Афган: тысячи километров и встреч
Участие в урегулировании афганской проблемы явилось последним проявлением той внешней политики, которую в условиях глобального противостояния двух мировых систем была вынуждена проводить, будучи великой державой, наша страна. Начало развала СССР, которое сегодня можно точно датировать приходом к власти Горбачева, совпало с заключительным этапом афганской эпопеи и привело к тому, что мы потеряли все, чего добились за долгие годы этой не проигранной нами войны. В том, что мы ее не проиграли, я глубоко убежден: к моменту вывода наших войск мы решили главные задачи, которые ставили перед собой в Афганистане, хотя и заплатили за это немалую цену. Впрочем, так было не только с Афганистаном, достаточно вспомнить условия и обстоятельства вывода наших войск из Германии, когда у многих сложилось впечатление, что спустя пятьдесят лет мы без единого выстрела проиграли Вторую мировую войну… …В апреле 1978 года в Афганистане неожиданно произошла революция. Был свергнут президент Афганистана Дауд, родственник последнего короля Афганистана Захир Шаха, которого тот же Дауд убрал пятью годами раньше. Мало кто ожидал революции в Афганистане, тем более революции, которая с самого начала провозгласила социалистические цели. Она была явно преждевременной с точки зрения объективного уровня социально-политического развития афганского общества и государства. Страна была отсталой по всем показателям. Феодальные, полуфеодальные отношения были господствующими. В отдаленных местностях уклад жизни носил даже дофеодальный характер. Конечно, то, что произошло в апреле 1978 года, не было революцией в классическом толковании этого понятия. Это был дворцовый, верхушечный переворот, в ходе которого одни лишились власти, а другие взяли ее. К апрелю 1978 года обстановка в стране крайне обострилась. Дауд видел угрозу для своего режима со стороны НДПА и всячески стремился ослабить ее. Во время митинга в Кабуле был убит один из лидеров «Халька» Хайбер. Обстановка в стране накалялась и грозила вылиться в стихийное выступление против режима. Похороны Хайбера состоялись при огромном стечении возмущенных людей. События развивались стремительно. Дауд счел нужным приступить к реализации своего плана по устранению руководящего звена НДПА и арестовал группу лиц из его состава. В этих условиях оставшиеся на свободе руководители партии, почувствовав прямую угрозу своей жизни, решили начать вооруженное выступление против Дауда. 27 апреля 1978 года Дауд, его близкие родственники и приближенные были схвачены в королевской резиденции и там же расстреляны. Власть перешла в руки революционного командования. Афганистан был провозглашен Демократической Республикой. Переворот прошел быстро, всего за два дня, и без особого кровопролития. Еще раз была подтверждена истина, что взять власть гораздо проще, чем удержать ее. Президентом был провозглашен 60-летний Hyp Мухаммед Тараки – видный общественно-политический деятель, поэт, писатель, а премьер-министром – Хафизулла Амин – карьерист, человек исключительно авантюрного склада характера, жестокий, не стеснявшийся в средствах для достижения своих амбициозных целей. Следует отметить, что апрельская (или, по афганскому наименованию месяца, саурская) революция 1978 года в Афганистане произошла без какой-либо инициативы и поддержки со стороны Советского Союза, более того – вопреки его позиции. Саурская революция в Афганистане сразу же поставила перед Москвой множество проблем. Что же все-таки на деле происходит в Афганистане? Каковы истинные цели нового руководства этой страны на ближайшее время и в перспективе? Как теперь строить советско-афганские отношения в новых условиях, на кого опираться? В июле 1978 года в Кабул отправилась делегация Комитета госбезопасности СССР. Возглавлял ее я, как начальник Первого Главного управления. В самолете по пути в Кабул я вспомнил свое первое соприкосновение с Афганистаном. Было это задолго до описываемых событий, еще в октябре 1961 года, когда в составе группы лекторов ЦК КПСС мне довелось побывать в Таджикистане. И вот спустя семнадцать лет у меня впервые появилась возможность побывать в Афганистане, поближе познакомиться с этой страной, причем в такой переломный этап в ее истории. Я тогда и не предполагал, что теперь буду столь частым гостем в Кабуле, что за первой командировкой последует еще множество других, что за последующие двенадцать лет придется накатать по фронтовым дорогам Афганистана, налетать вертолетами и самолетами в его небе не одну тысячу километров. Находились мы в афганской столице четыре дня. За это время у нас состоялась серия встреч с руководством страны и афганских спецслужб. Мы совсем не знали друг друга, поэтому для этих первых переговоров была характерна взаимная настороженность, нежелание раскрывать все карты. На третий день после прибытия в Кабул меня принял президент Тараки. Это был широко образованный, обладающий большим жизненным опытом человек, наделенный к тому же недюжинным природным умом. Эти его неоспоримые качества сочетались тем не менее с явной политической близорукостью, которая в конечном счете стоила ему жизни. Он был в довольно близких отношениях с X. Амином, а вот с Бабраком Кармалем расходился в политических взглядах. Такой расклад в отношениях между этими тремя людьми в итоге обернулся трагедией не только лично для Тараки, но и для всего афганского народа. Все сказанное Тараки произвело на меня тяжелое впечатление – оно было пронизано революционной романтикой, верой в социалистическое будущее и оптимизмом, за которым скрывалась неопытность политика и, я бы даже сказал, какая-то детская наивность. Я слушал и просто диву давался: прошло всего каких-то три месяца после апрельской революции, а афганское руководство, включая президента, уже вознеслось до небес, потеряло всякое чувство реальности. Тараки рассуждал о том, что НДПА, решившись на революцию и добившись победы, была права исторически, а вот Москва со своим скептицизмом – как раз нет. «То, что сделано в Советском Союзе за 60 лет советской власти, в Афганистане будет осуществлено за пять лет», – восклицал президент. На вопрос, какой будет позиция новой власти в отношении ислама, последовал примечательный ответ: «Приезжайте к нам через год – и вы увидите, что наши мечети окажутся пустыми». Пожалуй, одного этого заявления было достаточно для того, чтобы понять: новый режим обречен. l Тараки был пуштуном по национальности, родом из небольшого одноименного племени тараки, насчитывавшего около 50 тысяч человек. Постоянные распри с соседними племенами, споры из-за пастбищ, воды и