Публикуем материал, размещённый на сайте газеты «Правда».
Литературный критик и публицист, заместитель главного редактора журнала «Наш современник» Александр КАЗИНЦЕВ в диалоге с обозревателем «Правды» Виктором КОЖЕМЯКО
Несколько лет наша газета регулярно вела рубрику «А вы что читаете?», материалы которой привлекали внимание многих. Потом эту рубрику вытеснили другие, поскольку всё-таки очень тесно на газетных полосах. Однако интерес к литературе, новым произведениям и проблемам у наших читателей не исчез. И вот сегодня по вашим просьбам мы обращаемся к литературной теме, пригласив для беседы одного из видных и авторитетных её знатоков.
Литература есть, а литературной среды нет
— В редакцию «Правды» приходят письма, авторы которых размышляют о современном состоянии нашей литературы и ставят в связи с этим самые разные вопросы. В том числе даже такой: а есть ли, собственно, нынче настоящая литература? Есть ли писатели, которых надо читать? И просьбы: посоветуйте, пожалуйста, что же читать сегодня. Вот это я вам и адресую, дорогой Александр Иванович, поскольку вы буквально каждый день работаете с теми, кто писателями называется, действуете в недрах процесса, именуемого литературным. Наверное, не сразу (тема-то обширная, если, разумеется, литература нынче всё же продолжает существовать), однако хотелось бы в нашей беседе или беседах ответить читателям «Правды» на «литературные» вопросы, которые их интересуют.
— Успокою, Виктор Стефанович: не может такая мощная литература, как русская, иссохнуть в одночасье. Тысячу лет существовала — и вдруг закончилась. К счастью, живы писатели, которые творчеством и судьбой связывают наши дни с золотым периодом советской литературы, приходящимся на 70-е годы прошлого века — прозаики Ю. Бондарев, В. Лихоносов, В. Потанин, поэты Г. Горбовский, В. Костров, Ст. Куняев. И это не сторонние зрители. Станислав Куняев и сегодня один из самых активных участников литературного процесса, почитайте его статьи и книги последних лет.
— Ну уж это вы меня обижаете. Всегда читал Станислава Юрьевича и ныне читаю с огромным интересом. Как и других выдающихся авторов, имена которых сейчас прозвучали. Жаль, что кому-то из них возраст и болезни уже не позволяют работать с прежней интенсивностью. Хотя феномены есть поразительные. Скажем, Владимир Сергеевич Бушин приближается уже к своему 95-летию, а сила его талантливой, злободневнейшей публицистики словно и не убывает нисколько. Даже растёт!
— Да, имя Владимира Бушина по праву должно быть названо одним из первых. Но не только эти замечательные писатели связывают нас с эпохой В. Распутина, Н. Рубцова, Н. Тряпкина, В. Шукшина. Сужу по «Нашему современнику», где я работаю 37 лет. Это журнал пяти поколений: великих стариков, названных мною, авторов в возрасте рубежа семидесяти — В. Крупина, П. Краснова, пятидесятилетних — А. Сегеня, А. Убогого, М. Тарковского, сорокалетних — З. Прилепина, С. Шаргунова, Р. Сенчина и совсем молодых, тех, кому едва за тридцать или около того — А. Антипина, Ю. Лунина, А. Тимофеева, Е. Тулушевой. С удовольствием рекомендую почитать, например, повесть «Полёт совы» М. Тарковского, ёмкий, завораживающий пониманием женского и мужского начала рассказ Андрея Убогого «Луна», «Взвод» Захара Прилепина, «Дождь в Париже» Романа Сенчина, повести Андрея Антипина «Дядька» и Андрея Тимофеева «Медь звенящая», рассказы Юрия Лунина «Клетка» и Елены Тулушевой «Первенец» и «Папа».
— Однако, согласитесь, многие из этих имён широкому читателю неизвестны или известно очень мало.
— Соглашусь. К сожалению.
— Почему же так получается?
— Высокая литература существует. Другое дело, что, в отличие от советского времени, она не становится явлением общественной, а зачастую и собственно литературной жизни. О ней не пишут критики, не спорят читатели, как в былое время. Почему? Потому что разорвано культурное поле, уничтожена (именно уничтожена!) литературная среда. Литература есть, а литературной среды нет.
