По материалам публикаций на сайте газеты «Правда»
Автор — Руслан Семяшкин
Поэзия для Ираклия Абашидзе, чей стопятнадцатилетний юбилей со дня рождения приходится на 23 ноября текущего года (1909—1992), была и высоким призванием, и постоянным поиском, позволявшим жить, любить, верить, надеяться и восполнять неизбежные духовные утраты. Главная же ценность, главное достоинство поэзии для него заключались в её способности сохранять культуру во всём многообразии: беречь в своих анналах не только лично пережитое и увиденное, но и то, что является вневременным, что вошло в общемировое и сугубо национальное культурное пространство, составив его основу. Поэзия для Абашидзе — вечная духовная сокровищница, богатства которой принадлежат всему человечеству. И не столь важно настоящему художнику при этом задумываться над тем, в каких условиях он творил. Не всегда он готов придерживаться и строгих временных рамок. А вот о духовно-нравственных скрепах, о национальных корнях, о подлинных героях, о красоте природы, о человеке и человечности, о правде и справедливости, о силе искусства и культурном наследии говорить следует всегда. Тем более что и сама действительность здорово поспособствует тому, чтобы крупнейший грузинский советский поэт обращался именно к этим темам.
Будучи молодым по возрасту, в одном из стихотворений Абашидзе назовёт себя «поэтом новой жизни и цветов». Тем самым он подчеркнул одно из направлений своей творческой устремлённости, а стремился он быть поэтом юного строящегося мира, поэтом отчётливо выраженной гражданской позиции: «Будь там, где ты нужен эпохе, озарённой пламенем штурмов и атак…».
Но вместе с тем Ираклий Виссарионович с годами станет самобытным художником, проникновенностью лирического чувства воплощавшим в слове безбрежную красоту мира. И на протяжении всего своего продолжительного пути в литературе Герой Социалистического Труда, лауреат Государственной премии Грузинской ССР имени Шота Руставели, обладатель четырёх орденов Ленина, двух орденов Трудового Красного Знамени, орденов «Знак Почёта», Дружбы народов, Отечественной войны II степени Ираклий Абашидзе оставался верен провозглашённому им поэтическому кредо.
Потому-то так по-ораторски сильно звучал его голос в стихотворениях, славивших Родину, революцию, созидательный труд советских людей, дружбу народов, мир на планете. И одновременно нельзя не восхищаться его удивительными, воистину мудрыми строками о смысле человеческой жизни, о любви, о весне, о море, о связи времён и поисках творца: «Жаждешь узреть и собрать воедино всё, что известно уму твоему…»
Зародившееся в молодости тяготение к познанию окружающей действительности, да и всего мироздания, Абашидзе испытывал на протяжении всей своей жизни. Знание в узком его и конкретном значении, наука в широком понимании сопровождали поэта до конца его дней. Действительный член Академии наук Грузинской ССР, он многое сделал для развития науки и в должности главного редактора Грузинской советской энциклопедии. Эта работа стала для Абашидзе в чём-то даже символичной, поскольку некоторые его творения в действительности отличаются соприкосновением с обширными знаниями явно энциклопедической направленности.
«Просто был я сам собой, думая о человеке», — скажет однажды Абашидзе. И ему, постоянно размышлявшему о существе человеческой природы, в творческом плане явно повезёт. Именно везением можно попытаться объяснить его редкую способность не усложнять строку даже тогда, когда речь заходила о труднейших проблемах. Посему, вне всякого сомнения, ему и дано было быть самим собой, всегда помнившим обо всём сущем и живо ощущавшим сопричастность к происходящему на земле.
Мысль же свою правдивую и конкретную поэт, на первый взгляд, выражал совсем незамысловато. Немало его стихов отличались немногословностью, порою афористичностью строк. Однако в их краткости чувство было доведено до предела, а мысль отточена и ясна. Тем, собственно, поэзия Абашидзе заметно и отличается от творчества других видных советских поэтов. Благо эти её достоинства смогли уловить и прекрасно донести на русском языке и поэты-переводчики, занимавшиеся переводом его произведений, в советское время печатавшихся как отдельными изданиями, так и в крупнейших литературно-художественных журналах страны.
