По материалам публикаций на сайте газеты «Советская Россия»
…8 февраля у Черной речки под Петербургом состоялась дуэль. Дантес выстрелил первым и ранил Пушкина в живот. Поэт упал, дуло его пистолета наполнилось снегом. Дантес хотел подойти, но Пушкин, превозмогая боль, воскликнул:
– Не двигайтесь! У меня достанет сил выстрелить…
Он и в самом деле сделал ответный выстрел, ранив противника. Дантес упал, но рана его не была тяжелой.
Что же до Пушкина, он не мог сам подняться. Его отвезли домой – в квартиру на набережной реки Мойки (сегодня там находится Мемориальный музей-квартира А.С. Пушкина) и послали за доктором. Рана оказалась смертельной, медицина того времени была перед ней бессильна, и осматривавшие Пушкина врачи сразу это поняли. Надежды не было. Он просил не пускать к нему жену, чтобы она не видела его страданий, и в то же время пожелал, чтобы от нее не скрывали правду о скорой его кончине. Она все-таки подошла к его одру, они простились. И Пушкин, умирая, наставлял свою милую женку:
– Отправляйся в деревню, носи траур по мне в течение двух лет, потом выйди замуж, но только не за шалопая.
Забегая вперед, скажем, что она в точности исполнила его последнюю волю.
Мучаясь от смертельной раны, Пушкин объявил, что прощает Дантеса, и призвал не мстить ему. А своему лицейскому другу и секунданту на роковой дуэли Константину Данзасу сказал, что хочет умереть христианином. Когда один из докторов – Николай Федорович Арендт, лейб-медик императора – отправлялся из пушкинской квартиры во дворец, поэт обратился к нему:
– Попросите государя, чтобы он меня простил…
Доктор не застал императора – тот был в театре. И потому Николай I узнал о случившемся с Пушкиным от своего камердинера, которому Арендт поручил доложить о дуэли Его Величеству. В полночь домой к доктору явился фельдъегерь с письмом от государя для Пушкина. Император распорядился, чтобы доктор незамедлительно ехал на Мойку с письмом, а после – во дворец, чтобы рассказать о состоянии поэта и вернуть обратно написанное государем послание. «Я буду ждать», – сообщил он в записке самому доктору. Арендт незамедлительно исполнил приказ и поехал к поэту.
Письмо от государя гласило: «Если Бог не велит нам более увидеться, прими мое прощение, а с ним и мой совет: кончить жизнь христиански. О жене и детях не беспокойся, я их беру на свое попечение». Пушкин, выслушав обращение к нему царя, стал целовать письмо и не хотел выпускать его из рук. Но государь велел Арендту вернуть послание во дворец.
– Отдайте мне это письмо, – просил Пушкин. – Я хочу умереть с ним.
Между тем послали за священником в ближайшую церковь на Конюшенной площади. Священник – отец Петр Песоцкий – принял исповедь поэта и причастил его Святых Тайн. С глубоким чувством принял поэт последнее Причастие. Даже отец Петр в умилении прослезился.
– Я стар, – говорил он впоследствии, – мне уже недолго жить, на что мне обманывать. Вы можете не поверить, но я скажу, что я самому себе желаю такого конца, какой он имел.
46 часов и 15 минут поэт мучился от сильной боли, не позволяя себе стонать, чтобы не пугать домашних. Между тем весть о его ранении разнеслась по всему Петербургу, и в квартиру на Мойке стали стекаться самые разные люди, так что пришлось выломать стену, чтобы вместить всех желающих проститься с поэтом.
10 февраля по новому стилю Пушкин умер…
***
Когда-то давно, еще в 1818 году, Пушкин в компании друзей отправился на Большую Морскую улицу к известной гадалке Александре Филипповне Кирхгоф. Они заходили по очереди, и каждому она рассказывала о будущем. Всякий раз выходивший из комнаты гадалки был сконфужен и первое время неразговорчив.
