Публикуем материал, размещённый на сайте газеты «Советская Россия».
Александр Николаевич Бенуа (1870, Петербург – 1960, Париж) родился в семье профессора архитектуры. Его дед Альберт Катеринович Кавос, венецианец по происхождению, принимал участие в строительстве Мариинского театра в Санкт-Петербурге и Большого театра в Москве. После революционных событий 1917 года Александр Бенуа принимал деятельное участие в работе всевозможных организаций, связанных с охраной памятников искусства и старины. «Хранителем Эрмитажа» нарекли его современники.
Свидетельства об этом приводит Л.П. Литвина.
Имя Александра Николаевича Бенуа занимает одно из самых видных мест в истории отечественной культуры начала ХХ века. Человек огромной эрудиции, владевший многими европейскими языками, глубочайший знаток истории искусства, он внес заметный вклад в художественную культуру этой эпохи, причем не только как художник и историк искусства, но и как общественный деятель, обладавший поистине уникальной творческой энергией. Внимание Бенуа к точным историческим деталям, пластическому языку отличало его как театрального художника.
После Октябрьской революции Александр Николаевич вместе с А.М. Горьким участвует в организации Ленинградского Большого драматического театра, сотрудничает в издательстве «Всемирная литература». Бенуа вместе с Горьким работает в созданной ими Комиссии по делам искусств. Именно здесь было подготовлено знаменитое, ставшее на долгие годы программным воззвание к гражданам о том, что надо беречь богатейшее художественное наследие прошлого, так как оно стало достоянием народа.
В октябре 1917 года А.В. Луначарский обратился к А.Н. Бенуа с предложением составить «инструкцию», с помощью которой можно было бы определять, что именно из всей массы художественных сокровищ Петербурга представляет особую ценность и требует срочного вмешательства хранителей. В результате проведенной работы около 20 пригородных дворцов было взято под государственную охрану, стали историко-художественными музеями, экспозиция которых охватывала развитие русской культуры от начала XVII века до 1917 года.
При участии Бенуа был разработан план сохранения художественных и архитектурных сокровищ самого Петербурга.
А.Н. Бенуа с большой ответственностью подходил к своей работе в Эрмитаже, который любил с детства, мечтая превратить его в музей мирового уровня. И вскоре он принимает пост управляющего Отделами картинной галереи.
Ни один музей мира не знал столь стремительного развития, как Эрмитаж революционных лет. Уже к 1920 году благодаря плодотворным усилиям Бенуа собрание Эрмитажа увеличилось вдвое, а через несколько лет собрание художественных сокровищ еще более возросло. По количеству работ французской школы с Эрмитажем мог соперничать лишь Лувр. Если до революции число экспонатов было приблизительно 600 000 единиц, то в первые же годы составило свыше 1 600 000.
Постепенно при Зимнем дворце образовалось то, что тогда именовалось Центральным хранилищем художественных сокровищ Республики, позже названное Государственным музейным фондом. Сюда перевозили имеющие музейное значение вещи на временное хранение, на договорной срок или уже как государственную собственность. Поступающие на хранение коллекции Александр Николаевич знал и прежде, многие назывались в его публикациях. За годы работы в Эрмитаже он сделал огромное количество новых атрибуций, датировок, оценок. Истинный знаток большого художественного искусства, он делал это легко и уверенно.
В 1924–1926 гг. под руководством Бенуа было осуществлено полное перемещение картин, ставшее значительным этапом в истории Эрмитажа. Оно проводилось с чрезвычайной тщательностью, порой на формирование зала у него уходило два-три месяца. В результате Бенуа добился максимально выразительного показа каждого произведения, успешно реализовав совершенно новый план общей экспозиции музея.
Работая в Эрмитаже, Бенуа также налаживал научно-исследовательскую работу, редактировал научные издания, консультировал, выезжал на экспертизы, выступал с докладами о музейной деятельности. В это же время в Эрмитаже открывается факультет музейного дела, программу которого разрабатывает специальная комиссия во главе с А.Н. Бенуа. Его всегдашнее стремление к «общественному служению», к «учительству», к передаче своих знаний и опыта получает трибуну. Эрмитаж в послереволюционные годы во многом благодаря деятельности Бенуа стал оплотом реалистических традиций, сокровищницей мирового художественного опыта.
* * *
В 1926 году А.Н. Бенуа покинул СССР и поселился в Париже, где скончался в 1960 году.
Приводим записи художника из его «Дневника» о посещении им Зимнего в первые дни после Октябрьского восстания.
Зимний после падения
Тут меня стало мучить любопытство, в каком все же виде находится дворец и все то, что внутри него. Меня неудержимо повлекло отправиться самому на место. И вот, сопутствуемый друзьями (Яремичем, Эрнстом и еще кем-то), я и отправился.