Вспомните, как встречали новое значительное произведение в 1970—1980-е годы. Была такая передача на радио: «Писатель у письменного стола». Автор ещё не поставил точку, а корреспондент уже задавал вопросы о сюжете, проблемах, главных героях. Читатель ждал публикации. Сначала в журнале — и не нынешним тиражом в несколько тысяч, а то и в несколько сот экземпляров, а сотнями тысяч. Читала буквально вся страна. И не просто читала: аудитория поляризовалась — кто-то превозносил новинку, кто-то не оставлял от неё камня на камне. Скажем, «Литературная газета» хвалила, а её вечная соперница «Литературная Россия» разносила в пух и прах. В журналах появлялись многостраничные разборы. За книгой, когда она выходила, охотились…
А теперь? Литература изгнана с радио и телевидения, газеты, даже литературные, всё реже публикуют рецензии да и сами художественные произведения. Тиражи журналов и книг упали в разы. Едва дышит книготорговля: в некоторых областях нет ни одного книжного магазина.
— Но меры-то действенные против этого нужны? Прежде всего, наверное, со стороны властей предержащих.
— Власти привычно разводят руками. Дескать, а что мы можем сделать? Хотя пример советского времени показывает: очень много. Да и сегодня в Китае, например, и в некоторых других странах, заботящихся о нравственном просвещении народа, поддержка культуры и литературы, в частности, занимает существенное место в государственных программах. Там думают о развитии творческого потенциала человека и своей страны. У нас же создаётся впечатление, что власти хотят сформировать поколение «низколобых» — людей, не способных думать и чувствовать, зато готовых выполнить любой приказ.
Общественная роль писательского слова
— А теперь попрошу вас взглянуть шире. Нередко ставят рядом годы 1917-й и 1991-й. Как переломные. Кое-кто даже называет их революционными, хотя, на мой взгляд, это полный абсурд. Сто лет назад мы перешли от капитализма к социализму, а без малого 75 лет спустя — наоборот, провалились из социализма в капитализм. Но посмотрим на состояние литературы, искусства, культуры в целом за первые 26 лет после Октябрьской революции и, соответственно, после августа-91.
— Ах, Виктор Стефанович, для вас, старого правдиста, слово «революция» звучит, как музыка. Для меня это коренная смена строя. Впрочем, главное в том, к чему эта смена приводит. В 1917-м революция открыла простому народу путь к грамотности, культуре. И это восходящее движение ощутимо во всём настрое эпохи. Красноречивы парижские воспоминания Владислава Ходасевича, ценителя строгого и в симпатиях к рабоче-крестьянской власти не замеченного: «…Могу засвидетельствовать ряд прекраснейших качеств русской рабочей аудитории — прежде всего её подлинное стремление к знанию и интеллектуальную честность». И хотя вершинные произведения литературы того времени создавались отнюдь не рабочими, «интеллектуальная честность» вместе с озоном истории одушевляла фадеевский «Разгром», «Тихий Дон» М. Шолохова, «Чевенгур» А. Платонова и другие замечательные произведения 1920-х годов. И та же честность, соединённая с горечью поражения, запечатлена в «Белой гвардии» М. Булгакова или в «Солнце мёртвых» И. Шмелёва.
Устремления поборников дикого капитализма, утвердившегося в 1990-е, прямо противоположные началу советского времени: лишить народ доступа к культуре и, разумеется, к власти. Неудивительно, что в литературе конца ХХ века преобладает тягостный настрой. Но и в это безвременье появляются произведения выдающиеся. Прежде всего «Пирамида» — роман-миф, роман-философема, итог долгой писательской жизни Л.М. Леонова. Или повесть В.Г. Распутина «Дочь Ивана, мать Ивана». Леонов стремится осмыслить двадцатое столетие, эпоху революций, войн, величайших взлётов человеческого духа и жесточайшего насилия над личностью. Распутин пишет о реальной трагедии, случившейся в начале 1990-х в Иркутске. Но оба писателя сходятся в участливом внимании к человеку, его душе.
Выделю, безусловно, и «Бермудский треугольник» Юрия Бондарева. Писатель-фронтовик, знающий цену мужеству, с неожиданной для его преклонного возраста энергией откликнулся на расстрел Верховного Совета наёмниками Ельцина и на появление немногочисленных, но значимых морально очагов сопротивления. Это роман о молодых интеллектуалах, не желающих смириться с грубым насилием режима.