Когда подошла очередь Пушкина, он вошел в совершенно обыкновенную, ничем не примечательную комнату и увидел перед собой не какую-то старую ведьму с крючковатым носом и растрепанными седыми волосами – перед ним в креслах сидела вполне опрятная старушка. Правда, одета она была в черное платье, и глаза у нее тоже были черными. Но мало ли в Петербурге черных глаз! Да и наряд вполне можно было принять за вдовий. Пушкин остановился у входа, вглядываясь в хозяйку. Что-то неуловимо пугало в ней, что-то жутковатое исходило от этой черной старухи. Может быть, взгляд – тяжелый, остановившийся, в то же время чуть насмешливый. Словно бы старуха говорила: «Входи, коли пришел. Не уйдешь без подарочка».
Он подошел и сел рядом с ней за стол. Гадалка отвела от него взгляд и занялась колодой. Разложив на зеленой бархатной скатерти карты, Александра Филипповна воскликнула высоким надтреснутым голосом:
– О, да Вы не простой человек! Предсказываю, что станете известным. Очень скоро вы встретитесь с вашим давнишним знакомым, который будет предлагать хорошее по службе место. А еще получите неожиданные деньги, дважды подвергнетесь ссылке. Но берегитесь! Кончите жизнь насильственной смертью от белой лошади или от руки высокого белокурого человека… Впрочем, – вдруг добавила она, – может быть, Вы проживете долго, но на тридцать седьмом году… бойся белого человека, белой лошади или белой головы.
Сначала Пушкин отнесся к этим словам несерьезно. Но тем же вечером он получил письмо от товарища по лицею Николая Корсакова, писавшего об отправке старого и уже подзабытого карточного долга. Это совпадение потрясло Пушкина. Когда же через несколько дней в театре Алексей Орлов стал отговаривать его от поступления в гусары и предложил служить в конной гвардии, Пушкин окончательно уверовал в прорицание. Последующая ссылка оказалась еще одним подтверждением истинности предсказанного. Он начал сторониться людей со светлыми волосами и обходил стороной белых лошадей. Впрочем, утверждать, что до похода к гадалке Пушкин не был суеверным, значило бы лукавить. Суеверие оказалось его отличительной особенностью. И Александра Филипповна – не единственная гадалка, к которой он обращался, чтобы узнать судьбу. В нем удивительно сочеталось несочетаемое. Например, отчаянная смелость и боязнь пророчеств; участие почти в тридцати дуэлях и страх перед зайцем, перебежавшим дорогу.
Как-то еще в Кишиневе играли в карты с прапорщиком Генерального Штаба Александром Зубовым.
– Ну что же, господин прапорщик, – весело объявил проигравший Пушкин. – Поздравляю вас с выигрышем. Вам сегодня определенно везет. Благодарите свою фортуну, она не всегда столь милостива.
– Благодарю! – с довольной улыбкой отозвался Зубов. – Выигрыш невелик, но все же… Когда Вам угодно будет заплатить?
– Никогда! – спокойно ответил Пушкин, сложив на груди руки и дерзко глядя собеседнику прямо в глаза.
– Виноват-с, – пробормотал недоумевающий Зубов. – Что Вы изволили сказать?
– Я изволил сказать: «ни-ког-да», – повторил Пушкин, все так же весело и дерзко рассматривая замешательство vis-a-vis.
– Милостивый государь, – растерянно сказал побледневший Зубов, даже карты обронивший от неожиданной выходки Пушкина, – понимаете ли Вы, что говорите?
– Вполне!
– Понимаете ли, что наносите мне оскорбление?
– Ни в малейшей степени! – воскликнул Пушкин. – Оскорблять Вас у меня нет никакого желания. Как, впрочем, и денег, чтобы заплатить проигрыш.
– Вы сели играть, не имея денег? – тон Зубова изменился, он глядел уже не таким растерянным.
– Вот именно! – весело подтвердил Пушкин. – И что ж тут необыкновенного?
– Необыкновенное в том, что порядочные люди не садятся играть, не имея, чем заплатить.
– А позволяют ли себе порядочные люди загибать лишние углы[1]?
Зубов, только что было оправившийся от первоначальной растерянности, снова смешался.
– Не хотите ли Вы сказать, – тихо проговорил он, – что я мошенник?.. Карточный шулер?..
Вместо ответа Пушкин только пожал плечами и ухмыльнулся. Зубов вскочил, так что даже стул его упал.