дорог, личная вражда, каждодневные стычки при отражении бандитских нападений – вот те атрибуты повседневной жизни родного племени, которые новый президент должен был впитать с молоком матери. Казалось бы, ему, как никому другому, следовало понять, что никакая власть не в состоянии за короткое время изменить складывавшийся веками уклад жизни, что для этого нужна длительная и кропотливая работа, смена нескольких поколений. Межплеменные отношения – одна из проблем, недооценка которой дорого обошлась новому режиму в Афганистане, а может быть, явилась даже определяющей в его поражении. Своими поспешными действиями, негибкостью, грубостью центральная власть умудрилась сразу открыть несколько фронтов борьбы – с духовенством, торговцами, предпринимателями, землевладельцами. Обострились и межнациональные отношения. В ходе той же поездки встретился я и с X. Амином. На первой, носящей скорее протокольный характер встрече присутствовала вся советская делегация. Амин был по-восточному учтив и любезен, блистал красноречием. Он произвел хорошее впечатление своей кажущейся демократичностью, подробно рассказал о подготовке и ходе апрельской революции, пытался обосновать ее неизбежность с позиций марксистско-ленинской теории. Он всячески выделял при этом свою собственную роль, но пару раз упомянул и о заслугах Тараки, подчеркивая свое самое теплое и дружеское отношение к этому человеку. Тепло говорил Амин и о Советском Союзе, заявляя, что не мыслит себя и Афганистан без тесных связей с нашей страной. «Мы хотели бы всегда и во всем быть вместе с советскими друзьями», – не раз повторял он. Короче говоря, первое впечатление об Амине сложилось вполне благоприятное: такой молодой, энергичный, смелый и открытый собеседник иного мнения о себе оставить и не мог. Однако вторая встреча с Амином носила уже более предметный характер, и нам бросилось в глаза, что наш собеседник совсем не тот, за кого выдавал себя в первый раз. Вел себя жестче, временами был даже резковатым в оценках, чувствовалось, что он не терпит возражений, явно пытается показать, что именно он является хозяином в стране. Более того, Амин как бы мельком обронил фразу о том, что возникающие проблемы в Афганистане следует решать военным путем. Короче, наше мнение об Амине стало меняться… Третья встреча с Амином состоялась уже по нашей инициативе в день отлета на родину. Я спросил, не хотел бы он что-либо передать в Москву в дополнение к сказанному ранее? Амин сразу начал с изложения своего видения того, как нужно бороться с врагами в Афганистане. Противников, убеждал Амин, необходимо уничтожать, власть должна быть сильной и беспощадной к тем, кто поднимает на нее руку. Рано или поздно, предупредил я Амина, политика репрессий бумерангом ударит по новому режиму и лишь усугубит те проблемы, которые стоят сейчас перед ним. Без широкой социальной поддержки революция обречена на провал. Репрессии же способны лишь оттолкнуть массы от правительства и лишить его последней опоры. Анализируя материалы наших переговоров, мы все сошлись во мнении, что личность Амина представляет собой реальную угрозу для судьбы афганской революции. К сожалению, не все в Москве разделили такие оценки. Первым шагом Амина было удаление из руководства всех парчамистов во главе с Бабраком Кармалем. Укрепления власти Тараки Амин стал добиваться путем уничтожения политических противников, причем как действительных, так и мнимых. На страну обрушилась волна жестоких репрессий. Был случай, когда в Кабул по приглашению властей якобы для переговоров прибыло около 500 руководителей племен, и все они были безжалостно уничтожены. Обращало на себя внимание и то обстоятельство, что, постоянно расширяя круг репрессируемых, Амин не щадил даже халькистов, вплотную подбираясь к ближайшему окружению самого Тараки. Так, например, по каналам разведки мы получили достоверные данные о том, что Амин решил расправиться с видными представителями движения «Хальк» Ватанджаром, Гулябзоем и Сарвари. Ватанджар вообще был ближайшим другом и соратником президента, которого он называл не иначе как отцом (кстати, Тараки платил ему ответной отцовской любовью и тоже при всех обращался как к сыну). Было очевидно, что на очереди теперь уже сам Тараки. Разумеется, мы не могли оставаться безучастными наблюдателями готовящейся расправы над патриотами, над искренними друзьями Советского Союза. Ватанджара, Гулябзоя, Сарвари и еще одного афганца советским разведчикам удалось уберечь от аминовской охранки буквально в последний момент. В октябре 1979 года, как мы и предполагали, был смещен с поста президента, а затем зверски убит Тараки. Когда незадолго до этого он по пути из Гаваны с конференции Движения неприсоединения сделал кратковременную остановку в Москве, Брежнев на основании данных, полученных по каналам советской разведки, лично предупредил его о грозящей опасности. Тараки поблагодарил за сообщение, сказал, что примет необходимые меры предосторожности, и все же решил, несмотря на все уговоры, лететь в Кабул. l Устранением Тараки по приказу Амина руководил начальник президентской гвардии генерал Якуб. Для начала он взял под контроль резиденцию президента, затем поместил Тараки под домашний арест, объясняя его отсутствие для внешнего мира болезнью. Спустя несколько дней в комнату, где содержали узника, ворвались четверо заранее подобранных Якубом гвардейских офицеров, бросили на пол матрац, повалили на него свою жертву и, придавив сверху подушкой, хладнокровно задушили. Один из убийц вспоминал потом, что «пришлось помучиться не меньше пятнадцати минут», прежде чем наступила смерть… Во время одного из моих очередных визитов в Кабул Бабрак Кармаль водил меня по королевскому дворцу, показывал комнату, где разыгралась эта трагедия, как, впрочем, и то место, где полутора годами раньше расстреляли семью Дауда… Трое непосредственных исполнителей этого грязного преступления, имена которых известны, вскоре бежали, сначала в Иран, затем в другую страну, где их следы затерялись, а вот четвертый после ввода наших войск вдруг объявился, и не где-нибудь, а в советском посольстве в Кабуле! После расправы над Тараки вся власть в Афганистане перешла в руки Амина. Террор продолжал усиливаться. Прогрессивные силы ушли в глубокое подполье, многие деятели оппозиции выехали за пределы страны. Из традиционно дружественной нам страны Афганистан превратился в опасный очаг напряженности и источник постоянной нестабильности в регионе. Амин отдавал себе отчет в том, что в его лице Советский Союз не приобрел друга и никогда не захочет иметь с ним дела, поэтому он, не колеблясь, сжег все мосты – началась расправа с просоветски настроенными людьми в Афганистане. Разгул кровавых репрессий, развязанных Амином, охватил всю страну. Решение о вводе войск в Афганистан было, пожалуй, одним из самых трудных и драматических в послевоенной истории нашего государства. Вопрос в такой плоскости встал неожиданно, бурное развитие обстановки в Афганистане не оставляло времени для долгих раздумий. До апреля 1978 года, т. е. до саурской революции, казалось, ничто не предвещало каких-то осложнений в советско-афганских отношениях. И вдруг в соседней стране, с которой мы имели протяженную сухопутную границу, пришли к власти крайне левые радикалы, которые в считаные дни полностью изменили ситуацию не только в самом Афганистане, но и во всем регионе. Вместо традиционно дружественного Советскому Союзу государства на нашем южном фланге реально замаячила перспектива появления крайне опасного, враждебного нам соседа. Какой должна была быть реакция Советского Союза? Москва не могла безразлично относиться к тому, что происходило в Афганистане и вокруг него. Огромная протяженность совместной границы – около 2,5 тысячи километров, почти половина населения – таджики, узбеки, туркмены, родственные народам, проживающим в республиках Средней Азии, значительные общие водные ресурсы в пограничных реках, достаточно широкие торгово-экономические связи, выгодные для обеих сторон. Совместная советско-афганская граница имела большое стратегическое значение – она могла быть границей мира и сотрудничества и, напротив, линией раздора и междоусобиц. К Афганистану, особенно к его северным районам, проявляли интерес США, Англия, Германия и некоторые другие страны. Они предпринимали постоянные и все возраставшие усилия по ослаблению влияния и позиций Советского Союза в Афганистане. В Москве понимали, что для нейтрализации угрозы с южного направления Советскому Союзу пришлось бы дополнительно держать в республиках Средней Азии не одну армию, создавать дополнительные оборонительные рубежи с дорогостоящей инфраструктурой, практически создавать боеспособную систему ПВО. О том, что наши самые худшие опасения имели под собой реальную почву, свидетельствуют события сегодняшнего дня. Беспокоил исламский фактор. В Москве исходили из того, что возобладание исламского фундаментализма в Афганистане быстро перекинется и на Среднеазиатский регион Советского Союза. Но не это молчаливое большинство определяет социально-политический климат в республиках, тон как раз задает меньшинство – активное в религиозном плане и весьма агрессивное политически. Именно оно является зачинщиком и организатором политических выступлений мусульман. В арсенале действий религиозных фанатиков широкий диапазон средств – вплоть до силовых. Негативное воздействие исламского фундаментализма не ограничится лишь Средней Азией. Оно перекинется на другие районы Советского Союза с мусульманским населением, на Кавказ. Кстати, уже в 1979 году четко просматривалось как одно из последствий и такое явление, как отток некоренного населения из этих регионов… По моим наблюдениям, Андропов не был инициатором ввода советских войск в Афганистан. Вряд ли кого вообще можно назвать автором такого решения. Скорее, тогда существовало общее понимание, что стратегические интересы Советского Союза, самого Афганистана, советско-афганских отношений делали этот тяжелый шаг неизбежным. Последнее слово при этом конечно же оставалось за Брежневым. Надо сказать, что Леонид Ильич не проявлял какой-то поспешности в этом вопросе. Напротив, он выжидал, тщательно взвешивал все «за» и «против». Андропов спокойно ждал решающего слова Брежнева, не оказывая на него никакого нажима. Надо сказать, что, отлично понимая важность для нас Афганистана в стратегическом плане, Брежнев, будучи по натуре человеком, преданным в дружбе, добрым и даже, я бы сказал, легко ранимым, очень тяжело переживал смерть Тараки, в какой-то мере воспринимал ее как личную трагедию. У него сохранилось какое-то чувство вины за то, что именно он якобы не уберег Тараки от неминуемой гибели, не отговорив от возвращения в Кабул. «Ведь данные, что ты мне принес, я даже показывал ему, говорил, что разведка ручается за их достоверность», – не раз в разговоре с Андроповым сокрушался Леонид Ильич. Поэтому Амина после всего происшедшего он вообще не воспринимал. К тому времени Амин уже неоднократно обращался к советскому руководству с просьбой рассмотреть вопрос о вводе в Афганистан наших воинских подразделений, прямо ссылаясь на непрочность своего положения, на потерю контроля над значительной частью территории страны. Советское руководство, однако, не спешило с ответом, поскольку тогда еще не было принято принципиального решения в отношении нашей политической линии в афганской проблеме. В Афганистан из-за рубежа стало поступать оружие самых различных видов. Активно работали в Кабуле резидентуры западных держав и некоторых соседних государств, заметно активизировались спецслужбы Индии и Китая. Амин, преследуя свои сугубо амбициозные планы, явно хитрил и изворачивался. Спекулируя на сохраняющихся формальных отношениях с Советским Союзом, он продолжал политику репрессий, ежедневно сотнями отправлял на тот свет своих противников, но их, надо сказать, меньше от этого не становилось, оппозиция постоянно пополняла свои ряды. Постоянный нажим оказывали на советское руководство и представители прогрессивных сил Афганистана, находящиеся как в стране, так и за ее пределами. Приближался критический момент: или обстановка в Афганистане перерастет в широкомасштабный кризис с непредсказуемыми последствиями, или в стране к власти должны прийти прогрессивные силы, способные покончить с произволом и вывести Афганистан из тупика. Даже оставаясь на глубоко националистических позициях, эти силы были лишь две разные точки зрения на то, как ее осуществить. Одна состояла в том, что ввести надо относительно небольшой контингент советских войск, который оставался бы в Афганистане вплоть до полной нормализации обстановки, другая – оказать как бы разовую помощь здоровым силам путем переброски в Кабул одного подразделения десантных войск на сутки-двое, не больше. В последнем варианте некоторые усматривали слишком большой риск, доказывая, что только длительное присутствие в стране наших войск, пусть даже небольших по численности, сможет гарантировать успех дела. Нужно отметить, что специалисты из Министерства обороны и Комитета госбезопасности были сторонниками второго варианта. Сейчас, когда минуло много лет и произошло столько событий, нужно признать правоту тех, кто выступал за оказание разовой кратковременной помощи. В