Год 2025 для этого практически забытого ныне в нашей стране имени можно считать во всех отношениях знаковым. 9 января исполнилось сто сорок лет со дня рождения Владимира Билль-Белоцерковского, 1 марта исполнится пятьдесят пять лет с момента его ухода в вечность. Но памятен в связи с этим только начавшийся год ещё и тем, что исполняется сто лет прославленной постановке театрального режиссёра Евсея Любимова-Ланского, сумевшего впервые талантливо воплотить на сцене театра Московского губернского совета профессиональных союзов (МГСПС), переименованного в последующие годы в Театр имени Моссовета, легендарную пьесу Владимира Наумовича «Шторм», ставшую одной из самых известных в советской драматургии.
Владимир Билль-Белоцерковский не обладал университетским образованием и обширными познаниями в вопросах теории и истории литературы. В роли его университетов выступала сама жизнь — жизнь трудяги, обездоленного пролетария, оказавшегося на чужбине и сполна познавшего всю гнилую сущность бездушного и безжалостного капиталистического мира. Потому-то, испытывая большое желание обратиться к согражданам посредством слова, довести до них свои мысли и переживания, в литературу он шёл, не имея за плечами ни опыта, ни писательских задатков, намекавших на мастерство, ни должной эрудиции.
Но виноват ли он был в этом, следует ли упрекать его за то, что взялся за перо, не будучи по-настоящему зрелым и наделённым знаниями для писательства гражданином? Возможно, для нашего времени такая постановка вопроса вполне уместна, но для тех бурных, огненных, наполненных революционными порывами лет она воспринималась не столь прямолинейно и категорично. Да и можно ли было остановить приток новых сил, хлынувших в молодую советскую литературу, лишь на основании того, что это были люди без необходимой профессиональной отшлифовки, полученной благодаря специальному образованию? А может, молодому государству, ставшему на путь строительства общества социальной справедливости, следовало подождать писателей, выучившихся в советских вузах?
На эти вопросы тогда ответили партия большевиков и лично Ленин, стоявший у истоков формировавшейся социалистической культуры. Он приложил немало сил для того, чтобы на практике реализовалась следующая установка, сформулированная им в работе «Партийная организация и партийная литература»: «Литературное дело должно стать частью общепролетарского дела, «колёсиком и винтиком» одного-единого, великого социал-демократического механизма, приводимого в движение всем сознательным авангардом всего рабочего класса».
Следовательно, ждать появления образованных и подготовленных литераторов было некогда, да и ни к чему: на ходу овладевая революционной наукой, они — выходцы из самой гущи народной жизни — учились постигать новую эпоху, рождённую и ставшую на ноги на их глазах. Приходилось проявлять и поспешность, куда уж без неё: следовало как можно скорее донести до мира великую правду революции, дав характеристики её бесстрашным и мужественным героям, а также и тем, кто боролся с отжившими элементами старой России и интервентами, а затем сознательно вставал и на рельсы мирного строительства. Их показ, пускай далеко и не безупречный, выводил молодых писателей на путь творческого постижения того времени, которое в результате возвысило те самые первые имена литературных первопроходцев. Билль-Белоцерковский был в их числе. Наряду с ним по той извилистой тропке шли Борис Лавренёв, Всеволод Иванов, Александр Малышкин, Лидия Сейфуллина, Леонид Леонов, Эдуард Багрицкий, Дмитрий Фурманов, Павел Арский.
Приобщаться к писательской стезе Билль-Белоцерковский начнёт с написания коротких рассказов и маленьких этюдов. Как годы спустя поведает сам автор, первая статья, опубликованная им в печати, была неудачной. Вторую он отнесёт в «Правду».
«Принимал у меня эту статью Серафимович, заведовавший тогда в «Правде» отделом литературы. Он разговорился со мной, расспросил меня о моей жизни и посоветовал всерьёз заняться литературой. Я решил попробовать, тем более что меня к этому влекло. <…>
Затем, уже работая в Симбирске, я инсценировал для местного театра один из этих своих первых рассказов («Бифштекс с кровью»). Пьеса пошла и даже получила на Всероссийском конкурсе вторую премию (первая никому не присуждена). Потом там же пошла моя вторая пьеса — «Этапы». Но всё это я писал урывками, по ночам, ибо время было совсем неподходящее для литературных занятий.
