В заключительной части книги Николая Островского «Как закалялась сталь» читаем:
«В эти тяжёлые для него дни Тая, возбуждённая и радостная, сообщила:
— Павлуша, я кандидат партии.
И Павел, слушая её рассказ, как принимала ячейка в свои ряды нового товарища, вспоминал свои первые партийные шаги.
— Итак, товарищ Корчагина, мы с тобой составляем комфракцию, — сказал он, сжимая её руку.
На другой день он написал письмо секретарю райкома с просьбой зайти к нему. Вечером у дома остановился забрызганный грязью автомобиль, и Вольмер, пожилой латыш, заросший бородой от подбородка до ушей, тряс Корчагину руку…»
КАК ИЗВЕСТНО, многие герои книги Николая Островского носят не вымышленные, а настоящие имена. После кончины великого советского писателя литературоведы разыскали их и рассказали о них. Вольмера не обнаружили. Он куда-то исчез из Сочи.
И лишь в первой половине шестидесятых годов мне довелось встретиться с Михаилом Тимофеевичем Костенко-Вольмером в небольшом городке Хабаровского края — Вяземским, куда он в годы коллективизации сельского хозяйства был по собственному желанию направлен Центральным Комитетом партии.
Для меня эта встреча была как подарок судьбы. Проезжая по журналистским делам дорогами Хабаровского края, я непременно останавливался в городке, носящем некое историческое имя, чтобы ещё и ещё раз побеседовать с удивительно скромным, но знающим себе цену человеком…
Впрочем, не стану и дальше интриговать читателя. Перейду к главному — рассказу о самом Вольмере.
* * *
Родился Михаил Тимофеевич Костенко (фамилию Вольмер он прибавит к своей гораздо позднее) в 1888 году в городе Богодухове, что в нескольких десятках вёрст от Харькова. В шестилетнем возрасте остался без отца — с сестрёнкой и матерью, швеёй, которая зарабатывала лишь на хлеб. Несправедливость больно ранит паренька.
В шестнадцать лет Михаил становится слесарем Харьковского паровозостроительного завода. Здесь-то его и застаёт первая российская революция 1905 года. Молодой слесарь был в гуще протестовавших рабочих. Жандармы проводят обыск в общежитии, где он жил. Арест. Следствие длилось больше месяца, но нужных улик следователи не добыли, и Костенко был отпущен.
В 1910 году Михаил со своими товарищами перебрался в Петербург и четыре года работал слесарем на Металлическом заводе. В городе на Неве он с первых дней включился в рабочее движение. За участие в маёвке и распространение листовок получает от мастера цеха последнее предупреждение. И вскоре переезжает в город Ревель (Таллин) на Русско-Балтийский судостроительный завод, где в начале февраля 1917 года его без прохождения кандидатского стажа принимают в члены Российской социал-демократической рабочей партии (большевиков).
В Петроград Михаил Костенко возвращается к началу Октябрьской революции и становится чекистом. В качестве комиссара продотряда он едет в воронежские и донские сёла.
* * *
…Луна посеребрила землю. Россыпь бликов косой дорожкой скользнула по реке. Тихо вокруг. С дальних лугов тянет душистым сеном. В тени от плетня, широко охватившего белую мазанку, застыл часовой. Здесь разместился штаб продотряда. Не первый уже месяц небольшой отряд питерских рабочих ведёт заготовку хлеба.
Вот и этим поздним вечером в одной из хат на краю села долго чадит керосиновая лампа. Широкую скамью у тёмного оконного проёма занимает пожилой крестьянин.
— Хлеба вам, то-ва-ри-щи, — с непривычки растягивая новое для села слово и тряся окладистой бородой, говорит он, — хлеба вам давать мужику не резон. Нет! Не-ет! Плуг опять же и карасин… да что там — гвоздя даже ломаного нам в деревню вы прислали? А хлебушек дай, и по твёрдой цене. В честь чего? Опять же и одежонка. Вся, как ни есть, вся тута, на мне. — И ударил широкой ладонью по заплатанным коленям: — Ни в жисть! Будь вы из Питера аль из самой Москвы — хлеба не будет!
В насквозь прокуренной хате наступает гнетущая тишина. Хмуро переглядываются рабочие. Тяжёлой походкой к скамье идёт комиссар отряда Костенко. Молча усаживается рядом с бородатым мужиком, пытаясь раскурить давно потухшую трубку.
