конечно не было, но было ясно, что скоро все закончится.
Мы все вскочили и выбежали к окну. Через некоторое время показались идущие друг за другом бэтээры. Они шли с интервалом в 10-15 метров. Шли вдоль нашей стены, крушили и давили все, что попадалось им по дороге, особенно старались проутюжить баррикады, палатки и людей. Огонь из всех пулеметов и автоматов они вели в основном по окнам 1 и 2 этажа. Люди с баррикад в основном ушли внутрь. Только несколько парней остались внизу с бутылками-зажигалками в руках. Они пытались поджечь бэтээры, кидали бутылку за бутылкой, но тщетно. Не горели бутылки. Наверное они погибли. Я точно не знаю. Нам скоро пришлось уйти от окон, так как. по ним стали вести огонь снайперы.
Мы вернулись к себе, и вскоре по внутреннему радио поступила команда всем собраться в зале Совета национальностей, который находился около нашей комнаты. Мы взяли наши вещи и отправились туда. Зал постепенно наполнялся. Скоро он был набит битком. Сюда пришли практически все, кто находился внутри здания, кроме тех, кто стоял на постах. Началось нечто среднее между митингом и заседанием Съезда. Сначала выступали депутаты, потом все, кому не лень. Иногда давалась какая-то отрывочная информация, но было ясно, что полной информацией здесь никто не обладает. То, что здание окружено войсками и нас обстреливают, это и так было известно. Даже сюда в зал доносилась все усиливающаяся канонада. Грохот усиливался из-за шума падающих с башни стекол.
Меня с того момента, когда я проснулась, и в течение всего дня мучил только один вопрос: где наши ребята, которые оставались на улице, на баррикаде. Может быть, благодаря этому, в эти часы у меня ни разу не возникла мысль, что и моей жизни может что-то угрожать. Как и третьего, было ощущение нереальности, театральности происходящего. Только на этот раз я не могла усидеть на одном месте больше 15-ти минут, бегала по всему зданию в поисках наших. Пока бегала, несколько раз попадала под сильный автоматно-пулеметный огонь, но мне почему-то везло. Один раз на 2-м этаже, около исковерканного уже балкона, где висел наш Андреевский флаг, а все остальное было превращено в металлолом. Там меня спасли только мощные столбы. И вот что интересно. Как только начинают свистеть пули, сразу же появляется чувство реальности, сразу понимаешь, что тебе надо делать, чтобы выжить. Но страха почему-то не было. Наоборот: просто сплошная радость. Время растягивается, каждую пулю чувствуешь. Вот пуля пролетела — и мимо. Ты еще жив. И так после каждой. Чувство радости, счастья, облегчения. Правда, долго радоваться не приходилось. Надо было менять позиции. И вообще, зачем подолгу испытывать судьбу? Надо было сматываться. Что я и сделала.
Прибежала в зал, отдохнуть, отдышаться. Там люди пытаются поддержать себя с помощью исполнения песен и стихов. Но атмосфера гнетущая. Просто люди сидят и ждут. Успокаивают друг друга и с трибуны и так. Но это мало помогает. По мне — так уж лучше под пулями побегать — все веселее. А тут еще новая напасть свалилась на мою голову. Вроде как приехал Кирсан Илюмжинов и хочет вывести женщин и детей. И моему руководству захотелось, чтобы я ушла в этой кампании. Сижу, обдумываю, как бы мне этого избежать. Придумала. Пойду-ка я погуляю с часик. За это время, глядишь, их уже выведут. Так я и сделала.
Прошла через буфет. Время было около 2 часов дня. Осторожно гляжу в окно. Там тишина. Бэтээры уже не ходят. На улице лежат немногочисленные труппы и то, что осталось от баррикад. Заглядываю в столовую, там госпиталь. Иду по коридору, ведущему к окнам, выходящим в сторону мэрии. Вообще люди встречаются очень редко. Здесь же стоят 3-4 казака с автоматами. Один из них со снайперской винтовкой, изредка отвечает кому-то. Кругом стоит поразительная тишина. Только редкие выстрелы из танков по башне, да как бы в ответ звук падающих стекол. Я оглядываюсь. Кругом русские, родные, бородатые лица. Они мне советуют особенно не высовываться в окно, тишина обманчива. Вообще этому углу здания здорово досталось (потом здесь все выгорело). Стекла давно выбиты, жалюзи в узел, переборки ближайших комнат снесены, содержимое комнаты у окна порублено пулями и измолото в крошку (кажется, здесь был уголок агитатора, я туда заходила пару раз по каким-то делам).