Серьёзно я взялся за литературу, когда окончилась гражданская война. Я решил писать рассказы и, конечно, учиться, читать, навёрстывать упущенное».
Буквально в самом начале литературного пути Билль-Белоцерковский определился и с теми жанрами, в которых он продолжит свою работу. Малая проза и драматургия станут его визитной карточкой. В последней он преуспеет более всего, и некоторые критики будут считать его исключительно драматургом.
Столкнётся он и с тем, что его рассказы, в которых красной нитью проходила тема протеста против страшной капиталистической действительности, не будут восприняты в литераторском сообществе. Такое отношение коллег-литераторов повлияет и на то, чтобы не рекомендовать его произведения для чтения в широких читательских кругах. Фактически писателя не поймут и посчитают его прозаические выступления слабыми в художественном отношении и не несущими в себе образности. Казались они и прямолинейными, и скучноватыми, и чересчур натуралистичными, и перенасыщенными хронологическими вставками.
Разумеется, такие оценки не могут претендовать на исключительную объективность. Истина, как известно, находится где-то посередине. И если беспристрастно вчитаться в его как ранние, так и более зрелые рассказы, очерки, то можно сделать такое, не лишённое субъективности заключение: художественный фон произведений не идеален и проигрывает идеологической составляющей, а также и тому сильному социальному заряду жизненной правды, который в них присутствует.
В какой-то степени рассказы писателя были стенографией или кинокадрами тех жизненных эпизодов, о которых он писал. Этим он пытался добиваться документализма, деловитости и строгости своей прозы, поскольку был убеждён в том, что только достоверность, точность изложения фактов (в основном произведения Билль-Белоцерковского были к тому же и автобиографичными) позволяют читателю понимать творческие замыслы автора. Не следует сбрасывать со счетов и то, что большинство рассказов писатель посвятил своим впечатлениям от пребывания в Европе и США. По существу, те капиталистические будни, вынуждавшие его в буквальном смысле каждодневно бороться за своё физическое существование, он никогда не забывал. Оттого и рассказы эти поражают своей откровенностью.
Более того, если послевоенному советскому читателю всё, что в них описывалось, казалось чем-то архаичным, отжившим и никак не связанным с реальной действительностью, то сегодняшнему неравнодушному человеку, знакомящемуся с рассказами Билль-Белоцерковского, они покажутся и понятными, и доступными. Ведь нутро капитализма не поменялось: маленький человек в его условиях продолжает оставаться бесправным, несчастным, подвергаемым эксплуатации и насилию. Вот и получается картина, где события более чем столетней давности почти точь-в-точь списаны с нынешнего дня, в котором и российская, и западная повседневность практически тождественны.
Являясь человеком убеждённым, последовательным и до мозга костей партийным (с большевистской партией писатель связал свою жизнь в начале сентября 1917 года), в прозе он пытался ставить вопросы, что называется, ребром. Так, например, в одном из лучших рассказов «В джунглях Парижа», до предела обнажающем всю жуткую безысходность лишённого работы человека в огромном городе, Билль-Белоцерковский категорично заявлял о том, что прекрасное окружающее отвратительно тогда, когда рядом от голода умирают люди.
Неужели эта мысль не актуальна сегодня? Или внешняя красочность, нарядность, великолепный антураж, разноцветные вывески и витрины, дорогие иномарки, роскошные рестораны нынешних российских мегаполисов могут оправдать присутствие в них людей обездоленных, бездомных, да и вообще всех тех, кто влачит полунищее существование? И таких совсем непраздных вопросов из далёкого прошлого в прозе писателя мы и ныне находим немало.
Наличествовала в прозе Билль-Белоцерковского и драматургичность. Тот или иной его рассказ — практически маленькая драма, где кульминация, как правило, ознаменуется неутешительным финалом. Герой вновь оказывается у черты, за которой нет ни перспективы, ни достойного будущего. Реалистичность эта не оставляет и надежды. Она всеобъемлюще довлеет над вроде бы вымышленными героями, за которыми-то и просматривается сам автор. Но как он, уроженец города Александрии Херсонской губернии, смог оказаться за границей? Что вынудило его расстаться с Родиной?