их числе были Н. В. Огарков, С. Ф. Ахромеев, В. И. Варенников и я. Наряду с этим рассматривался и вопрос об осуществлении силовой акции с целью устранения Амина и передачи власти в руки патриотически настроенной оппозиции. Основная роль в проведении этой акции отводилась спецподразделениям Министерства обороны и КГБ, хотя в состав атакующих сил была включена и группа афганцев. Непосредственно во дворце должны были действовать в основном бойцы из спецподразделений «Каскад», «Зенит» и «Альфа». Власть в стране решено было передать в руки Бабрака Кармаля, которого следовало доставить в Кабул из Чехословакии. Я заранее вылетел в Прагу, чтобы переговорить с Бабраком и привезти его в Москву. Но когда я был уже на месте и готовился к встрече, мне вдруг позвонил Андропов и сказал: «Слушай, я тут подумал и решил, что тебе не нужно самому встречаться с Кармалем. Надо еще посмотреть, что из этого получится, а тебя мы можем сжечь. Да и вообще, стоит ли сразу выходить на уровень начальника разведки». Так мы и не познакомились тогда с Кармалем. l Примерно за сутки до начала операции, как мне рассказывал Андропов, состоялось закрытое заседание Политбюро ЦК КПСС, а после него совещание в еще более узком составе, в котором приняли участие Брежнев, Громыко, Устинов и Андропов. Это было 24–25 декабря 1979 года. На заседании Политбюро и было принято принципиальное решение об оказании прямой военной поддержки прогрессивным силам Афганистана: о вводе в страну сравнительно небольшого контингента войск, порядка 30 тысяч человек, а также о проведении, если того потребует обстановка, операции по захвату дворца Амина. Формально решение ввести в Кабул группировку наших войск было принято как бы по просьбе самого Амина. С другой стороны, с просьбой о вводе наших войск обращалась к нам и оппозиция, возглавляемая тогда Бабраком Кармалем. То есть получалось, что нашего военного присутствия в Афганистане добивались обе политические силы, только каждая из них отводила Советской Армии прямо противоположную роль в урегулировании кризиса. l Подразделения специального назначения Министерства обороны и Комитета госбезопасности в ночь на 27 декабря 1979 года вместе с группой афганцев захватили резиденцию, где находился Амин и его приближенные. Штурм самого здания и территории вокруг него продолжался около часа. В ходе боевой операции Амин был убит, хотя в наши планы входило лишь его задержание (несмотря на то, что буквально накануне штурма афганская оппозиция вынесла Амину смертный приговор за совершенные им массовые преступления). Операция по взятию аминовского дворца была хорошо подготовлена и проведена на высоком профессиональном уровне, хотя сложностей в ходе ее осуществления возникло немало. Сам дворец находится на одном из холмов на окраине Кабула, и подходы к нему крайне затруднены. Вся местность вокруг хорошо просматривается, наверх ведет только одна извилистая дорога, к тому же довольно крутая и узкая, по которой движение возможно лишь в одном направлении. Поэтому от штурмующих отрядов требовалось особое умение, быстрота маневра и реакции. Да и сами помещения дворца представляли не меньше трудностей: лабиринты залов, комнат и подсобных помещений, бесконечные лестницы, переходы и коридоры, буквально забитые многочисленной и хорошо вооруженной охраной. Но мы были готовы к любым неожиданностям, в окружение Амина была заранее внедрена наша агентура, и штурмующие подразделения действовали не вслепую. Кроме того, мы с самого начала исключили возможность оказания организованного сопротивления – непосредственно перед началом штурма Амин вместе со своим ближайшим окружением был усыплен. Снотворный порошок незаметно подмешал в еду один наш нелегал, который работал «под крышей» в президентской охране. Взятие дворца, пожалуй, явилось единственной операцией в Кабуле, которая потребовала проведения активных боевых действий. В ней мы потеряли убитыми восемь человек – это были наши первые потери в Афганистане. В ходе штурма погиб и руководитель отряда сотрудников КГБ полковник Григорий Бояринов. Уже когда все было, казалось, кончено, он вышел на площадку перед дворцом. Неожиданно сверху раздался выстрел – стрелял охранник Амина, которому удалось спрятаться в здании. Пуля попала в шею, как раз над бронежилетом, рана оказалась смертельной… Мы потеряли не просто мужественного бойца, опытного руководителя, но и человека редкой души, беззаветно преданного делу, за которое он отдал свою жизнь. Бояринов посмертно был удостоен звания Героя Советского Союза. Весной 1980 года я приехал на его московскую квартиру, где в присутствии нескольких товарищей по работе (тогда ведь вся операция по штурму дворца Амина держалась в строгой тайне) вручил жене и сыну Григория Бояринова Звезду Героя Советского Союза и орден Ленина. Помимо дворца Амина предстояло взять под контроль Кабул, аэродром Баграм, ряд других городов и населенных пунктов, а также основные автомагистрали. В столице нужно было освободить и нейтрализовать более двадцати важных объектов: резиденцию Амина, королевский дворец, здания правительства, министерства обороны, внутренних и иностранных дел, телефонную станцию, телевидение, аэропорт, тюрьму и другие. Удаленность их друг от друга исчислялась десятками километров. На каждом объекте была военная охрана, защитные технические сооружения и система оперативной связи с ближайшими воинскими частями. Так вот вся операция по Кабулу и Баграму была проведена за 6 часов. В течение двух суток в заранее определенных местах страны были размещены советские воинские гарнизоны с необходимой техникой и тыловым обеспечением. Общие потери спецчастей, проводивших операцию, составили 18 человек убитыми, из них 9 были сотрудниками Комитета госбезопасности. Были и небоевые потери: во время переброски воинских подразделений в Кабул над гористым районом из-за ошибки пилотов потерпел катастрофу транспортный самолет. Погибли находившиеся на нем солдаты и офицеры – всего около 50 человек. Еще накануне на аэродром Баграм личным самолетом Андропова был доставлен Кармаль. Его возвращение в Афганистан едва не закончилось трагически. Когда самолет ночью заходил на посадку, афганцы, словно почуяв что-то неладное, неожиданно вырубили всю электроэнергию – пришлось экипажу сажать машину в кромешной тьме, практически вслепую. Специалисты говорили потом, что удачную посадку на неосвещенную полосу с выключенными аэродромными радиомаяками, локаторами и другим оборудованием можно рассматривать как чудо. Спасло Кармаля, да в какой-то степени и исход всей столь тщательно спланированной операции, высокое мастерство