— Так, так, Петрович, и ты к саботажникам подался, — комиссар смотрит на крестьянина в упор. — Декрет о земле, небось, с пеной у рта приветствовал? Надел получил, а хлеб от кого хоронишь? Кому бережёшь излишки? За землю эту буржуи по аршину на брата скольким тысячам в Питере и Москве выдали, знаешь? Нет, видимо, не знаешь… А знаешь, мил человек, что сейчас женщины и дети в Москве и Питере с голоду пухнут? А вы тут — ни дать ни взять — подпевалами в хоровод саботажников вяжетесь. Негоже это, Петрович… — Комиссар встал: — Владимир Ильич Ленин продовольственные отряды к крестьянам послал. Рабоче-крестьянская власть по России шагает. Твоя власть, Петрович. И кому, как не тебе, помочь ей в самое трудное время. Братьям своим — рабочим помочь. Ведь год восемнадцатый нынче, запомни: новой эпохи отсчёт начался…
Петрович встрепенулся:
— Ленин, говоришь, послал вас?.. Ленину мы верим. Он, сказывают мужики, заботу о нашем брате, бедняке, имеет.
Говорили долго. Петрович заметно теплел. Природным крестьянским умом он понимал: не скоро будет достаток в одежде да гвоздях. Война. А тут объявились в округе белобандиты да офицерьё разное. Слыхивал он и о том, что на Россию начинают поход капиталисты других держав. Не по нутру им власть трудового народа, спят и видят, как бы свалить её. О каких достатках можно говорить? Откуда они? А вернутся офицеры-помещики аль там сам царь — плакала землица-матушка, снова иди в кабалу к богатеям…
— Итак, — протягивая руку бородачу, сказал комиссар, — митинг утром. Ты, Петрович, выступи. Как договорились. Тебя здесь уважают, к мнению твоему прислушиваются. Что касается богатеев, так у них хлеб силой возьмём. Сам понимаешь, не время нянчиться!
В хату вошёл командир продотряда Иван Спиридонов. На худых, посеревших от забот и бессонных ночей скулах его ходили желваки.
— Ну, комиссар, давай свой план на завтра.
Спиридонов слушал внимательно, молчал. Потом поднялся и, глядя на своих товарищей, сказал:
— Митинг задумали хорошо! — Спиридонов широко улыбнулся: — А у меня, други, новость отрадная есть. Телеграмму из центра получил. Благодарят за работу, за хлеб… Ну, а теперь отдыхать!
* * *
Митинг проходил оживлённо. Тон ему задал старый Петрович.
— Власть чья сейчас? — спрашивал он. — Наша! А помогать ей в трудную минуту кому? — Петрович глянул на притихших мужиков: — Сообща, всем миром — значит, нам. Я так полагаю, мужики… то-ва-ри-щи!
Глухой злобный голос разорвал тишину:
— За сколь продался, подлюга?!
Стало ещё тише. Вдруг толпа расступилась, и в центре мужиков оказался человек с перекошенным от злобы лицом, великовозрастный сынок местного кулака — «вихлястый», как прозвали его селяне. От него разило самогонным перегаром.
— С утра нализался, гад.
— Гнать его, мужики, в шею!
Когда шум стих, из толпы раздался возглас;
—Дело говорит Петрович…
— Неча нам, мужики, митинговать. Надо так надо. Дадим хлеб!
— Дело сделано, — подытожил Спиридонов. — Сельчан бы побольше к зерновому амбару. Подводы вот-вот подойдут, возить зерно на станцию надо…
— Дарья-казачка верховодит там, — ответил Костенко. — Толковая женщина. Думаю, порядок будет там обеспечен!
К концу дня кулаки вновь заявили о себе. Где-то в степи прогремел выстрел, отозвался другой.
«Началось…» Костенко и Спиридонов, не сговариваясь, бросились к амбару. Бойцы продотряда залегли у дороги, ведущей в степь, откуда доносилась стрельба.
Увлечённые боем, бойцы продотряда не сразу заметили, как с тыла к амбару вылетели два всадника. Первый из них уже было направил коня прямо на пулемёт и смял бы и его, и лежащих рядом командира и комиссара… Но этого не случилось. От покосившегося амбара навстречу всаднику метнулась чья-то фигура, и испуганная лошадь, встав на дыбы, отвернула в сторону. Всадник, едва удержавшись в седле, бешено оскалился и широко махнул клинком.
Тихо охнув, смельчак рухнул на землю. Прогремели выстрелы, и почти следом повалился с седла всадник с клинком. Второй с гиком ускакал в сторону леса.
— Дарья же это! Дарья… — прохрипел кто-то.