Наверное, были и юношеский максимализм, и пылкая, неуёмная натура, и романтические грёзы о сказочных путешествиях, о покорении бескрайних морских пространств и континентов. Ну кто, скажите, начитавшись тогда романов Жюля Верна, Майна Рида и Купера, бывших, по словам писателя, «единственным светлым лучом в нашей жизни», не представлял себе таких заманчивых перспектив? Однако же была и далёкая от сентиментальности действительность царской России, диктовавшая свои жесточайшие условия.
Детство мальчика из многодетной бедной еврейской семьи было безрадостным. Не много доброго и полезного смог он получить и в начальном учебном заведении. Заскорузлое, граничившее с откровенным мракобесием, помноженное к тому же и на постоянные побои образование не выполняло благородной миссии, заложенной в самом определении образовательного процесса. Не стало для него радостным открытием и обучение в трёхклассном городском училище. Потому и решает он уехать к морю. Позже Билль-Белоцерковский не единожды удивится этому решению пятнадцатилетнего подростка, навсегда порвавшего с опутанной мещанскими предрассудками бедной обстановкой, какой жили его малограмотные, суеверные и ограниченные родители.
Настырность и решительность Владимира не подведут. Четыре года он будет плавать на торговых шхунах, бороздивших Чёрное и Азовское моря. О том времени он впоследствии отзовётся: «Юнга — это звучит романтично! Но как это неромантично выглядело в жизни! Я просто был мальчиком на побегушках у шкипера и старых матросов, затычкой во все дырки. Я больше всех работал и меньше всех зарабатывал <…> несмотря на тяжесть труда, море я всё же любил».
Затем он не один год был кочегаром и матросом на судах русского и английского торговых флотов, побывал во всех частях света, таскал грузы в портах Голландии, Бельгии, скитался безработным лишенцем по Франции, а с 1911 года в США трудился кочегаром, землекопом, мойщиком окон, батраком на ферме. Чуть было не стал он и американским военнослужащим-добровольцем — подвело незнание английского языка.
«Шесть с половиной лет я прожил в Штатах. И каких только занятий у меня не было за это время! От окномоя небоскрёба до участника «голодного марша» безработных из Лос-Анджелеса в Сан-Франциско. <…> Вместо романтики прерий я познакомился с «романтикой» отравляющего умы блефа и пропагандой расизма (суд Линча). <…> Постоянная жестокая борьба за существование притупляла мой мозг, я становился безучастным к окружающей жизни и, как слепой, бродил по свету, наталкиваясь на рвы и ухабы». Все эти мытарства, описанные уже в первом сборнике рассказов «Смех сквозь слёзы», вышедшем из печати в 1920 году, найдут своё отображение и в прозе более поздних лет.
«В 1917 году весь мир облетела весть о февральской революции в России. Я работал в это время на кинофабрике в Голливуде. Великий энтузиазм охватил нас, эмигрантов из России. В Лос-Анджелесе стихийно состоялась демонстрация, а в рабочем клубе — митинг. Я и ряд товарищей решили ехать на родину». Так начиналась новая жизнь будущего писателя.
Возвращение на родную землю не было простым: за два с половиной месяца пришлось миновать океанские просторы, а потом через Гавайи, Японию, Корею и Маньчжурию добираться в Москву. Примеры ожесточённой классовой борьбы ему тогда пришлось наблюдать, начиная с Харбина: бывшие царские чиновники, дельцы, лавочники, контрабандисты, руководимые меньшевиками, эсерами и кадетами, пытались физически расправиться с вчерашними русскими американцами, сочувствовавшими большевикам.
По приезде в Москву Билль-Белоцерковского мобилизуют в 56-пехотный полк. С сентября 1917 года, являясь членом РСДРП(б), он пробует свои силы в качестве агитатора, «в это бурное митинговое время очень пригодился мой «международный» опыт. Солдаты с огромным интересом слушали мои рассказы о «прелестях» буржуазной демократии, которыми их пытались соблазнять меньшевики и эсеры». Тогда же он активно включится в борьбу с американскими эмиссарами из пресловутой «Армии спасения», нахлынувшими на предоктябрьскую Москву. По его ходатайству в Моссовет и «после горячих дебатов с меньшевистско-эсеровской оппозицией» решение о запрещении агентурной деятельности этих «слуг божьих» всё-таки состоится.