Итак, я стояла и глядела в окно. На улице было много бронетехники и солдат. Но вот началась пальба. И что интересно, именно в наше окно. Откуда стреляют, было непонятно. Скорее всего, из мэрии. Укрытий здесь никаких не было. Я было залезла в угол, правда толку от него особенно не было (так, переборка между окнами сантиметров в 20). Меня прикрыл своим телом один из казаков, сам при этом практически полностью подставляясь. Тут все время крутился американец, журналист с фотоаппаратом. Как только засвистели пули, он кинулся к окну, снимать. Очередь хлестнула его по челюсти. Он упал, потом вскочил, залился кровью. Его унесли. Нам тоже пришлось залечь. Огонь все усиливался. Пока пережидали огонь, покурили с мужиками. Это была моя первая сигарета в жизни. И первую свою пачку я тоже выкурила в этот день. Водки не было, а курили мы много.
Пора уходить. Но тот коридор, по которому я сюда пришла, простреливался насквозь. Не успеешь добежать. Я бегом добралась до бокового коридора и решила там пока погулять, пока здесь не утихнет стрельба. Там мне не встретилось ни одного человека. Здесь сейчас не стреляли. Тянулся ряд кабинетов. Некоторые двери были выбиты, некоторые закрыты на замок, но сбиты с петель. В кабинетах местами были почти целые стекла (видно эту сторону здания не очень обстреливали), но с пулевыми отверстиями. Стояла мертвая, расстрелянная техника: компьютеры, простреленные насквозь. И им тоже досталось.
Я выглянула в окно. Там бушевала толпа молодежи с банками пива и ломами или цепями в руках. Они жаждали расправы над нами. Увидев меня, стали выкрикивать: “Давай прыгай к нам!” И дальше какие-то гадости. Я отошла от окна. Пошла обратно и возвратилась в зал.
Там, в общем-то, все было по-прежнему. Только людей стало больше в самом зале и вокруг него. Но вскоре наступила развязка. Вошел офицер из “Альфы” и сообщил, что им дана команда на наше уничтожение, но им не хотелось бы проливать нашу кровь. Он предложил, чтобы мы под их охраной вышли из здания, после чего нас на автобусе доставят к метро. Делать было нечего. Руководство дало согласие. Когда поступила команда на выход из зала, стал выступать Хасбулатов. Больше всего в его выступлении мне запомнилось, что он у всех попросил прощения. Бойцы из “Альфы” (кстати, они были похожи на рыцарей из прошлого и на космических рейнджеров из будущего одновременно, все в броне, обвешанные со всех сторон каким-то фантастическим оружием), так вот они обращались с нами очень вежливо, на вы. Меня даже не обыскали при выходе из зала. Мы вышли из зала, пошли в сторону парадного входа. На полу валялись горы автоматов и прочей амуниции. Мы выходили из здания. Прошли через бывший некогда роскошным хрустальный (или зеркальный) зал для приемов. Весь хрусталь и все зеркала были у нас под ногами в виде белой блестящей крошки. И вот мы на улице. В нос бьет запах гари. Спускаюсь по лестнице, прохожу сквозь строй бойцов “Альфы”. Они все время с опаской поглядывают наверх и подгоняют нас, чтобы мы быстрее спускались с лестницы вниз. Сверху летят какие-то здоровые, ярко горящие куски. Когда уже спустились, я оглянулась. Башня Белого Дома горит. Горят 3-4 окна в трех этажах, но пламя расползается дальше, захватывая новые окна. Время от времени бухают пушки танков. Вообще все выглядит как-то странно, нелепо и глупо. На лестнице и снизу стоим мы, те, кто вышли. Вокруг нас “Альфа”. Вдоль набережной в два ряда стоят танки. Спокойно так стоят, экипажи сидят на броне, покуривают, со скучающим видом наблюдают за нами. Но время от времени какой-то из танков выплевывает снаряд в сторону башни. Зачем? Там явно никого нет. Разве что для того, чтобы горело лучше. На мосту скучающие, глазеющие на нас толпы. Но мне лично они совершенно безразличны.