— Не только выдающийся писательский дар, но и по-настоящему твёрдая гражданская позиция Юрия Васильевича Бондарева определили совершенно особое его место в нашем обществе в то страшное, глухое время…
— Упомяну также романы Александра Проханова, а заодно и его гениальные передовицы в газете «День» начала 1990-х, мрачным вдохновением напоминающие «Капричос» Ф. Гойи. Не принимая во многом нынешнего Эдуарда Лимонова, с восхищением вспоминаю его светлое прощание с советской жизнью — повесть «У нас была великая эпоха». С глубоким социальным сочувствием и не без эстетического удовольствия перечитываю роман Захара Прилепина «Санькя», выдвинувший его в число крупнейших писателей и политических деятелей наших дней. Напомню и о грандиозных исторических полотнах: романе Владимира Личутина «Раскол» и цикле романов «Государи московские» Дмитрия Балашова. В моменты исторических сломов обостряется интерес к истории. События конца столетия, хотя и далеко не столь плодотворные в творческом отношении, как революция начала ХХ века, породили всё же немало достойных произведений. С гордостью подчеркну: большинство из них увидело свет на страницах «Нашего современника».
— Общественная роль литературы… Она поднимается или опускается? И в чём, на ваш взгляд, причины того или другого?
— Снижается. Россия уже не словоцентричная страна, какой была прежде. Общество не прислушивается к писателям, не ориентируется на литературных героев как на нравственные образцы. Чтобы почувствовать разницу, перечтём воспоминания Владимира Панаева о золотом веке русской литературы: «В прежние времена литература имела положительно воспитательное значение. Например, по выходе «Мёртвых душ» Гоголя года через два провинция сделалась неузнаваема». Подумать только — не законы, не полицейские меры, а сила слова, сила нравственной проповеди меняла людей и страну.
— По-моему, Панаев тут преувеличил. Сам-то Гоголь мучился, что слово его не очень меняет к лучшему жизнь и людей.
— Что бы он сказал сегодня! Конечно, влияние литературы в прежние эпохи во многом объяснялось тем, что другие каналы воздействия на общество были перекрыты. Страшная судьба участников политического кружка Петрашевского показательна. Нынче в ушах звенит от названий партий, общественных движений, сообществ в интернете, волонтёрских групп и т.п. Все они спорят с литературой за влияние на людей, а телевидение и вовсе отодвигает писателей на обочину.
Власть поощряет этот процесс. Писатели в большинстве люди чуткие и совестливые. К тому же их восприятие обострено промежуточным положением между различными социальными слоями. Сегодня их допускают на господский приём, а завтра им не на что купить кусок хлеба. Того и гляди брякнут нечто недозволенное, неугодное нынешним хозяевам жизни. Безопаснее задвинуть писателей в потёмки.
С другой стороны, многолетние скитания на обочине превращают художников слова в маргиналов. Спиваются, умирают до срока, а главное, непоправимо утрачивают «длинную волю», способность пойти поперёк, совершить поступок.
Писателей добивает читатель. Тот самый, для кого сочиняют рассказы, поэмы, романы. Он, видите ли, не нуждается в посреднике между собою и жизнью. В учителе жизни — тем более. Нынешний читатель сам с усам. Он, подобно мольеровскому Журдену, доволен собой. Оказывается, он всю жизнь говорил прозой. А если потребуется, сам прозу напишет. И опубликует. Интернет забит изречениями и сочинениями дилетантов — от кратких постов в «Фейсбуке» до романов на безразмерном сайте «проза.ру».
С чем приходят молодые
— А если повнимательнее рассмотреть отечественных писателей разных поколений, работающих в различных жанрах, что вы об этом могли бы сказать?
— Мой учитель Вадим Кожинов советовал делать ставку не на титулованных авторов («они уже всё сказали», — замечал он), а на тех, кто ещё не полностью раскрыл своё дарование. Думаю, Вадим Валерианович прав. Поэтому я с особым интересом слежу за творчеством сорокалетних и тридцатилетних.
— Давайте особо поговорим о самой молодой нашей нынешней литературе, поскольку она известна всё-таки менее всего. Наверное, потом стоит посвятить этому отдельный наш материал, но пока поделитесь наиболее важным и существенным, с вашей точки зрения.
— С удовольствием. Я работаю с молодыми не от случая к случаю, не от семинара до семинара, как это бывает обычно. Встречаюсь, переписываюсь, помогаю советом, редактирую рукописи, публикую в журнале «Наш современник», выдвигаю на литературные премии. Знаете, мы с вами можем писать глубокие статьи, можем оставить стройную систему эстетических взглядов, но если не передадим свои знания молодым, не заинтересуем их русской литературой — и классикой, и той, что формировалась на наших глазах, а отчасти и с нашим участием, то все наши труды сдадут в архив, а может, и выбросят на помойку.