Во время Октябрьской революции Владимир Наумович находился в охране Московского Совета. В одной из атак он получит боевое ранение. О тех незабываемых днях писатель искренне и проникновенно расскажет в очерке «Октябрь в Москве», написанном в 1956 году.
Избирался Билль-Белоцерковский и в исполком Московского Совета солдатских депутатов, а также делегатом на III Всероссийский съезд Советов, где ему впервые удалось увидеть Ленина. Годы Гражданской войны он проведёт на военной и партийной работе: комиссаром отдела фронта, уполномоченным по организации Красной Армии и партизанских отрядов для борьбы с внешней и внутренней контрреволюцией, председателем горкома партии в прифронтовом городе Симбирске (наблюдения этого периода легли в основу пьесы «Шторм»), членом Кубано-Черноморского областкома в Краснодаре.
После окончания Гражданской войны и возвращения в Москву Билль-Белоцерковский работал в Пролеткульте, а позже — в орготделе ЦК ВКП(б) и в Глав-реперткоме.
Любимым же творческим детищем Владимира Наумовича были его драматургические пробы. Из-под пера драматурга в разные годы вышли вполне удачные остросюжетные, с серьёзным политическим подтекстом пьесы. Широко известными стали такие из них, как «Эхо», «Лево руля» (по этим первым двум пьесам в 1924—1925 годах развернётся широкая дискуссия, участником которой в некоторой степени станет даже нарком просвещения Луначарский), «Бифштекс с кровью», «Луна слева», «Штиль», «Голос недр», «Жизнь зовёт», «Вокруг ринга», ну и, конечно, «Шторм».
Овеянная славой, долгие годы не сходившая со сцены пьеса, затем и экранизированная, была написана в 1924 году. Сто лет назад ею открывалось победное шествие молодой советской драматургии по театрам страны. По сути «Шторм» был первым среди тех произведений, которые станут годы спустя признанной советской драматургической классикой. Это уже вслед за ним прогромыхали «Любовь Яровая» К. Тренёва, «Бронепоезд 14-69» Вс. Иванова и «Разлом» Б. Лавренёва.
Более чем через четыре десятилетия после появления этой пьесы на сцене будущего Театра Моссовета Билль-Белоцерковский вспоминал: «Шторм» я закончил в 1924 году. Ни один режиссёр не хотел брать его к постановке, считая, что без классических любовников, комиков, трагиков он сразу провалится. В конце концов я предложил руководителю Театра МГСПС Любимову-Ланскому устроить читку «Шторма» для представителей передовой интеллигенции. Любимов-Ланской неохотно согласился. Уже в читке пьеса имела большой успех, хотя артисты по-прежнему относились к ней с недоверием. Ковров, в будущем известный артист Малого театра, упорно отказывался от своей роли Братишки, не находя в ней сценичности.
Успех спектакля в Театре МГСПС был огромный. Ковров, блестяще сыгравший Братишку, взволнованно говорил мне: «Я семнадцать лет ждал этой роли!» Зритель принял «Шторм». Дух времени сказывался и на восприятии тех, кто приходил в театр. На спектаклях «Шторма» зрители, возбуждённые действием, подбадривали возгласами героев, а порой врывались на сцену. То, что пьеса была принята зрителем, означало и ещё одну победу — были преодолены бюрократическая косность реперткома и предрассудки многих режиссёров, считавших театр храмом классики. Хотя и классику они подчас превращали в конструктивистскую акробатику.
В этой победе не «Шторм» один, конечно, был «виновен». Начались уже массовые поиски драматургами сюжетов и новых форм, близких массам. Пьесы носили агитационный характер, броскость, политическая острота привлекали к ним зрителей. Аллегорически отражала идею мировой революции «Мистерия-буфф» Маяковского. В Москве и провинции с успехом шли пьесы Серафимовича, Неверова и других писателей».
Само такое ёмкое и символичное название пьесы было новаторским. В нём сфокусировалось и движение народных масс, и движение революции. Перед нами предстают правдивые картины 1919 года. Это и борьба с тифом, и революционная расправа со спекулянтами и замаскировавшимися врагами, и отпор кулацким бандам, и разоблачение мещанства, пытавшегося пробраться в партийные ряды, и показ глупой обывательщины, и высмеивание комчванства, и примеры мужества и жертвенности во имя великих идеалов революции. В целом же в «Шторме» нарисована обобщённая, до предела сжатая картина революционного времени с его подлинными героями, попутчиками, врагами, колеблющимися и пытавшимися плыть по течению.