– Милостивый государь! – воскликнул он. – Извольте драться…
Пушкин тоже поднялся. Он смотрел на Зубова насмешливо, как будто речь шла не о дуэли, но о каком-то забавном происшествии.
– Как Вам будет угодно…
На следующее утро они встретились в назначенном месте. Зубов явился первым и, ожидая противника, в нетерпении расхаживал между двумя огромными каштанами. Появился Пушкин. Зубов тут же заметил, что в руках у него фуражка, полная черешни. При этом Пушкин непринужденно доставал ягоды и поедал их с видимым удовольствием. Секунданты принесли футляр с пистолетами, отмерили двенадцать шагов… Бросили жребий, и первым стрелять выпало Зубову. Он прицелился, в то время как Пушкин, даже не глядя на него, продолжал есть черешню. Зубов недоумевал: допустим, этот господин желает продемонстрировать ему свое безразличие. Но что за дьявольская отвага – стоять под дулом с фуражкой ягод и сплевывать, как ни в чем не бывало, косточки! Он был взбешен и в то же время восхищался такой дерзостью.
Грянул выстрел, но Зубов промахнулся. Настал черед выстрела Пушкина. И тут, ко всеобщему недоумению, Пушкин съел еще одну черешню, спокойно высыпал оставшиеся ягоды под каштан и объявил, что стрелять не намерен и что дуэль на этом завершена. В первую секунду все словно онемели – так чудно и непредсказуемо вел себя Пушкин. Но потом, как это часто бывает, когда вдруг напряжение спадает и можно вздохнуть свободно, все хором заговорили, стали смеяться…
– Александр Сергеевич… – Зубов бросился было к Пушкину, намереваясь заключить его в объятия. Но Пушкин уклонился от нежностей.
– Это лишнее, – безразлично сказал поэт.
Пушкин знал, что был неправ, и не имел намерения стрелять в несправедливо обиженного им человека. Характер его отличался задиристостью, раздражительностью, но не злобой и не мелочной мстительностью.
Они расстались, и больше никогда уже не видались. Карточный долг был забыт[2].
Дуэль, когда Пушкин вел себя безрассудно и беспечно, словно не сомневался, что ничего ему не угрожает, не была единственной. Он так и говорил о тех, с кем выпадало стреляться:
– Меня убьет белокурый. А этот не белокурый.
Дантес, ставший убийцей Пушкина, был белокур, носил белый мундир и ездил на белой лошади, как и все кавалергарды его полка…
Друзья Пушкина знали, что он остерегается светловолосого человека, от которого ждет смертельной опасности. Но как только ему встречался такой человек, Пушкин принимался испытывать его: не этот ли белокурый послан судьбой? Не от него ли суждено принять смерть? Так и сочетались в нем вера в приметы и предсказания с отчаянностью и бравадой.
Возможно, это необычное сочетание и погубило поэта. Ведь с точки зрения современного знания о человеке, суеверие, которому был подвержен Пушкин, есть не что иное, как ноцебо[3]. Человек может заболеть или даже умереть из-за веры в вымышленную опасность. Одному приговоренному к смерти сказали, что приговор можно заменить участием в медицинском опыте. Он согласился, и ему объяснили, что опыт будет заключаться в изъятии у него крови. Несчастного уложили, завязали ему глаза и тонкой струйкой пустили по руке… теплую воду. Через некоторое время подопытный, уверенный, что по руке стекает кровь, скончался. Современная наука считает, что страх перед болезнью может вызвать болезнь. Страх перед событиями притягивает нежелательные события. Пушкин, поверивший гаданию, словно бы шел навстречу роковому случаю, не сворачивая с пути и настроенный на вполне определенный конец.
В то же время Церковь учит, что человек, поставивший себя вне Промысла Божия, делается легкой добычей дьявола, располагающего делами человеческими…
***
Проститься с поэтом пришли, в общей сложности, около пятидесяти тысяч человек. Сначала отпевание хотели провести в Исаакиевском соборе. Но царь распорядился перенести тело поэта в Конюшенную церковь или Церковь Спаса Нерукотворного Образа на Конюшенной площади. Кто-то считает, будто Николай I таким образом хотел унизить Пушкина. Но это не так, поскольку Конюшенная церковь считалась придворной, и просто по своему желанию невозможно было провести там отпевание – требовалось особое разрешение.