Уроженец селения Хони Кутаисской губернии (в советское время оно стало городом Цулукидзе, названным так в честь местного уроженца, революционера Александра Цулукидзе, которому поэт посвятит лирическую поэму «Прощание с Цулукидзе»), возвращаясь мысленно к детским годам, прошедшим под влиянием Первой мировой войны, много лет спустя рассказывал: «Вспоминая те нелёгкие годы, я вижу перед собою старика соседа с лицом Чарлза Дарвина. Он был неграмотным, но сочинённые им песни передавались из селения в селение. Тогда, кажется, впервые я подумал о том, чем живо поэтическое слово, что даёт ему силу и торит путь к людским сердцам». Так вместе с народной песней Ираклию и открывались стихи Шота Руставели, Пушкина и Лермонтова. Под их влиянием станут рождаться его первые строки, заносившиеся ровным почерком в школьные тетрадки.
Потом была учёба в Тбилисском университете, в стенах которого в нём укреплялась и потребность обращения к поэзии. Но как поэт Абашидзе формировался всё же под впечатлением того нового, что повсеместно зарождалось в то время, о котором он десятилетия спустя вспоминал: «В двадцатых — тридцатых годах я занимался в кружке молодых писателей. Мы ездили в сельские районы — там полным ходом шла коллективизация, на стройку первой в Грузии гидроэлектростанции — ЗАГЭС, в Колхиду, где осушались заболоченные земли… В результате появлялись очерки, корреспонденции, репортажи. Самым употребляемым словом в них было «впервые». Подобные командировки давали Абашидзе возможность прочувствовать грандиозность свершений, духовно обогащали, помогали правильно оценивать происходившие тогда социальные процессы.
Печататься Абашидзе начнёт в 1928 году. Тремя годами позже выйдет его первая книга под названием «Несколько стихотворений», в которой он воспевал энтузиазм комсомольцев, а также говорил о важности нового займа и о необходимости овладения техникой. В тех стихах наблюдалось много искренней патетики, но вместе с тем их совсем не красили схематизм и плакатность, многословие и приблизительность фраз. К счастью, «болезнь роста» у поэта не затянется, уже в скором времени он выйдет на прямой творческий путь.
Большим событием в литературной биографии Абашидзе станет Первый съезд советских писателей, поразивший и вдохновивший молодого поэта. До конца дней своих он бережно хранил билет члена Союза писателей образца 1934 года за номером 232, подписанный самим Горьким.
«Бросалось в глаза, что многие писатели были в национальных костюмах, — поделится воспоминаниями Ираклий Виссарионович в преддверии своего семидесятипятилетнего юбилея. — Серую чоху носил и член нашей делегации Шалва Дадиани. Тогда я его называл старцем, хотя ему было всего шестьдесят лет! Вот уж поистине «наивность милая»! Съезд на многое мне открыл глаза. Я впервые узнал о великолепных произведениях прошлого и настоящего, существующих на национальных языках. Я как бы заново ощутил величие классиков, кое-кем безоговорочно отвергаемых. Было ведь такое, что Шота Руставели считался «певцом феодализма», а Илья Чавчавадзе и Церетели — «буржуазными писателями».
Абашидзе был среди самых молодых делегатов легендарного писательского съезда: «…Моложе меня был Александр Трифонович Твардовский, ставший потом моим добрым другом. Тогда, на съезде, по молодости кое-что мне оказалось недоступным. Я, например, не понял, почему при появлении детей, пришедших для приветствия, Горький прослезился. Я знал, что он плакал, читая стихи Есенина. Но в зале звучали жизнерадостные детские голоса… Видимо, для понимания некоторых вещей нужны опыт души, духовная зрелость. Война ускорила накопление этого опыта».