Продотрядовцы, сомкнув полукруг, стояли молча, опустив головы. К ним подошёл комиссар:
— Мне уготован был этот клинок, — глухо произнёс Костенко. — Век буду казнить себя за оплошность. Клянусь, враги дорого заплатят за смерть крестьянки Дарьи. Похороним мы её со всеми воинскими почестями. Пусть же герою наша земля пухом будет…
Робкий солнечный лучик вырвался на горизонте из-за тёмных нависающих туч и скользнул по высокому берегу полусонной реки, задержался на далёком холмике земли, высветив тёсаную деревянную пирамидку и большую красную звезду на ней. И вот уже растворился в надвигающихся вечерних сумерках…
Через пару месяцев Спиридонов, продолжавший командовать продотрядом теперь в донских степях, передал Михаилу Костенко бумагу.
— Читай, друже.
Костенко прочитал и передал бумагу Сиротину.
— Выходит, нас с Алексеем отзывают… Жаль, сработались мы с тобой. Но приказ есть приказ.
* * *
В Питер возвращались поездом. В одной из комнат горкома РКП(б) сравнительно молодой, крепко сбитый человек протянул вошедшим обе руки.
— Наконец-то! — пробасил он. — Ченцов сейчас говорит с Москвой. Ждите.
Через несколько минут появился комиссар Ченцов. Он крепко пожал руки Костенко и Сиротину, пригласил к карте.
— А теперь слушайте меня, — он ткнул пальцем в крупную точку на карте перед собой. — Вам надо пробраться вот сюда — в Ростов, что на Дону. Подполье этого города несёт потери. На днях разгромлена типография, произведены аресты, утрачены некоторые явки. В результате всего этого резко сократилась информация о действиях белогвардейских частей в Ростове и пригородах. Вам необходимо скрытно проникнуть в Ростов. Нам нужны сведения о дислокации белых частей, их численности и планах. Адрес явочной квартиры дам завтра. Сейчас отдыхать до утра.
Утром Костенко и Сиротин явились к Ченцову. Он попросил запомнить адрес явки и выдвинул ящик стола:
— Паспорта… Тебе, Миша, как и просил, на имя Вольмера. Алексей отныне станет Сидорчуком. А с бородой, Миша, ты здорово придумал — «крыша» хорошая. — И неожиданно спросил: — Почему вот этот Вольмер приглянулся тебе?
— Побратим мой. Еще в десятом нас казаки брали в нагайки за листовки. Потом его в Сибирь угнали… Погиб мой побратим… На всю жизнь запал в душу латыш Вольмер.
* * *
Ростов был освобождён. Это произошло под вечер 10 января 1920 года. Так пришла победа. Трудная, полная тревог и тяжёлых потерь.
А между тем жизнь продолжалась.
После освобождения Ростова-на-Дону от белогвардейцев Михаила Тимофеевича Костенко-Вольмера (так отныне значилось в его документах), успешно выполнившего в Ростове приказ питерского комиссара Ченцова, избирают секретарём Ростова-Нахичеванского комитета РКП(б). В марте 1920 года он становится членом коллегии Донского областного отдела ВЧК. В этот период чекисты Дона проводят ряд крупных операций по ликвидации оставленных и заброшенных в Ростов резидентов деникинской армии и зарубежных разведцентров.
В декабре 1921 года Михаил Тимофеевич направляется на новую работу. Четыре с половиной года он возглавляет Донскую областную партийную комиссию. В это же время в Ростове-на-Дону жили и работали Климент Ефремович Ворошилов и Анастас Иванович Микоян. Первый был членом Юго-Восточного бюро ЦК РКП(б), командующим войсками Северо-Кавказского военного округа. Второй — секретарём Юго-Восточного бюро ЦК РКП(б), а затем секретарём Северо-Кавказского крайкома партии, членом Реввоенсовета Северо-Кавказского военного округа. Михаил Тимофеевич, беседуя со мной, с нескрываемой гордостью вспоминал о многих встречах с героем Гражданской войны и бакинским комиссаром, чудом избежавшим расстрела. Рассказывал и о том, какие поручения партийного руководства довелось ему выполнять.
С июня 1926-го по март 1928 года Костенко-Вольмер работает заместителем управляющего Северо-Кавказской краевой контрольной комиссии Рабоче-крестьянской инспекции.
И наконец — Сочи. В 1928 году Центральный Комитет ВКП(б) направляет Костенко-Вольмера в этот курортный городок с вполне конкретной для секретаря райкома партии задачей: превратить Сочи во всесоюзную первоклассную зону отдыха трудящихся социалистического государства.