пилотов, награжденных потом высокими правительственными наградами. l На следующий день, 28 декабря 1979 года Афганистан проснулся уже при другой власти. Весть о свержении Амина мгновенно распространилась по Кабулу и облетела всю страну. В столице и других городах спонтанно собирались толпы людей с единственной целью высказать свою полную поддержку и одобрение смещению этого узурпатора и палача. В народе ведь было известно, что именно Амин убийца Тараки. Так что помимо страха и ненависти народ ничего другого к нему не испытывал. Стихийные демонстрации прокатились по всей стране, и в первую очередь, конечно, по самой столице. Их кульминацией было освобождение из находившейся в 15 километрах от Кабула центральной тюрьмы Поли-Чархи более пяти тысяч политзаключенных. Никаким экстремизмом выступления масс не сопровождались, и обстановка в стране нормализовалась буквально в один день. В истории Афганистана наступил новый этап, который открыл перед афганским народом реальную возможность начать достойную жизнь. Когда в 1979 году решался вопрос о вводе советских войск в Афганистан, никто не предполагал, что их пребывание в этой стране затянется на целых 10 лет. Небольшой советский воинский контингент, вопреки нашему желанию, втягивался то в одну, то в другую конфликтную ситуацию со всеми вытекавшими отсюда последствиями. Вместо того чтобы лишь оказать помощь афганцам, мы, по существу, взвалили на свои плечи всю основную нагрузку. Много потребовалось времени для того, чтобы в Москве осознали наконец ошибочность такого подхода и взяли курс на «афганизацию» конфликта. В общей сложности за эти годы в Афганистане побывало около 900 тысяч советских военнослужащих различных родов войск. Их численность в отдельные периоды колебалась от 30 тысяч до немногим более 100 тысяч человек. С 1979 по 1986 год активность наших войск была довольно высокой и лишь в последующее время их участие в боевых действиях резко снизилось. В 1981–1984 годах был проведен ряд крупных военных операций с участием советских и афганских армейских подразделений, в том числе против бандформирований Ахмад Шаха в долине Панджшер. Ситуация в Афганистане требовала постоянного и пристального внимания со стороны Москвы. Часто возникала необходимость разобраться и принимать решения на месте. Все эти долгие годы мне пришлось вплотную заниматься афганской проблемой и, конечно, часто совершать поездки в эту страну. О первом моем визите в Кабул в 1978 году я уже упоминал, а последняя командировка туда состоялась в 1990 году. В общей сложности я летал в Афганистан около тридцати раз. Продолжительность одной поездки составляла от двух-трех дней до двух и более недель. Времени, чтобы изучить страну, было вполне достаточно. Помимо Кабула не раз бывал в Джелалабаде, Кандагаре, Герате, Мазари-Шерифе, Кундузе, Гильменде, Шинданде и других местах. Состоялось много памятных встреч с афганцами – от высшего руководства страны, армии и служб безопасности до простых людей, рядовых бойцов, от вождей племен, духовенства до главарей бандформирований. Запомнились, конечно, и встречи с советскими людьми – чекистами, армейскими офицерами и генералами, дипломатами. Совместные поездки с нашими советскими представителями, товарищами по службе позволили лучше узнать людей: в сложных условиях сразу чувствуешь, кто есть кто, какой человек закваски, чем он дышит, на что способен в боевой обстановке. Именно на земле Афганистана мне посчастливилось близко узнать многих своих замечательных соотечественников. Мог бы много рассказать об этих смелых, со всех точек зрения достойных людях. Упомяну лишь о тех, с кем больше всего довелось поработать «в одной упряжке», – трех военачальниках: Сергее Леонидовиче Соколове, Сергее Федоровиче Ахромееве и Валентине Ивановиче Варенникове. l С. Л. Соколов подключился к решению афганской проблемы вскоре после ввода туда советских войск и продолжал заниматься ею вплоть до ухода в отставку в 1987 году. Конечно, может быть, правы те, кто говорит, что Сергею Леонидовичу не доставало глубины видения важнейших проблем Афганистана, что иногда он не проявлял должной гибкости, бывал нетерпеливым, слишком полагался на силу. Все это так. Но этот человек, бесспорно, обладал организаторскими способностями, являлся способным военачальником, был до конца самоотвержен, предан делу и воинскому долгу, честен, самокритичен. За время, проведенное в Афганистане, Сергей Леонидович не раз бывал в самых горячих точках, на передовых, не жалел времени и сил, целиком отдавался работе. За ним прочно закрепилась репутация бесстрашного человека. Хорошо был я знаком и с Сергеем Федоровичем Ахромеевым, Маршалом Советского Союза, начальником Генерального штаба Вооруженных сил СССР, который был основным разработчиком и исполнителем операции по вводу наших войск в Афганистан. Кстати, эту операцию по праву называют блестящей – переброска войск, занятие ими ключевых объектов и размещение гарнизонами по всей стране заняли всего 48 часов, причем это было сделано почти без потерь. Ахромеев также не один год провел в Афганистане. Как я уже упоминал, он принадлежал к числу тех, кто не считал ввод советских войск в Афганистан оптимальным решением. Он хорошо понимал, что военным путем афганскую проблему не решить, здесь нужен комплексный подход. Хотелось бы отметить одну, на мой взгляд, важную особенность в отношениях Ахромеева с афганскими представителями, включая и высших руководителей этой страны. Я имею в виду его неизменную принципиальность. Он не стеснялся возражать, когда это было нужно, никогда не соглашался с ошибочной позицией, независимо от того, на каком уровне она высказывалась. При этом он умел убедительно аргументировать свою точку зрения. Ахромеев быстро усвоил афганскую специфику, без учета которой строить военную политику вообще было невозможно. Наверное, именно поэтому он был одним из тех, кто самым активным образом стремился найти выход из сложившегося положения на путях национального примирения и согласия. С Валентином Ивановичем Варенниковым я, пожалуй, провел в Афганистане больше времени, чем с кем-либо из других своих боевых друзей. Вот и сейчас, когда пишутся эти строки, Валентин Иванович где-то рядом: он, как и я, тоже узник «Матросской тишины»… Арест Варенникова лично я воспринимаю как вопиющую, да просто преступную несправедливость! Боюсь, что общество, которое так поступает со своими героями, обречено… В Афганистане его знали как толкового военачальника, способного организатора, заботливого командира, храброго и самоотверженного генерала. Днем и ночью он был на посту, всегда там, где горячо, опасно. Варенников