Одним из самых известных произведений Абашидзе военных лет станет стихотворение «Капитан Бухаидзе», написанное в 1942 году и как бы предвосхитившее знаменитое стихотворение Твардовского «Я убит подо Ржевом…».
Я грузин Бухаидзе. Повержен
Вражьей пулей
в Кавказских горах,
Если б мог я воскреснуть
из мёртвых,
Если б ожил внезапно
мой прах, —
Я бы отдал опять своё сердце
Милой родине в грозном бою,
Вновь бы умер
за землю родную,
Ту, что грудь покрывает мою.
(Перевод В. Звягинцевой)
Показанная поэтом духовная сила и красота советского командира сродни внутреннему облику былинных горских героев, о которых народ слагал песни и сказания. Трепетный отклик найдёт это стихотворение у современников, навсегда оставшись незабываемой страницей в поэтической летописи Великой Отечественной войны.
К концу сороковых годов Абашидзе станет заметной фигурой не только в грузинской, но и во всей советской литературе. Место его в многонациональном литературном процессе окажется прочным, о нём будут отзываться как о крупном, по-настоящему самобытном художнике. Стихи Абашидзе зазвучат на языках братских народов, появятся их переводы и в некоторых зарубежных странах.
Герои стихов, написанных в те годы и вошедших в сборник «Песня жатвы», — трактористы и комбайнёры, хлеборобы и чаеводы — показывались им в творческом труде, направленном на процветание Грузии и всего Советского Союза. По сути, Абашидзе в тех стихах жил единой жизнью всей огромной страны. Он не замыкался в узкие национальные рамки. Тема дружбы советских народов ему была всегда чрезвычайно близка. Потому и обращался он открыто в своём последующем творчестве ко многим авторитетным национальным художникам, находя в их произведениях что-то волнующее и важное для себя, поэта-интернационалиста, убеждённого коммуниста, вступившего в ВКП(б) в 1939 году.
Отметим, что стихотворения, в которых Абашидзе нарисовал силуэты его предшественников и товарищей по перу, довольно несхожи своей поэтической тональностью и силой эмоционального напряжения. Рядом с трагическими фигурами Николоза Бараташвили и Паоло Яшвили соседствовал красочный образ Георгия Леонидзе. Незначительные характерные детали помогут поэту достаточно ярко и выразительно воссоздать портреты Николая Тихонова и Егише Чаренца, Расула Гамзатова и Кайсына Кулиева, Давида Кугультинова и Эдуардаса Межелайтиса.
Особо выразительным в этом ряду поэтических посвящений представляется стихотворение «Николаю Тихонову» (русский перевод В. Солоухина), в котором Абашидзе воспоминал о мобилизующих стихах выдающегося русского поэта, летевших из блокадного Ленинграда в Тбилиси, а также размышлял о последующих годах, овеянных настоящей дружбой.
Не вода за кормой —
За спиной остаются навеки
Тридцать лет,
Сорок лет,
Сорок пять,
Пятьдесят, шестьдесят…
Но мы прожили их:
Не ушло ни мгновенья
бесследно.
Поглядим же назад:
Там не только забвенья
трава —
Там молитвы, страданья,
Проклятья, застолья, победы,
Испытанья, свиданья,
Потери, бои, торжества.
Всё, что нам привалило,
Другие увидят едва ли,
Воспеваю твой жребий
Певца, тамады, кузнеца,
Мы не только пивали,
А выпив, не только певали,
Не мечи мы ковали,
Зато мы ковали сердца.
Да, бесспорно, и Тихонов, и Абашидзе, и большинство выдающихся советских поэтов ковали сердца… Делали их добрее, совестливее, человечнее, чтобы люди научились по-настоящему любить, дружить, друг друга поддерживать. Напоминанием о том, как крепко умел дружить Николай Семёнович, Абашидзе и завершит это стихотворение, адресованное не только одному из самых выдающихся русских поэтов двадцатого столетия, но и собирателю, пропагандисту советских национальных литератур, ставших в советское время всеобщим достоянием необъятного государства и его многонационального народа.