Поэт Василий Андреевич Жуковский восклицал:
– Пушкин умирает, убитый на дуэли, и убийца его, француз, принятый в нашу службу с отличием; этот француз преследовал жену Пушкина и за тот стыд, который нанес его чести, еще убил его на дуэли!
Эти обстоятельства стали известны всему Петербургу и, конечно, вызвали негодование.
– Чему же дивиться, что все ужаснулись, что все были опечалены и все оскорбились? – говорил Жуковский.
Опасаясь, что во время отпевания могут начаться беспорядки, царь принял решение ограничить доступ в церковь, поэтому на отпевание поэта смогли попасть только близкие друзья Пушкина и важные сановники. 13 февраля по новому стилю протоиерей Петр Песоцкий совершил чин погребения раба Божия Александра, после чего гроб с телом унесли в подвал церкви.
Один из иностранных дипломатов, присутствовавших на отпевании, сказал тогда, обращаясь к знакомой даме:
– Лишь здесь мы впервые узнали, что значил Пушкин для России. До этого мы встречали его, были с ним знакомы, но никто из вас не сказал нам, что он – ваша народная гордость.
В ночь с 15 на 16 февраля тело Пушкина увезли из Петербурга в Святогорский монастырь недалеко от Михайловского. Там 18 февраля поэт был похоронен в родовой усыпальнице Ганнибалов.
После смерти Пушкина Николай I распорядился:
– Заплатить долги, заложенное имение отца очистить от долга, вдове пенсион и дочерям по замужество, сыновей в пажи и по полторы тысячи рублей на воспитание каждого до вступления на службу, сочинения издать на казенный счет в пользу вдовы и детей, единовременно – десять тысяч рублей.
Царь буквально спас семейство Пушкиных от разорения. Но в то же время в письме к сестре Марии Павловне Николай I отозвался о смерти Пушкина как о событии малоинтересном, обвинил во всем самого поэта, а Дантеса, напротив, оправдал. Однако письма – письмами, но в действительности Геккерена и Дантеса выслали из России. Дантес прожил длинную жизнь и даже был мэром французского города Сульца. Россию он ненавидел и дома запретил как русскую речь, так и всякое упоминание о России и тем более о Пушкине. Так что его жена – Екатерина Николаевна – и дети общались только на французском языке. Но по иронии судьбы младшая дочь Дантеса и племянница жены убитого им поэта – Леония Шарлотта – сама начала интересоваться Россией и Пушкиным. Прекрасно освоив русский язык, она свободно читала и писала по-русски. Но главное, Пушкин, доводившийся ей дядей, стал ее кумиром. Стены комнаты Леонии Шарлотты были украшены портретами русского поэта, на полках стояли его книги. Наизусть она знала множество стихов и даже большие отрывки прозы. И однажды она бросила своему отцу обвинение:
– Зачем вы убили Пушкина, папá?
Возможно, это было не просто обвинение в роковом выстреле – Леония Шарлотта, увлекавшаяся точными науками, могла понять и просчитать, почему ответный выстрел Пушкина не причинил вреда ее отцу. Не исключено, что на Дантесе во время дуэли была надета кираса – своего рода бронежилет. И, возможно, из-за страха пусть и запоздалого разоблачения Дантес отправил Леонию Шарлотту в сумасшедший дом, где молодая и здоровая женщина провела двадцать лет до самой своей смерти. Так Жорж Дантес оказался причиной гибели не только русского гения, но и собственной дочери…
Светлана ЗАМЛЕЛОВА
Из книги «Пушкин. Русский гений» (издательство «Вольный Странник» https://vsbook.ru/, 2024)
[1] «Загибать лишние углы» – в карточной игре попытка сжульничать, удвоить ставку, до конца игры убедившись в собственном выигрыше.
[2] Эпизод с ягодами описан в повести «Выстрел».
[3] Нейтральное средство, могущее вызвать отрицательную реакцию у пациента, уверенного в его вредоносности.
Подписывайтесь на нашего Telegram-бота, если хотите помогать в агитации за КПРФ и получать актуальную информацию. Для этого достаточно иметь Telegram на любом устройстве, пройти по ссылке @mskkprfBot и нажать кнопку Start. Подробная инструкция.