Нужна новая мысль, свежая кровь. Не нам лично — стране. В науке, на производстве, в искусстве. Горжусь тем, что первым объявил о появлении нового поколения прозаиков в августовском номере «Дня литературы» за 2014 год. С тех пор они повзрослели, выпустили первые книги, получили литературные премии, о них заговорили. Андрей Тимофеев, ведущий прозаик и теоретик поколения, назвал сверстников «новыми традиционалистами». Термин прижился. О «новых традиционалистах» пишут, спорят в «Литературной газете», «Литературной России», «Дне литературы», в «Нашем современнике» и даже в академических «Вопросах литературы».
— В этом смысле, можно сказать, им повезло?
— Да, ребята вошли в литературу группой — не заметить невозможно. В лице А. Тимофеева получили энергичного и эрудированного пропагандиста. Трибуной стал «Наш современник», самый тиражный из толстых литературных журналов. Каждый год мы отдаём один из номеров молодым. В прошлом году в августовском номере опубликовали 20 молодых авторов из 12 регионов. Лидерами я считаю Тимофеева и Антипина, а Елену Тулушеву — писателем, наиболее полно выражающим особенности поколения.
Рассказы Тулушевой — это реализм на грани документальности, что называется ныне «нон-фикшн». И одновременно тонкий психологизм: Елена — профессиональный психолог. Особенно подчеркну художественную правдивость, порой обескураживающую, жёсткую. Ни малейшей попытки «спрямить» образ, искусственно сделать героя привлекательнее для читателя. Так, герой её рассказа «Слава» — молодой парень, сильная личность. Он сформировал себя сам: матери-одиночке, зан`уженной жизнью, было не до него. Но, отдавая должное цельному «каменному» характеру, Елена не скрывает и отрицательные качества героя, прежде всего — бессмысленную жестокость.
И ещё одна важная черта Елены Тулушевой: у каждого её персонажа своя правда. Мы слышим упрёки Славы в адрес матери — и соглашаемся с ними. Мы слышим голос матери — и понимаем: она надрывалась, чтобы прокормить семью, работа и подработки отнимали всё её время. То же столкновение жизненных правд в только что опубликованном рассказе «Папа» («Наш современник», №8, 2018), где впервые конфликт в Донбассе рассматривается с точки зрения юной дочери ополченца. Мы-то привыкли к геополитическому взгляду на проблему, но каково семьям тех, кто добровольно ушёл на войну? Однако и ополченцу не откажешь в правоте. С надрывом, с горечью из-за упрёков дочери он высказывает её в по-брехтовски выразительных монологах. Манеру Тулушевой отличают и такие индивидуальные особенности, как динамичность повествования, мастерски построенные диалоги, выразительные детали, точно воспроизведённый язык городских окраин. Но я, говоря о талантливой писательнице, хотел прежде всего подчеркнуть черты, общие для всего поколения.
Гражданином быть обязан?
— Социальная тема, гражданская позиция писателя… Они всегда были особо важны в русской литературе. А как, по вашему мнению, обстоит с этим сегодня? Была формула в советские времена: «Литература и жизнь». Это же не просто слова. Соотношение литературы и жизни, которая вокруг происходит, истинного писателя не может не волновать. Вот Валентин Григорьевич Распутин именно на эти темы говорил больше всего в наших беседах, начавшихся в расстрельном 1993-м и кончившихся незадолго до его смерти, в 2015-м. Сам он придавал очень большое значение тем исповедальным беседам, которые составили потом книгу «Эти двадцать убийственных лет». Однако пресса и даже литературоведы, близкие к Валентину Григорьевичу, книгу эту фактически замолчали. Как вы думаете, почему? А я ведь знаю, что он это сильно переживал.
— По-моему, критики зачастую чересчур жёстко формулируют требования к литературе. А я не говорю: литература должна, только — призвана. По смыслу вроде бы то же самое, да не совсем. «Должна», в частности, занимать гражданскую позицию — предписывает начальник. Это указание сверху. «Призвана» — ориентирует на внутреннее чувство, на органичное устремление самого писателя. Мне кажется, критика изрядно напугала молодых писателей требованием чётко обозначить гражданскую позицию. Тот же Тимофеев предпочитает говорить о художественности, органичности. Тем не менее их произведения остро социальны.
Показателен прошлогодний молодёжный номер «Нашего современника». Рассказ Дмитрия Филиппова «Яблоки»: солдат возвращается с чеченской войны (кстати, сам Дмитрий служил в Чечне минёром), а возвращаться, собственно, некуда и не к кому — жена не дождалась, ушла к другому. Рассказ Андрея Тимофеева «Нина» — о бездомной грузинке, умирающей в грязном закутке московского вокзала, и о попытке молодых волонтёров вызвать «скорую» к «иностранке», не имеющей ни паспорта, ни медицинской страховки.