Заключаем наш тост,
Заслужившие званье поэта.
Допиваем вино,
Уступаем пути молодым.
Но на землю свою,
На хорошую нашу планету,
Был бы рад я вернуться
Рядовым и безвестным.
Любым.
Дайте снова увидеть
И Суздаль, и Светицховели*,
И пройти по Парижу,
И в Грузии милой пожить,
И допеть, наконец,
Всё, что мы не смогли,
не успели,
И с таким человеком,
Как Тихонов,
Снова дружить.
Одной из ведущих тем творчества Абашидзе являлась тема постижения гения Шота Руставели. Она была для него не столько исторической, сколько современной, поскольку суть её для него заключалась в понимании и осмыслении высоких порывов человеческой души. Между тем брался он за её разработку также и с научной целью.
В 1960 году по решению ЦК Компартии и Совмина Грузинской ССР Абашидзе совместно с выдающимися учёными-филологами, лингвистами, академиками Акакием Шанидзе и Георгием Церетели отправится в Иерусалим, так как имелись основания предполагать, что именно там Руставели провёл последние годы. Экспедиция и данные, обнаруженные тогда грузинскими исследователями, подтвердят эту гипотезу. И тем не менее Ираклий Виссарионович оставался прежде всего поэтом, осознанно взявшимся сказать о Руставели своё поэтическое глубокое слово, рождавшееся с высоты двадцатого столетия — времени великих социальных преобразований, научных открытий и страшных потрясений, о которых поэт никогда не забывал.
Как-то в разговоре с известным критиком и литературоведом Сергеем Кошечкиным, состоявшемся в Тбилиси, рассказывая о выборе руставелиевской темы, Абашидзе вдруг обратится к рассуждениям Михаила Пришвина, найденным им в его дневнике: «Там я вычитал примерно следующее. Отношение писателя к теме интимно, оно интимнее, чем отношение жениха к невесте. Бывает, женятся и без любви — разные тому причины. А вот между писателем и темой такому быть не пристало. Тема должна обязательно нравиться писателю. И только он сам может её выбрать. Вот мысль Пришвина. По-моему, она верна. Во всяком случае тема Руставели выбрана мной по любви. Скажу больше: выстрадана мной, хоть и звучит это высокопарно…»
Движимый этой любовью, Абашидзе напишет циклы стихов «В знойной Индии» и «Палестина, Палестина…», объединённые общим заглавием «По следам Руставели», ставшие произведениями масштабной мысли и широкого поэтического звучания. Важно при этом отметить, что поэту удастся заглянуть в сердце великого художника-гуманиста, жившего несколько столетий назад, и уловить как явные, так и тайные движения этого сердца. О них он расскажет людям двадцатого века страстно и правдиво. Оттого-то и предстанет образ Руставели перед читателем личностью раскованной, певцом, переступившим рамки диких законов Средневековья во имя правды и свободы, любви и красоты. Да и думы Руставели, искренне любившего Отчизну, не сконцентрированы лишь на грузинском народе: он задумывается о судьбе человечества, его счастливом будущем.
О своеобразии не только руставелиевского цикла, но и всего творчества Абашидзе достаточно определённо выскажется известный критик и литературовед, многолетний член редколлегии «Правды» Николай Абалкин. В своей заметке, опубликованной 17 марта 1974 года в «Правде», он писал: «По следам Руставели» — так и назвал поэт свою книгу странствий, эту возвышенную глубокой мыслью гражданскую исповедь о том, что видел, что передумал и узнал он в дни тех исканий.
По следам Руставели шёл и продолжает идти поэт в своём творчестве. Оно обрело твёрдое основание в национальных традициях поэтического слова, обращённого к уму и сердцу народа. Верность традиции и верность времени образуют тот сплав, который таит в себе неостывающую энергию вечного движения поэзии. Обращение к прошлому не означает её движения вспять. Оно, это обращение, выражает духовную потребность современного поэта более глубоко постичь настоящее во взаимосвязи времён, в его отношении и к прошлому, и к будущему».