легко находил общий язык с офицерами и солдатами. В нем гармонично сочетались высокая требовательность и неизменная чуткость. Валентин Иванович активно выступал за формирование политики национального примирения в Афганистане. Как показало время, он был абсолютно прав, когда подчеркивал важность установления контактов с полевыми командирами моджахедов, в частности с руководителем одной из наиболее влиятельных группировок противоборствующей стороны Шахом Ахмадом Масудом. Генерал Варенников принимал непосредственное участие в подготовке и проведении ряда боевых операций. При этом у него на первом плане всегда была забота о жизни солдат и офицеров. В 1986 году под руководством Варенникова было успешно осуществлено одно из наиболее крупных наступлений в местечке Джаварра на востоке Афганистана, вблизи границы с Пакистаном. Этот район в течение ряда лет основательно укреплялся моджахедами и, по существу, представлял собой хорошо защищенную крепость в скалистых горах. Всего за несколько дней боевых действий крепость Джаварра была взята, причем с минимальными потерями с нашей стороны. Афганцы высоко отзывались о мужестве и воинском искусстве генерала Варенникова. Как-то Наджибулла мне сказал, что афганские военные чувствуют себя уверенно, когда рядом с ними находится Варенников. Шли годы нашего прямого участия в афганской войне, а долгожданный мир никак не приходил на эту многострадальную землю. Общественность – наша и международная – требовала определиться с дальнейшим пребыванием советских войск в этой стране, скорректировать степень вовлеченности Советского Союза в афганские дела. В советском руководстве и среди лиц, имевших отношение к афганской проблеме на самых разных уровнях, доминировала в общем-то одна точка зрения – пора выводить войска. Альтернативы этому варианту не было. l После прихода Горбачева к власти в 1985 году у него было вполне объяснимое желание побыстрее завершить войну в Афганистане. Поначалу он намеревался достичь этой цели преимущественно военным путем и даже подвергал критике Министерство обороны за пассивность и неэффективное ведение боевых действий. Однако такой подход был крайностью, поскольку решение афганской проблемы предполагало осуществление целого комплекса мер, и прежде всего политического характера. Все это требовало взвешенных шагов, определенного времени и усилий, а терпение у Горбачева как раз всегда было в хроническом дефиците. Спустя полгода новое шараханье, но уже в другую крайность. Ничего не добившись от военных, он вдруг вообразил, что афганская проблема – чуть ли не единственное препятствие на пути «нормализации» отношений между Советским Союзом и США, которое необходимо устранить любым путем. Отсюда вывод – уходить, причем как можно скорее. Непредсказуемость в действиях Горбачева сбивала с толку афганских друзей и руководство тех стран, которые были вместе с нами на стороне кабульского режима. Бросалось в глаза, что многие афганцы, накрепко связавшие свою судьбу с нашей страной, первыми почувствовали опасность, все чаще на разных уровнях пытались выяснить, не бросит ли их Москва на произвол судьбы. Тогда подобные опасения наших друзей казались просто наивными… С 1986 по 1992 год пост министра госбезопасности Афганистана занимал сравнительно молодой генерал Якуби. Это был исключительно порядочный человек, верный друг. Он обладал редким даром организатора и аналитика, верно оценивал ситуацию в Афганистане и перспективы ее развития. Стоит рассказать о моей необычной встрече с ним весной 1988 года в Дели. Его и мой приезд в Индию случайно совпали по времени. Целью его поездки была подготовка предстоящего визита Наджибуллы в эту страну, я же прибыл туда для конфиденциальной встречи с Радживом Ганди. Наши товарищи пригласили Якуби для беседы с московским гостем, заранее не сообщив, о ком именно идет речь. Он охотно согласился. Войдя в помещение нашей резидентуры и увидев там меня, Якуби от неожиданности буквально потерял дар речи, ведь моя поездка держалась в строжайшей тайне и мало кто знал о ней даже в Москве. Якуби был очень образованным человеком, помимо пушту и таджикского владел английским и французским языками. Исходя из этого и подготовили переводчика. Обращаясь к генералу с приветствием, я произнес на немецком: «Как жаль, что вы не знаете этого языка!» В ответ услышал на чистейшем немецком: «Как же, я могу изъясняться и на нем». Так у нас появилась возможность остаться наедине и переговорить с глазу на глаз. В то время мы с Якуби хорошо понимали, что советские войска надо выводить из Афганистана, и чем скорее, тем лучше. Мы сходились во мнении, что народный Афганистан выстоит, оппозиция не сможет объединиться, а кабульский режим будет продолжать постепенно расширять свое влияние в стране. «Но только при условии, – подчеркивал собеседник, – если Москва не бросит нас совсем!» Мысль о том, что такое может произойти, явно беспокоила Якуби. Все мои попытки рассеять эти, как мне тогда казалось, напрасные опасения успеха не имели. Это было заметно. Я часто вспоминал потом эту нашу беседу, особенно когда в конце 1991 года Горбачев вместе с уже ельцинским режимом бросили-таки наших друзей в Кабуле… С горечью думаю о том, что это проклятое «если» прозвучало тогда в Дели из уст Якуби каким-то зловещим пророчеством. В начале 1992 года Якуби покончил жизнь самоубийством. Как рассказали мне уже позже, непосредственным поводом к тому послужило решение Наджибуллы, которому Якуби до конца оставался верен, покинуть Кабул. Уверен, однако, что истинные причины лежат гораздо глубже… К весне 1986 года уже стало ясно, что попытка военного решения афганской проблемы полностью бесперспективна. Советское руководство твердо решило взять курс на постепенное сокращение нашего военного присутствия в Афганистане и на проведение более активной политики национального примирения по возможности всех, даже самых крайних противоборствующих сторон. Это, однако, не было проявлением какой-то новой горбачевской линии, к такому выводу давно уже пришли почти все, кто отвечал за афганские дела. В апреле 1986 года был предпринят первый шаг в этом направлении. Дело в том, что к тому времени у Бабрака Кармаля возникли серьезные разногласия с большинством членов высшего афганского руководства, которое склонялось к необходимости его ухода в отставку. Цель состояла в том, чтобы укрепить руководство, сделать его более динамичным и, самое главное, расширить социальную поддержку режима. Уже тогда в воздухе витало имя Наджибуллы, пользовавшегося авторитетом энергичного и достаточно гибкого политика. Не менее важно было и то, что Наджибулла