Но вот откуда-то со стороны Калининского проспекта послышался нарастающий гул толпы. Там дорогу им преградили омоновцы. Послышался звук, похожий на треск автоматных очередей и все затихло. Что это было? Кто это был? Осталось непонятным. Я стояла в самом низу лестницы, и тупо наблюдала за всем, что происходит вокруг. В голове не было никаких мыслей. Пожалуй, в первый раз за все эти дни навалилась какая-то дикая усталость. Найти наших ребят мне не удалось, и теперь у меня для этого не было никаких возможностей. Было ясно, что либо они погибли, либо на воле, либо арестованы. Самые грустные мысли на эту тему я отгоняла от себя, старалась надеяться на лучшее. Было только одно желание, одна мечта: Скорее бы все это кончилось. Мне даже в тот момент было все равно, попаду ли я в ближайшем будущем домой или в тюрьму. Лишь бы все закончилось.
Но до конца было еще далеко. Сначала нам обещали, что придет автобус и отвезет нас куда-то. Потом сказали, что он задерживается, не может к нам проехать. Так в ожидании мы стояли час, другой, третий. Стало темнеть. Где-то вверху усилилась стрельба. Я посмотрела наверх и на какое-то время забыла, где я нахожусь, до того меня поразила красота того, что я увидела. В темно-голубом небе бегали красные и зеленые струйки, они разбегались, сбегались, разлетались веером, переплетались, образуя причудливые фигурки. Это было просто изумительно. Потом они стали приближаться к нам. И тут до моего уха донеслось: “Это же в нас стреляют!”. Я вернулась на грешную землю и услышала свист пуль, что свидетельствовало, что да, стреляли именно в нас. Стреляли, кажется, из мэрии. Все кинулись за автобус, потом за парапет лестницы. Ребята из “Альфы” открыли ответный огонь. Через некоторое время они сказали: “Автобуса не будет. Идите так”. И они повели нас вперед, вдоль набережной. Затем мы зашли в какой-то магазин. Мне почему-то запомнились болтающиеся там галстуки. Этот магазин мы прошли насквозь и оказались в каком-то внутреннем дворе. Прошли вдоль стены несколько десятков метров и нас ввели в какой-то подъезд. Там была дверь налево и после нее вверх вела лестница. Здесь “Альфа” нас оставила, а вверху нас уже поджидал ОМОН. Сверху слышались крики, ругательства, стоны. Мне лично идти туда не захотелось. Кто-то крикнул: “Вы что, бить нас будете?” На это ему ответили: “А ты как думал?”
Я и еще человек 15 отступили обратно, затем вышли на улицу. Началась стрельба, мы куда-то бежали, прятались за укрытиями, опять бежали. Уже совсем стемнело. Мне показалось, что пока бегали, мы потеряли ориентацию (во всяком случае, я совершенно не представляла, где мы находимся). Но вот показалась какая-то растительность. На какой-то миг показалось, что мы вырвались, что Белый Дом, стрельба и подъезды со свирепыми омоновцами остались позади. И вдруг: “Стой! Кто идет? На землю!” И очередь над головой. Потом: “Сюда бегом, быстро!” И мы увидели перед собой старый кирпичный забор и торчащие над ним дула автоматов и каски омоновцев. Мы подбежали к забору, нас стали хватать за шиворот: “Давайте лезьте, быстрее”. Мы перелезли через забор и оказались в своеобразном загоне. С трех сторон был кирпичный забор и все это было заполнено омоновцами. Нас стали допрашивать. Омоновцев хватало на всех. Мне тоже один достался: молодой, но злой. Он меня толкнул к стене: “Лицом к стене! Ноги шире! Руки на стену!” Обыскал, но искал оружие, поэтому карманы не выворачивал. Потом стал допрашивать: “Откуда идешь?”- Молчу. -“Откуда, сука!” Говорю: “Оттуда!” — “Откуда оттуда?” Отвечаю зло: “Из Белого Дома.” Это его разозлило еще больше. Он кинулся в сторону: “Сержант, эта сучка говорит, что она из Белого Дома. Куда ее?” Тот в ответ лишь устало махнул рукой. Омоновец вернулся ко мне: “Чего у тебя тут?” Это он про мой рюкзак. Он у меня битком наполнен. Чего там, я даже не знаю. Кажется какое-то партийное имущество. Омоновец стал вытаскивать содержимое из рюкзака и бросать все на землю. Ему попадаются какие-то бумаги. Он не разглядывая, кидает все на землю, приговаривая: “Мародерничаем…” Я молчу. Но тут он достал Андреевский флаг, просто обалдел, посмотрел на меня изумленно, произнес: “Флаг Андреевский…”. Дальше он действовал молча. На этом первый допрос и обыск закончился. Нас, всех стоявших у стенки, собрали и прикладами погнали вперед. В итоге мы оказались у другой стены, где стоял другой отряд омоновцев. Все повторилось сначала: “Лицом к стене! Руки на стену! Ноги шире! Кто? Откуда?” Меня первые 10 минут не трогали, но зато очень даже трогали стоящих со мной бок о бок. Били их, мягко говоря, немилосердно. Мужчин били так: удар со всего размаха ногой в пах, потом прикладом автомата по шее, потом уже лежащих били ногами, стараясь попасть в живот, по ребрам, по голове.