Руставелиевский цикл — это блестящие монологи о любви и вере, о смерти и бессмертии, о родной земле и родном языке, о языке Руставели.
О язык мой —
бессмертье земное.
Проникающий в недра,
в подземные глуби, в моря,
созерцающий небо,
ты звёздным причастен
чертогам,
Ты — сладчайшая скорбь,
ты — горчайшая радость моя,
обо всём говорящий,
умалчивающий о многом.
(Перевод А. Межирова)
Абашидзе, как отмечал Николай Тихонов, мастерски сумеет перевести поэтическую исповедь далёких времён в бурную эпоху века двадцатого. И обращаясь к его произведениям, читатели как бы ощущают символичную встречу времён, озарённую истинным вдохновением. Сам же художник предстаёт перед нами творцом, смело доверившимся голосу своего сердца, подсказавшего ему лиричные мотивы, воплощённые в по-настоящему выдающиеся стихи о человеке двенадцатого века. Они стали поэтическим открытием, соединившим классическую грузинскую поэзию с поэзией двадцатого столетия. Стихи о Руставели, глубокие, наполненные непреходящими истинами и заключениями, нисколько не растеряли своей актуальности и в наше время.
Поэзии Абашидзе были присущи практически исключительная неповторимость, строгая метафоричность, пластичность образов, завершённость и музыкальность каждой строфы. Поэт при сём был экономен в использовании выразительных средств языка, оригинален в композиции циклов. Слово его во всех отношениях являлось весомым и значимым. Саму же поэзию как явление он воспринимал молнией, внезапно поразившей душу.
«Для меня поэзия, о чём я не раз писал, — лирика, — как-то скажет Абашидзе в беседе с молодыми грузинскими поэтами. — Убеждён, что она — всесильна. И духовный мир современного человека, и сложные процессы нашего времени лирика способна раскрыть полно и впечатляюще».
Круг тем его лирики был широк и разнообразен. А в стихах рубежа 1970-х—1980-х годов Абашидзе как бы вглядывался в многокрасочную, полную оптимизма и молодого задора новь Грузии, всего Советского Союза, в обветренные лица соотечественников, хорошо знавших подлинную цену труду, бывшему мерилом общественных отношений.
«Мне Родина настолько стала близкой, как будто всю прижал её к груди, как будто заключил в свои объятия», — признавался Абашидзе. И в этом признании сконцентрирована большая непреходящая вера поэта в людей, в торжество правды и справедливости, в неминуемую победу добра над злом, света над тьмой.
Жить и творить во имя высоких целей, во имя Родины, быть частью её единой и необъятной судьбы. Вот тот путь, который однажды выбрал Абашидзе и по которому шёл на протяжении всей своей жизни.
Всё целиком,
Всё полностью,
Всё сразу
Безмолвно у меня просила ты,
Но отдавал я лишь
за фразой фразу
Частичками разъятой
красоты.
Но разве боль —
Частичка нашей боли?
Что означает
Часть судьбы — в судьбе?
Дай быть мне для тебя.
Дай быть с тобою.
Мне есть ещё что
жертвовать тебе.
(Перевод Е. Евтушенко)
Этим размышлениям из стихотворения «Родине» в чём-то созвучны и мысли, высказанные в стихотворении «Уходит век двадцатый». В нём поэт-философ говорил о единении свободы и поэзии, о важности сохранения всеобщего мира, базирующегося на межнациональной почве. И мир, напоминает Абашидзе, всем «даруется странам», а у поэта, тем более грузинского, и у мира — корневая система одна. Поэт же, повидавший «ад дней чернейших, пылающих лет», знал, о чём говорил, как прекрасно представлял себе и «зов в незнакомые дали планеты», который звучал из уст прогрессивных поэтов мира в веке двадцатом.