— Рад вашим надеждам на молодое писательское поколение. Хорошо бы они сбылись…
— Не беспокойтесь, Виктор Стефанович, с гражданственностью и социальностью у большинства знакомых мне молодых авторов всё в порядке. Гуманистическая традиция русской литературы, неизменно защищавшей обездоленных, продолжается. Именно поэтому либеральная богемная тусовка не пускает «новых традиционалистов» в круг, где делят миллионные премии, подписывают договоры на экранизации, «пекут и варят», как говорили герои «Дома на набережной» Юрия Трифонова.
По той же причине замалчивают публицистические выступления Валентина Распутина, в частности книгу бесед «Эти двадцать убийственных лет». Как бы власть имущие ни девальвировали слово писателя — не только Распутина, любого хранителя нравственности и культуры, — санкция литературы требуется для моральной легализации всего, что они сотворили со страной за последнюю четверть века. Конечно, от них не убудет и без писательского благословения, особняки на Рублёвке стоят пока прочно, и всё-таки… «Освятить» благоприобретённое писательским словом как-то надёжнее, потому что даже чубайсы в глубине сознания (специально не говорю «души») понимают: это и слово народной совести. Валентин Григорьевич Распутин, человек удивительно мягкий и доброжелательный, в принципиальных вопросах оказался неумолим. Он категорически отверг капиталистические перемены, точно определив их «убийственными» для России. А вы, Виктор Стефанович, помогли донести его слово до широкой аудитории патриотической прессы. Так что теперь замалчивание не страшно.
— Да, литература отражает и выражает своё время, но по-разному. Если говорить о «лихих 90-х» и о 2000-х годах, то Валентин Распутин останется автором повести «Дочь Ивана, мать Ивана», пронзительных рассказов «В ту же землю», «На родине», «Дом» и других, полных боли за свой народ, останется автором книги «Эти двадцать убийственных лет», о которой я говорил. А вот Виктор Петрович Астафьев, с которым он дружил, но резко разошёлся во время «перестройки» и «реформ», написал «Печальный детектив», «Прокляты и убиты», а также немало злых «Затесей», вошедших в абсолютный диссонанс со всем, что он писал ранее. Как же, по-вашему, это могло произойти?
— Про таких, как Астафьев, говорят: «Да уж, характер!» Дважды выходил из редколлегии «Нашего современника» — и оба раза, хлопнув дверью. Но ведь и назад приходил! Помню, как ещё при главном редакторе Сергее Викулове приезжал на ежегодную редколлегию, садился на самом видном месте и тут же громко, сочно, случалось и с матерком, начинал рассказывать солёные истории. Не стеснялся грубости, наоборот, подчёркивал. Фронтовые замашки? Но рядом-то сидел Евгений Носов, тоже фронтовик, и не повышал голоса, не осквернял язык.
Астафьев был детдомовцем, и это, возможно, по-своему сказалось. А Распутин, Носов, Белов — люди дома. С нежностью к родному, укоренённостью в народной почве. До поры они были вместе. Грубость Виктора Петровича вносила дополнительный оттенок в общую картину. И читателям порой даже нравилась. Когда он безо всякой дипломатии высказывался о грузинах в рассказе «Ловля пескарей в Грузии» или о соплеменниках Эйдельмана в переписке с историком. А пришло время — так же жахнул «по своим». Возможно, тут присутствовал расчёт: в писательской среде ходили слухи, что Виктора Петровича манили Нобелевкой, да и с Ельциным отношения особые он установил. Но многое было и от прежнего Астафьева, его грубости, приблатнённости, которая к старости обернулась асоциальностью и вызывающей нетерпимостью, несправедливостью в конце концов. За полтора столетия до астафьевских метаморфоз Василий Жуковский писал уехавшему за границу Николаю Тургеневу: «Правда всего святее, ты скажешь: «из любви к отечеству мы обязаны ему правдою, хотя и тяжкою». И я скажу, правда всего святее, но правда из любви, а не из ненависти…». К сожалению, в талантливом писателе Викторе Астафьеве оказалось мало любви.
— Надеюсь, Александр Иванович, мы продолжим разговор о современной литературе, о писателях и книгах. Вы согласны?
— Всегда с удовольствием беседую с вами.
Автор: Александр КАЗИНЦЕВ
Подписывайтесь на нашего Telegram-бота, если хотите помогать в агитации за КПРФ и получать актуальную информацию. Для этого достаточно иметь Telegram на любом устройстве, пройти по ссылке @mskkprfBot и нажать кнопку Start. Подробная инструкция.