по национальности был пуштуном, а это тоже многих устраивало. Афганское руководство обратилось к Горбачеву с просьбой переговорить с Кармалем и постараться убедить его добровольно уйти в отставку. Сам Кармаль в это время находился в Москве на отдыхе и лечении. В связи с этим было решено обсудить афганский вопрос на заседании Политбюро ЦК КПСС, которое состоялось 27 апреля. Меня тоже пригласили присутствовать на этом заседании. Политбюро решило поддержать линию на активизацию политики национального примирения в Афганистане. Горбачеву поручили встретиться с Кармалем, прозондировать его отношение к дальнейшему сокращению нашего военного присутствия в Афганистане, а самое главное, убедить добровольно уйти в отставку. Было решено также направить меня в Кабул для углубленного изучения положения в стране, бесед с афганским руководством и для последующей подготовки – совместно с руководителями других советских учреждений в Кабуле – развернутых предложений по афганской проблеме. 30 апреля Горбачев отправился в так называемую «кремлевскую» больницу в Кунцево, где на лечении по поводу обострившейся болезни печени уже довольно давно находился Кармаль. Вернулся он в крайне подавленном настроении – вопреки его непонятно откуда взявшимся радужным ожиданиям, беседа, как он выразился, «не получилась», Кармаль и слушать не захотел об отставке, а идти с ним на конфронтацию, конечно же, было нельзя. Горбачев тут же перепоручил продолжение этой работы мне. Помимо наших давних весьма доверительных отношений с афганским лидером, сыграло роль и то обстоятельство, что он сам изъявил желание обсудить эту деликатную тему именно со мной. 1 мая 1986 года я вылетел в Кабул. l Но наиболее напряженными и насыщенными в ходе этой поездки оказались встречи с Кармалем, которые продлились в общей сложности свыше двадцати часов. В течение первых двух недель мая мне дважды пришлось летать в Кабул, второй раз специально для того, чтобы завершить переговоры с Кармалем. Первая беседа происходила практически в форме его (поначалу даже гневного) монолога. Зная характер собеседника, я почти не прерывал, давая ему возможность выговориться до конца. Вскоре, однако, произошел курьезный эпизод, позволивший мне несколько охладить пыл оратора. С улицы послышался шум прибывающей толпы, до нас стали долетать отдельные выкрики и здравицы в честь вождя. Кармаль подвел меня к окну, показал на демонстрацию кабульской молодежи, в основном школьного возраста, и театрально воскликнул: «Вот видите, как относится ко мне народ, как я могу идти против их воли?» Я ответил, что этот организованный по указке сверху спектакль не производит на меня никакого впечатления, и предложил вести разговор в более деловом ключе. «Вот если бы, – заметил я, – с площади перед дворцом убрали охрану и действительно позволили населению открыто выражать свое мнение, через час здесь была бы добрая половина Кабула, причем совсем с другими лозунгами, и президенту это известно не хуже, чем мне!» Кармаль заметно смутился и тут же при мне отдал распоряжение прекратить демонстрацию – через пять минут шум за окнами полностью стих. Вторая и третья беседы носили уже более конструктивный характер, Кармаль теперь внимательно прислушивался к моим аргументам, не так болезненно воспринимал оценки и советы. И все же решающего перелома удалось добиться лишь с пятого или шестого захода, а окончательным согласием передать власть в руки Наджибуллы заручиться в ходе повторного визита в Кабул. Итак, в середине мая новым президентом Афганистана стал в прошлом соратник Бабрака Кармаля доктор Наджибулла – молодой, энергичный, образованный, не по годам умудренный жизненным опытом человек. Приход Наджибуллы внес свежую струю во внутреннюю и внешнюю политику Афганистана. Проявляя гибкость и вместе с тем последовательность, Наджибулла существенно расширил социальную базу народной власти, ему удалось укрепить связи с духовенством, частным сектором. Он провозгласил политику национального примирения, против которой выступать было просто невозможно. Наджибулла внес серьезные коррективы в политику по отношению к полевым командирам, совершенно верно оценив это направление деятельности кабульского руководства как ключевое. Политика в отношении племен стала активным фактором, без успеха которого нечего было и думать о каком-либо продвижении вперед. Наджибулла отбросил догмы, перегибы в политике и пошел по линии поддержки частной собственности, опоры на исламскую религию, многопартийности, уважения прав всех национальностей, предоставления возможности участвовать в политической жизни всем общественным силам, стоящим на позициях национального примирения, налаживания добрых отношений с соседними государствами. Как-то в беседе с Наджибуллой я полушутя сказал, что у него есть два недостатка – чрезмерная цивилизованность и молодость. Чрезмерная цивилизованность может подтолкнуть его перескочить какой-то этап в развитии афганского общества, как это уже было с его предшественниками, и тогда последствия не заставят себя ждать. Что касается молодости – сорок лет, – то для такой восточной страны, как Афганистан, где почтенные годы уже сами по себе являются свидетельством мудрости, этот фактор может повлиять на авторитет руководства. Должен сказать, что оба этих «недостатка» Наджибулла с лихвой компенсировал своими куда более многочисленными достоинствами. Трагически оборвалась жизнь Наджибуллы. В сентябре 1996 года талибы взяли Кабул. Они схватили Наджибуллу в помещении отделения ООН в Афганистане и спустя два дня после бесчеловечных пыток публично казнили президента ДРА, его брата и водителя на центральной площади. С 1992 по 1996 год Наджибулла пользовался убежищем под флагом ООН. Никто не выступил в его защиту. Заслуги Наджибуллы перед собственным народом неоспоримы. Пройдет совсем немного времени, и об этом человеке начнут вспоминать с признательностью, и не только на его родине. Что бы ни случилось в Афганистане, Наджибулла войдет в его историю как деятель крупной величины. Терпимость к инакомыслию, человечность, умение прощать ошибки, стремление понять другую сторону, полная самоотдача в работе, честность будут высвечивать его образ в течение жизни не одного поколения афганцев. К Советскому Союзу, к советским людям Наджибулла всегда относился с чувством уважения. Ни словом, ни поступком он ни разу не дал ни малейшего повода усомниться в этом. К тому времени, когда вопрос о выводе наших войск перешел в практическую плоскость, а это был уже 1988 год, советские военные части, по сути дела, прекратили боевые операции: войска стояли гарнизонами, армии