Ну вот дошла очередь и до меня. Стали допрашивать. В этот самый момент я вспомнила, что:
1. У меня противогаз.
2. В карманах брюк у меня кипы талонов на питание для защитников Дома Совета.
3. В каком-то кармане у меня список нашей роты, где напротив моей фамилии значится слово “снайпер”.
И вот начался допрос: “Кто? Откуда?” Я молчу. Молчу, потому что просто не успеваю ничего сообразить. С одной стороны врать не хочется, с другой стороны, я думаю, как бы сделать так, чтобы они не нашли то, что у меня в карманах. Потому что если найдут, то расстрел на месте будет для меня наилучшим исходом. Омоновец требует у меня паспорт. Я показываю. Но мне повезло. Омоновец попался совсем молоденький и ужасно напуганный. Он увидел у меня противогаз и испугался так, как будто он был на моем месте. Кажется, он боится, что кто-то из начальства увидит. Он лихорадочно начинает сдирать с меня противогаз, а он никак, он у меня одет под курткой. Мы с ним, кажется, понимаем друг друга, я ему помогаю. Ну вот, противогаз вместе с рюкзаком втоптаны в грязь. О чудо! Он меня больше не обыскивает. Отодвигает меня от стены в сторону. Тут я встречаюсь с одной знакомой девушкой. Мы с ней вместе выходили из Белого Дома, но потом потерялись. Мы ужасно рады, стоим вдвоем, тихонько переговариваемся. Придумываем версию, что мы здесь с ней случайно, ищем отца. Тут подскакивает омоновец: “Разговорчики! Руки за голову!” И со всей силы ударяет девушку. Потом до него дошло, что перед ним девушки. Он даже испугался: “Ой, девчонка! Вы что тут делаете? Как сюда попали, девчата?” Мы рассказываем ему только что придуманную историю. Парень с нами разговорился, сказал, что у него сегодня день рожденья, 19 лет исполнилось, а он вынужден его вот так встречать. Мы его поздравили. Минут через 15 разговора он наконец-то догадался разрешить нам опустить руки. Потом отвел нас в сторону и показал, в какую сторону нам надо идти, чтобы добраться до метро.
Мы пошли. Минут 40 мы проходили мимо стоявших в 2 ряда машин с омоновцами, танками, бэтээрами.
Как только они скрылись в темноте, я стала вытаскивать из карманов опасные бумажки и рвать их. И вовремя. Скоро мы напоролись на очередную засаду. Там мы рассказали новую легенду о том, что мы идем от подружки со дня рождения, которая живет вон в том доме, а о том, что в Москве делается, мы не знали. Омоновцы сделали вид, что поверили, но еще около часа продержали, потом отпустили нас под нашу ответственность (мол, если убьют, сами будете виноваты). Все говорили про каких-то чеченских снайперов, которые засели на крышах. В общем, они сами были здорово напуганы, отсюда и злость.
Через некоторое время мы благополучно дошли до метро и поехали домой.
Когда я приехала домой, мама обзванивала морги. Я же, вместо морга залезла в горячую ванную, а потом начались звонки. Сначала звонили друзья, те самые, которых я потеряла, с ними было всё хорошо, но они не надеялись, что также всё хорошо и у меня. Потом ещё звонили всякие знакомые, каждый считал долгом мне рассказать, что видел меня с автоматом в руках и все очень удивлялись, почему меня не убили и не арестовали. Вскоре мне это надоело, я отключила телефон и легла спать.
ЧТО БЫЛО ДАЛЬШЕ
Утром я включила телефон и тут же мне позвонили с работы и тоже сообщили, что видели меня с автоматом и что меня, конечно же, уволили согласно приказу Садовничего по МГУ, но придти мне всё-таки надо. У меня в голове появилась мысль, а не сдадут ли меня мои коллеги, но состояние полной безразличности к своему будущему оставалось при мне, и я поехала в МГУ. Там меня отвели к замдиректора библиотеки МГУ, в которой я работала. Она мне пересказала всё, о чём ей говорил телевизор последние 2 недели: «что мы фашисты-бандиты, терроризировали москвичей и как же мне не стыдно работнику культуры связаться с такой бандой… Но несмотря на всю тяжесть моего преступления, если я покаюсь, и пообещаю, что больше никогда-никогда… то мне может быть даже позволят остаться и не увольняться».