Разумеется, пришлось проделать путь пешком – через лед. Однако дальше Александровского сада мы не решились пройти, а оттуда знакомый пейзаж казался не изменившимся совсем, следов битвы не было вовсе видно, да и весь низ дворца был заслонен целыми стенами сложенных и лишь местами разметанных дров. Лишь когда, осмелев, мы (через арку Штаба) проникли дальше на площадь и ближе к дворцу, оказалось, что весь фасад дворца испещрен следами пуль и что несколько окон выбиты и они зияют чернотой, и что стекла многих других, казавшихся издали целыми, были изрешечены правильными круглыми дырками.
Я готовился увидать картину полного развала, дымящиеся руины – вместо того, слава Богу, вся громада дворца, а также то, что в перспективе виделось от фасада на Миллионную Эрмитажа, – все представляло собой прежний мощный, крепкий, незыблемый вид. Поразила нас и современная пустота как площади, так и прилегающих улиц. Все под унылым серым небом казалось завороженным, точно каким-то видением прошлого… Надлежало в точности узнать, как обстоит дело и внутри. С этой целью я, возвратившись домой, вошел в телефонный контакт с разными лицами, и среди них с Луначарским.
Это оказалось более легким, чем можно было ожидать, и уже на следующий день (27-го) Луначарский, ставший народным комиссаром по Просвещению, прислал ко мне двух молодых людей, которые принесли мне пропуск во дворец и которые были готовы меня туда сопровождать. Оба были мне совершенно незнакомы.
Один из них, еврей Мандельбаум, сразу отрекомендовался в качестве усердного моего читателя. Не будучи каким-либо специалистом по истории искусства, он все же показался мне человеком с некоторой культурой и «внушающим к себе [доверие] – симпатичным». Вид у него был «буржуазный», манеры выдавали известную воспитанность. Напротив, у его товарища, Г.С. Ятманова, вид был самый простецкий, и он мог бы без грима играть в какой-либо исторической пьесе или фильме роль клеврета Пугачева, а то и самого Емельяна. Как мы узнали потом, он был художником-богомазом – помощником Ральяна при росписи церквей. Но этой своей профессией, для революционера крайне неподходящей, он отнюдь не гордился, а скорее даже скрывал ее.
Оба они по собственному почину явились накануне вечером с предложениями своих услуг в Смольный, где теперь обосновалось только что возникшее новое правительство [большевиков], и предложили новому правительству свои услуги. Луначарский их принял с радостью и сразу снабдил мандатами и полномочиями на предмет всяческого охранения государственного художественного имущества.
К счастью, оба оказались не авантюристами, людьми честными, преданными делу, и первое время нашего знакомства мы с ними вполне ладили. Луначарский в первую же очередь снабдил их наказом отправиться ко мне и получить от меня «инструкцию», что именно из всей массы художественных сокровищ (кроме Эрмитажа и Музея Александра III) представляет в Петербурге выдающуюся ценность и что требует особенно быстрого вмешательства охранителей власти.
Тогда же я сговорился с ними о часе нашего ближайшего посещения Зимнего дворца. На следующий день и они же взялись созвать всех тех лиц, которых, по-моему, было бы желательно привлечь. То были главным образом те лица, которые еще со дней существования Горьковской комиссии были назначены во главе разных дворцовых комиссий. Таким образом, кроме меня, 28 октября оказались в Зимнем дворце: А.А. Половцев, П.П. Вейнер, граф В.П. Зубов, князь В.Н. Аргутинский. Кроме того, в это новообразование, пока еще лишенное всяких определенных функций и прав, вошли В.П. Верещагин и его два помощника: г-да Петровский и Надеждин, которые все трое были назначены при Временном правительстве заведующими бывшей Собственной Его Величества библиотекой и которые в качестве таковых безотлучно находились во дворце.
<…>
В качестве чего-то вроде «государева ока» к нашему собранию с первого же дня был приставлен некий товарищ Игнатов, но о нем у меня сохранилась самая смутная память. Мне кажется, он сам был несколько перепуган столь неожиданным для него самого назначением, и держался он, скорее, как-то в стороне. Но именно с ним, помнится, мы совершили наш первый обзор дворца, обойдя весь бельэтаж (le premier, по французскому счету, «Piano Nobile», по итальянскому выражению), но в третий, за недостатком времени и <из-за> наступившей темноты, мы не поднялись. Там же Мандельбаум занялся уборкой бумаг, брошенных Керенским на произвол судьбы. Это отделение, носившее наименование Комнат Александра III, оказалось в наиболее хаотическом состоянии: шкафы и ящики в столах были взломаны; пол был густо устлан бумагами, из которых немало представляли собой чрезвычайное государственное значение.<…>
При этом обходе дворца мы могли убедиться в том, что, хотя и было заявлено, будто все воинские части из внутренних покоев дворца удалены, многие солдаты с ружьями в руках все же бродили по дворцу и возможно, что еще и грабили.