Немало превосходных пьес подарит массовому зрителю советская драматургия. Но те незабываемые герои, тот пылкий, прямолинейный, решительный, горящий пламенным революционным огнём председатель Укома, погибающий за дело революции, тот одноногий матрос, ставший делопроизводителем, — Братишка, как зовёт его партийный вожак, тот скромный, путающий русскую и французскую речь интеллигент Раевич, всем сердцем и сознанием принявший идеалы Октября; все они, готовые до последней капли крови биться с врагами народа и большевистской партии, навсегда будут угадываться в образах многочисленных положительных персонажей, созданных в последующие десятилетия нашими лучшими драматургами.
Своеобразные характеры эти, подсмотренные писателем в реальных условиях Гражданской войны, олицетворили собой великую революционную эпоху. Выписаны они правдиво, в них высокая романтика сочетается с деловитостью, обыденностью, всем накалом революционной борьбы. Суровая действительность заставляет этих бесстрашных борцов быть принципиальными, жёсткими, бескомпромиссными. Но все они беззаветно верят в дело революции, в счастливое будущее страны, Ленину и его партии.
Потому-то, обсуждая меры по борьбе с тифом, стиснув зубы, председатель Укома заявляет: «Товарищи! Мы слышим здесь похоронную речь врача о гибели нации, и глупости одних, и дельные предложения других. Товарищ врач, не вымер Китай, не вымрет и Советская Россия. Если говорить о гибели нации, то под этим надо разуметь гибель старой, царской России. <…> Петроград задушил холеру… Точно так же задушим и мы не только тиф, но и союзника его — Деникина». Слова эти попадут в цель — враг будет разбит, но не всем при этом придётся праздновать радость победы…
Герои пьесы «Шторм» — образы обобщённые и собирательные. Но Билль-Белоцерковскому не пришлось при их создании особо напрягать фантазию, дабы достоверно представить характерные черты этих персонажей. «Отдельные штрихи характеров людей, с которыми мне тогда пришлось сталкиваться, нашли, конечно, отражение в образах пьесы, — откровенно поведает Владимир Наумович в одном из интервью, опубликованном за пару лет до его кончины. — Такие люди, как председатель Укома, Братишка, работали, воевали, боролись за Советскую власть по всей Руси. Был, к примеру, у нас в горкоме партии секретарь, в прошлом матрос. Этому честному, беззаветно преданному революции парню я особо симпатизировал (я ведь тоже моряк!). Вот и появился Братишка…»
Пройдут годы, и на сцене Академического театра имени Моссовета за постановку «Шторма» возьмётся известный театральный режиссёр Юрий Завадский. Впервые к этой пьесе он обратится в 1951 году, а затем и в 1967 году, посвятив свою новую постановку знаменитой пьесы о революционных событиях пятидесятилетию Великого Октября.
К девяностолетию со дня рождения Билль-Белоцерковского народный артист СССР, лауреат Ленинской премии, Герой Социалистического Труда Юрий Завадский, вспоминая работу над постановками «Шторма», на страницах «Литературной газеты» рассказывал: «В последний раз я видел этого удивительного человека у нас в Театре имени Моссовета после премьеры третьего варианта «Шторма». Его приветствовали актёры, ему стоя аплодировал зрительный зал, а он сидел на специально поставленном для него стуле на сцене, оглушённый этими рукоплесканиями, счастливый и до слёз взволнованный.
Потом, когда актёры провожали его домой, он говорил о своём впечатлении от спектакля, для него самого во многом неожиданном. «Я не представлял себе, что сегодня пьеса может прозвучать так сильно», — говорил он. Именно эта, последняя, постановка показалась ему наиболее точной: он ведь хорошо помнил, как трудно нам с ним работалось над вторым вариантом, когда театр просил его переписать целые сцены. Вот тогда мы узнали его неистощимый темперамент, как кровно для него близко всё то, о чём рассказывает пьеса».