Тут я почувствовала себя практически Зоей Космодемьянской и гордо вскинув голову, я популярно и не стесняясь в выражениях объяснила даме, кто на самом деле фашисты и бандиты, а кто защищал Советскую власть, законность и правопорядок и кто является предателем своих отцов и дедов, отстаивавших Советскую власть в бою, и кто лижет задницу своему начальству, ну и т.д. После этой небольшой своей моральной победы я зашла в отдел кадров за трудовой книжкой и с вернувшимся ко мне чувством морального превосходства над противником поехала в наш партийный штаб, где меня ждали мои товарищи.
Как это ни странно, наш подвальчик не тронули, хотя партию запретили конечно, и милиционеры периодически заходили, но не более того. Здесь первую неделю мы занимались тем, что выясняли кто где, кто убит, кто избит, объезжали больницы, разыскивали своих… ну и ещё пили конечно… Пили много и долго…. Где-то до Нового года. Всё это время дома старались не ночевать, ждали арестов. Впрочем мы тоже кое к чему готовились, к самым различным методам подпольный работы, от листовок и до … Но на радикальные методы борьбы мы готовы были пойти после начала массовых арестов. Это было бы сигналом. Но… этого не случилась. Случилась амнистия.
Потом жизнь пошла своим чередом. Правда, нормальный сон у меня восстановился где-то к лету.
Так случилось, что уже на следующий год судьба занесла меня в стены Первой Государственной Думы. Она представляла из себя весьма пёстрое зрелище. И здесь вновь собрались вместе вчерашние непримиримые противники. Кто не пробился сразу в депутаты, был в помощниках, консультантах, но они все были здесь. Все недоговоренные споры, дискуссии, ругань, драки 93-го года продолжились теперь здесь (только без стрельбы, ну почти).
Первая и Вторая ГД были пожалуй самые запойные. Буфет в дыму, кабинеты в дыму, в коридорах драки – это нормально. Это выясняют свои отношения левые, патриоты и демократы… Но это всё делалось искренне, от души. Всё. И в этом та ГД – 90-х годов выгодно отличается от ГД нулевых годов. Сейчас это такое мёртворождённое учреждение, в котором отсутствует жизнь, царит коридорная тишина и дискуссии под запретом, как известно.
Тогда же страсти бушевали, и это сказывалось во всём, «Очи чёрные» в три часа ночи, танцы на столах и тут же политический дискуссионный клуб практически в каждом кабинете. Тут же горячие споры, кто был прав, кто не прав, про 93-й год, про 91-й, про неизбежность разрушения СССР, про Сталина и Ленина, про Троцкого и Ельцина…
И ещё один примечательный момент из жизни ГД. Этот дневник где-то в 1997 году я издала небольшим тиражом методом самиздата и сделала штучек 100, только для друзей. Но каким-то необъяснимым образом он начал расползаться по ГД и в мой кабинет стали заявляться самые различные люди, просили у меня экземплярчик и автограф. Пришлось сделать ещё штучек 500. Но народ всё приходил и приходил. Сначала шли сотрудники аппарата, помощники, какие-то люди из регионов, потом пошли депутаты, причём из разных фракций. И вечером 30 декабря случилась совсем картина маслом.
Открывается дверь, стоит депутат, второй человек одной из либеральных фракций и говорит: «Марина, прости меня, я ничего не знал» и бухается на колени… Я от такого цирка, конечно же, обалдела, подняла его с колен, после чего он достал из одного кармана шампанское, из другого джин и говорит: «Давай помянем твоих друзей». «Если бы я знал тогда, что там на самом деле, я был бы с вами. Но я не знал, мы ничего не знали, нам же врали, а Ельцин сволочь!»
Ну что с ним будешь делать? Пришлось выпить и ещё налить и т.д. В результате 31 декабря у меня раскалывалась голова и я была не в состоянии нормально встретить Новый год.
Вот примерно таким был политический опохмел российской политической элиты, после кровавой тризны 93-го года.
Подписывайтесь на нашего Telegram-бота, если хотите помогать в агитации за КПРФ и получать актуальную информацию. Для этого достаточно иметь Telegram на любом устройстве, пройти по ссылке @mskkprfBot и нажать кнопку Start. Подробная инструкция.