Летом в Сочи на отдых приехал Сталин. Он попросил соединить его по телефону с секретарём райкома партии.
— Товарищ Вольмер, здравствуйте! — И уже с долей юмора: — Напрашиваюсь на приём к секретарю Сочинского райкома…
Вольмер, понимая, что Сталин не лишён чувства юмора, ответил:
— Товарищ Сталин, здравствуйте! Но вы же приехали отдохнуть. Не лучше ли мне быть у вас на приёме?
— Если так считает секретарь райкома, я не возражаю. Приезжайте. Есть о чём поговорить.
Основная часть беседы касалась дальнейшей судьбы приморского города-курорта.
— И мы будем здесь строить всё новые и новые дворцы отдыха, — прогуливаясь вместе с ним по аллее небольшой госдачи, говорил Сталин. — А недавно, — он посмотрел на секретаря райкома, — недавно заморские благодетели (в кавычках, конечно) предложили нам услуги в строительстве города-курорта Сочи. Условия весьма нечистоплотные… Что бы вы ответили этим «благодетелям»? Не спешите. Учтите, в случае нашей нерасторопности они будут шуметь, что большевики не хотят создавать трудящимся Советского Союза условия для хорошего отдыха…
Всегда говоривший то, что думает, Вольмер и на этот раз не покривил душой:
— Думаю, что с этой задачей мы справимся сами.
— А как бы ответили коммунисты района? Беспартийные?
— Так же, товарищ Сталин.
— Что ж, и Центральный Комитет того же мнения. Спасибо, товарищ секретарь… А теперь расскажите о нуждах города-курорта. Да поподробнее.
— Но вы ведь на отдыхе.
— Наш разговор отдыху не помешает.
…Здесь же, в Сочи, как уже говорилось в начале этих заметок, Михаил Тимофеевич встречается с молодым, тогда ещё никому не известным, тяжело больным Николаем Островским и оказывает ему помощь в выделении квартиры и лечении.
Обо всём этом хорошо сказала мне при встрече в Москве друг и жена Николая Алексеевича — Раиса Порфирьевна Островская:
— Много лет прошло с тех пор, как мы расстались с Вольмером-Костенко. Нo я всегда помнила секретаря Сочинского райкома партии. Вот теперь, спустя много лет, узнала его адрес. Это он первым протянул руки прикованному к постели Николаю Островскому, вдохнул в него веру, посоветовал взяться за перо.
* * *
А тем временем Страна Советов вступала в эпоху коллективизации сельского хозяйства. Новое дело, как искра, образующая пламя, запало в душу Вольмера. Что делать? Оставаться секретарём райкома в курортной зоне или… И Михаил Тимофеевич пишет письмо Сталину. Просит направить его на Дальний Восток, чтобы там организовать первый совхоз.
Из Москвы последовал ответ, в котором говорилось, что Костенко-Вольмер направляется в Полтаву на курсы директоров совхозов.
И вот в 1931 году Михаил Тимофеевич едет в Хабаровск и в Вяземском районе ведёт работу по организации первого «на краю земли» совхоза. Шесть лет руководит он Красицким совхозом, обеспечивая трудящихся Дальневосточной железной дороги различными сельскохозяйственными продуктами.
Здесь, на Дальнем Востоке, у Евдокии Георгиевны и Михаила Тимофеевича появляются сыновья. Борис становится мастером электростанции. Юрий, взявший фамилию Вольмер, был капитаном дальнего плавания, а с 1980 года назначен министром морского флота СССР.
До выхода на пенсию сам Михаил Тимофеевич трудится в советских и партийных органах Вяземского района.
В 1967 году наша страна отмечала 50-летие Великой Октябрьской социалистической революции. В канун праздника Михаил Тимофеевич Костенко-Вольмер, член партии с дореволюционным стажем, активный участник Великого Октября, Гражданской войны и послевоенного возрождения, был удостоен ордена Ленина. В апреле 1970 года ему вручили медаль «За доблестный труд. В ознаменование 100-летия со дня рождения Владимира Ильича Ленина».
Умер Михаил Тимофеевич 24 ноября 1976 года, о чём мне сообщила Евдокия Георгиевна.
Подписывайтесь на нашего Telegram-бота, если хотите помогать в агитации за КПРФ и получать актуальную информацию. Для этого достаточно иметь Telegram на любом устройстве, пройти по ссылке @mskkprfBot и нажать кнопку Start. Подробная инструкция.