Блестяще осуществив постановку той третьей, обновлённой версии спектакля (второй вариант, поставленный им в 1951 году, также вызвал добрые отклики зрителей и профессиональных критиков), Юрий Александрович далее рассуждал: «Сейчас пьеса «Шторм» входит в состав советской классики, но и среди классики она занимает особое место, у неё есть счастливый дар: быть нужной разным поколениям. «Шторм» широко идёт по Союзу, ставят его и за рубежом…
Постановка нового, третьего варианта «Шторма» была посвящена 50-летию Октября. Мы не только восстановили первоначальный вариант пьесы, но и так выстроили конструкцию всего спектакля, чтобы максимально раскрыть все достоинства этого замечательного произведения…
Главными героями новой редакции «Шторма» стали настоящие ленинцы: простой рабочий, председатель Укома, полуграмотный Братишка — бездомный, но полный жизнерадостной веры в победу, мудрый интеллигент Раевич — словом, люди бескорыстные, фанатичные до самозабвения, преданность которых, несокрушимая вера и воля совершили чудо: помогли преодолеть голод и тиф, саботаж и холод, безнадёжность и отчаяние. Мы ставили спектакль о несгибаемости духа ленинцев. Так «Шторм» звучит и для тех, кто смотрит его сегодня. Это спектакль и о самом авторе, потому что пьеса во многом автобиографична. И, говоря о «Шторме», вспоминаешь с чувством огромной благодарности его создателя — человека, показавшего революцию не под парадный звон фанфар, а во всей её трудности и неприкрашенной правде первых дней существования нашей страны».
Владимиру Билль-Белоцерковскому посчастливилось прожить долгую жизнь. В ней он повидал как нужду, горе, тревоги, печали, несправедливость, отчуждённость и бессердечность капиталистического мироустройства, так и величие освобождённого труда, позволившего творить, созидать, строить планы на будущее и вместе со Страной Советов стремительно продвигаться к новым и новым вершинам. Будучи в почтенных летах, удостоившись звания заслуженного деятеля искусств РСФСР и став кавалером орденов «Знак Почёта» и Трудового Красного Знамени, писатель не переставал обращать свой взор в революционное прошлое. Оно подсознательно жило в нём и укрепляло его веру в Октябрьские свершения, в коммунизм, в ленинскую партию.
Часто вспоминал он и январь 1918 года, подаривший ему возможность на III Всероссийском съезде советов видеть Ленина. «Кто хоть раз видел этого человека, тот навсегда запомнит его. Печать дела, дела Революции — первой в истории мира, — лежала на нём. Об этом говорили его глаза, его жесты, каждая морщинка на лице. Об этом говорил весь его облик». Эта светлая память и осознание того, что жизнь, всецело отданная народу, прожита однозначно не напрасно, согревала писателя. К концу шестидесятых годов прошлого столетия шторма и потрясения давно ушли в прошлое, каждый же новый день вдохновлял литератора: свершилось желанное и выстраданное, Советский Союз всё увереннее держал путь к орбите своей славы…
«Мне идёт сейчас восемьдесят второй год, — писал Владимир Наумович накануне пятидесятилетнего юбилея Великой Октябрьской революции, — и когда на склоне своих лет я мысленно оглядываю прожитую жизнь — а её никак не сравнишь с лёгкой, укатанной дорогой, — то появляется чувство радости и удовлетворения от того, что она на протяжении пятидесяти лет была связана с историей Советского государства. Когда я думаю о времени, пройденном нашей страной за эти пятьдесят лет, — считанные месяцы остались до великого юбилея, — то меня не оставляет ощущение целеустремлённости, непрерывного поступательного движения всей нашей жизни — экономической, политической и духовной, новой жизни, толчок которой дал Великий Октябрь».
…Увы, настанут и совсем другие времена. Давно уже на сценах отечественных театров не ставится пьеса «Шторм», забыты и другие спектакли Владимира Наумовича. Но, тем не менее, хочется верить, что в XXI веке имя пионера пролетарской прозы и драматургии всё же не сотрётся из нашей благодарной памяти.
Руслан СЕМЯШКИН.
Подписывайтесь на нашего Telegram-бота, если хотите помогать в агитации за КПРФ и получать актуальную информацию. Для этого достаточно иметь Telegram на любом устройстве, пройти по ссылке @mskkprfBot и нажать кнопку Start. Подробная инструкция.