Афганистана нами оказывалась лишь воздушная поддержка, да и то в ограниченных масштабах. Наши потери были сведены на нет. Афганцы же явно набирали силу, они ощутили ответственность, понимали, что впредь на прямую военную помощь советских подразделений в боевых действиях им рассчитывать уже не придется. l В общем-то интересы Советского Союза по афганскому вопросу сводились к тому, что мы хотели видеть Афганистан подлинно независимым, самостоятельным, территориально единым государством. При объективном, всестороннем анализе нетрудно прийти к выводу, что советские интересы в полной мере совпадали с интересами этого региона в целом и с интересами каждой страны, входящей в него. На практике это выливалось в следующее. Между Индией и Советским Союзом было полное взаимопонимание, у Ирана тоже не было оснований опасаться советской политики в отношении Афганистана. Неотступно стоял вопрос: если в Кабуле после нашего ухода режим все же поменяется, то каким он будет – дружественным (пусть даже просто лояльным) или враждебным Советскому Союзу? Принимая решение о выводе войск, советское руководство, естественно, исходило из важности сохранения своего южного соседа на дружественных нам позициях. Намерения бросить Афганистан на произвол судьбы открыто никто не проявлял, хотя определенный разброс во мнениях, разумеется, присутствовал. В итоге все же было признано необходимым продолжать и далее оказывать Наджибулле всестороннюю помощь, сведя при этом к минимуму людские потери с нашей стороны. Такой позиции, по крайней мере внешне, долгое время придерживался и Горбачев. Отдельно стоит остановиться на линии поведения в этом вопросе А. Яковлева. Он и здесь держался особняком. С самого начала его позиция сводилась к следующему: немедленно и без каких бы то ни было условий вывести наши войска из Афганистана, а там – будь что будет! Любопытна и тактика достижения этой цели. До вывода войск Яковлев говорил, что наш уход можно было бы компенсировать увеличением поставок военной техники и снаряжения («Сколько надо, столько и дадим!» – с жаром повторял он), обеспечением проводки конвоев по афганским дорогам и даже оказанием воздушной поддержки с территории Советского Союза. Он высказывался за создание на территории Афганистана военных баз и учебных центров. Но это были только слова! Самое главное для «идеолога» перестройки было добиться вывода наших войск из Афганистана, а затем бросить на произвол судьбы эту страну, а заодно с ней и интересы Советского Союза. А ведь не мог Яковлев не отдавать себе отчета в том, что Афганистан в случае такого предательства с нашей стороны станет легкой добычей для своих собственных, да и наших общих противников! Женевские переговоры и соглашения по Афганистану, предусматривавшие полный вывод советских войск к 15 февраля 1989 года и одновременное прекращение военных поставок из Советского Союза, Пакистана и других стран, с самого начала были лишь ширмой, видимостью конструктивного решения проблемы, слабо прикрытым желанием сохранить наше лицо в условиях полной политической капитуляции. Советская сторона послушно выполняла и даже старательно перевыполняла условия женевских соглашений, в то время как американцы всем своим поведением доказывали, что свои собственные обязательства они попросту игнорируют и ждут лишь одного – скорейшего и окончательного ухода наших войск из Афганистана. Соединенные Штаты Америки шли к своим целям в Афганистане прямым путем, особо их не скрывая. Цель у них была свергнуть режим Наджибуллы и привести в Кабул правителей другого толка, которые отвечали бы в полной мере интересам западных стран и ни в коей мере не интересам Москвы. Надо вещи называть своими именами. Москва предала своих афганских друзей, они, естественно, были вынуждены прекратить борьбу, но мир в Афганистане, как и предполагалось, не наступил. Почти все политики, особенно специалисты по афганской проблеме, предрекали, что после того, как советские войска уйдут из Афганистана, а народный режим Наджибуллы будет брошен, не только Кабул, но и весь Афганистан превратится в одно кровавое месиво, в котором будут перемалываться судьбы целых народов, тысячами гибнуть ни в чем не повинные люди. Так оно и произошло. Жертвы, принесенные Советским Союзом в ходе военного конфликта в Афганистане, тем более давали нам право требовать учета нашего голоса в урегулировании афганской проблемы, в достижении такого мира, который принимал бы во внимание и интересы северного соседа. Мы заплатили слишком большую цену, наши интересы были непосредственным образом задеты, поскольку нас связывали с Афганистаном определенные договоры и соглашения. Мы действительно были заинтересованы в мире и спокойствии не только в Афганистане, но и в регионе в целом и потому вправе были заявлять о необходимости считаться с нашими интересами, тем более что они ни в коей мере не противоречили нуждам самого афганского народа. Было очевидно, что с Москвой ведут откровенную игру. А наша дипломатия тем временем продолжала делать вид, что развитие обстановки вокруг Афганистана идет в соответствии с духом женевских соглашений. В сущности, история женевских переговоров и соглашений свидетельствует о том, что с нашей стороны шла прямая сдача союзника по всем направлениям. Во время переговоров в Женеве и после них советская сторона делала одну уступку за другой, ничего другого не оставалось и афганским друзьям. Находившийся на переговорах в Женеве министр иностранных дел Афганистана Вакиль в знак протеста однажды даже объявил голодовку, но спустя два дня уступил, потому что идти против СССР было бессмысленно. Как только вывод советских войск был завершен, Яковлев стал открыто выступать против дальнейшего оказания помощи Афганистану, настаивал на полном ее свертывании. Ни о каком сохранении позиций, нашего влияния в Афганистане с его стороны уже не шло и речи. На напоминания о прежних высказываниях он отвечал лишь колючими взглядами. О советской Средней Азии, об интересах ее безопасности Яковлев не хотел даже слышать. И вот настало время пожинать плоды этой политики! Мы пришли к тому, чего, судя по всему, некоторые наши деятели и добивались. Бывший советский союзник Афганистан, оставшись без всяких поставок из России, немедленно был захлестнут новой волной гражданской войны, его народ подвергся новым трагическим испытаниям.
Владимир Александрович Крючков
Подписывайтесь на нашего Telegram-бота, если хотите помогать в агитации за КПРФ и получать актуальную информацию. Для этого достаточно иметь Telegram на любом устройстве, пройти по ссылке @mskkprfBot и нажать кнопку Start. Подробная инструкция.