Если — мир на Земле,
Значит, всем он даруется
странам,
И поэзия — всем,
коль грузинской она рождена.
И покуда живём
И ещё на ногах,
Мы, поэты,
Повидавшие ад
дней чернейших,
пылающих лет,
Посылаем свой зов
в незнакомые дали планеты,
Посылаем свой зов,
уж слышны голоса или нет…
(Перевод М. Синельникова)
Что есть поэт и в чём предназначение поэзии? Вопросы эти, столь давние и из века в век волнующие настоящих творцов, не давали покоя и Абашидзе. Не единожды в своих произведениях он предавался размышлениям над существом всей поэзии, но и отдельно лирики, как самой близкой ему её составной части. Примечательным в этом отношении следует признать стихотворение «Разговор с Эдуардасом Межелайтисом в Индии о лирике» из сборника «…И вновь в знойной Индии».
Как будто времени
Вправду милы
И кисть Пикассо,
И кисть Матисса,
Но торжествуют
Иные силы —
Всё, всё уносит
Длань прагматиста.
И чувство стало
Пустой бумагой,
Стал разум
Золотом и алмазом…
Дух человечий
Рассечён шпагой —
Здесь бьётся сердце,
Там зябнет разум.
Но голос лиры
Летит над веком
Лишь к человеку
Плывёт над мраком,
Чтоб оставался он человеком,
Чтоб дом был домом,
Чтоб злак был злаком.
Нет перевеса…
Пусть эти строки
Живут и дышат
Одним наказом:
Да будут рядом,
Равно высоки,
Душа и разум,
Душа и разум!
(Перевод М. Синельникова)
Поэт не напрасно тревожился о том, что современный человек становился всё более прагматичным. Уже тогда, практически полвека назад, он осознавал опасность превращения человека в бесчувственное, лишённое способности сопереживать существо, напрочь далёкое и от поэзии, неспособное ощущать лирические мотивы, не воспринимающее внешнюю и внутреннюю, рождённую словом красоту. Абашидзе верил в торжество души и разума, в их нерасторжимое единство, способное человека возвышать над всем мелочным и незначительным, направлять по правильному пути.
И надо сказать, что Абашидзе по-своему определял законы создаваемого им мира, не повторявшего действительность, но продолжавшего её. Сам же этот мир представлялся ему идеальным, но не тем, что живущим в нём покойно и благополучно, а тем, что есть там удивительная красота, есть «снег в ожидании нового снега», «поля в сплошных цветах, растений запах слитый». А люди, населяющие этот мир, велики душою, открыты сердцем, сильны и благородны.
Разумеется, Ираклий Виссарионович являлся реалистом. Но любовь к родине, поклонение родной земле, стремление сделать её во всех отношениях благополучной и счастливой естественным образом способствовали тому, чтобы мечтать, тем самым укрепляя своё искреннее чувство. Хотя, откровенно говоря, поэт прекрасно знал и истинную цену самой любви, как всеохватному мироощущению, однажды подчеркнув: «В любви — Голгофа каждого поэта, но и спасенье — тоже только в ней».
Любовь и красота в творчестве Абашидзе слиты воедино, и исповедовал он их страстно, даже фанатично, ведь жизнь наполнена прекрасным, и счастье наше, полнота бытия заключены именно в этом. О многом размышлял и писал тонкий лирик и философ Ираклий Абашидзе, давно ожидающий нового вдумчивого читателя своих произведений, способного не только смело и свободно рассуждать, но в чём-то с поэтом и поспорить, ведь в спорах, как известно, рождается истина…
* Светицховели — храм в Мцхете, выдающийся архитектурный памятник XII века.
Подписывайтесь на нашего Telegram-бота, если хотите помогать в агитации за КПРФ и получать актуальную информацию. Для этого достаточно иметь Telegram на любом устройстве, пройти по ссылке @mskkprfBot и нажать кнопку Start. Подробная инструкция.