Впрочем, половина Александра II, особенно пострадавшая в первые дни и находившаяся под охраной Верещагина и его помощников, была теперь заперта на ключ со всех сторон, и там хищения, во всяком случае, прекратились.
Вообще, мы нашли, что последствия того страшного испытания, которому подвергся дворец, оказались не столь значительными, как можно было ожидать. И эти раны могли быть без особого труда залечены (вставление новых стекол, исправления в поломанных дверях, замках и в мебели – часть ее была эвакуирована в августе). Но все же я испытал глубокое огорчение при виде того, во что были превращены как раз два наиболее значительных «бытовых ансамбля» дворца. За те полтора или два дня, что доступ к ним не был еще закрыт, в них именно особенно дико хозяйничали «победители». Я говорю о комнатах Николая Павловича и Александра II.
Особенно печальное зрелище представляла собой первая – та сводчатая комната в нижнем этаже, что выходит окнами на Адмиралтейство и что когда-то служила строгому Государю одновременно и кабинетом, и спальней. Тут стоял его письменный стол, на котором сохранялась масса письменных принадлежностей, а также всякие безделушки и портреты любимых людей; а стены этой комнаты были сплошь (и даже в амбразурах окон) завешаны картинами и миниатюрами, большей частью сувенирного порядка; тут же стояла простая солдатская кровать императора. Теперь стены оказались голыми, стол разломан, пол усеян бумагами, а вся постель разворочана.
Всего несколько месяцев назад, побывав здесь дважды за короткий период – в первый раз с генералом Е.Н. Волковым, а второй – с П.М. Макаровым, я каждый раз испытывал особое «историческое умиление», любуясь этим единственным в своем роде целым, в котором точно была заворожена жизнь иной эпохи, а теперь та же комната являла картину дикого хаоса…
Такую же мерзость запустения являл и кабинет Александра II, когда-то служивший кабинетом Александру I (он был отделан для него еще его бабкой, Екатериной II, в бытность его Великим Князем; архитектура этой комнаты была восстановлена после пожара 1837 г.). Эта очень просторная комната с альковом за колоннами была из всех внутренностей дворца самой изящной и хранила отпечаток благородного вкуса XVIII в. И здесь письменный стол был уставлен всевозможными бронзовыми безделушками и портретами в изящных рамах. По стенам висели, кроме нескольких более крупных портретов (работы Винтергальтера и других первоклассных мастеров XIX в.), большие рисунки Карла Верне с военными сюжетами. Но и в этом покое пол был теперь сплошь покрыт письмами, всевозможными бумагами и поломанными вещицами. Картины и рисунки не были вынуты из рам, но стекла их разбиты, а рамы поломаны.
Поломаны были и те низкие шкафы, которые тянулись à hauteur d’affaire <на доступной высоте – фр.> вдоль стен.
Очевидно, солдаты искали здесь золото, воображая в своей наивности, что царь не иначе как именно в своей комнате должен был прятать свои баснословные драгоценности. Каким-то парадоксом среди всего этого развала являлась группа разнородных декоративных предметов – монументальных ламп, канделябров, каминных гарнитур и т.п., что были расставлены прямо на полу у окон. Среди них особенно поражала статуэтка золоченой бронзы, изображающая знаменитую танцовщицу Фанни Эльслер. И вот, как прикрывавший ее стеклянный колпак, так и масса всякого другого стекла – все в этой группе было в совершенной целости и без малейшего полома. Оставалось удивляться, как солдаты, которые тут же взламывали шкафы и рамы, расшвыривали всякую всячину, вот этих вещей не коснулись, и даже, вероятно, бережно обходили их в своих тяжелых сапожищах!
Как это объяснить? Какое тут действовало табу?
Сравнительно мало пострадали личные комнаты Николая II и Александры Федоровны. Лишь на больших портретах родителей Государыни были проткнуты штыками глаза и исчез высоко над шкафом, в углу, висевший портрет Государя, писанный Серовым. Чтоб достать до него, пришлось тому, кто задался целью его получить, проделать сложную гимнастику. Портрет в те же дни нашли затем на площади, но уже в неузнаваемом виде: он был весь в дырах, от живописи остался один тонкий слой, и черты лица едва можно было различить, и видно, над ним всячески издевались – топтали ногами, скребли и царапали чем-то острым!
Удивило нас еще то, что гардеробные шкафы, которые были полны платьев Александры Федоровны, не были тронуты, и платья висели в полном порядке.<…>
А.Н. Бенуа. Мой дневник: 1916–1917–1918
Подписывайтесь на нашего Telegram-бота, если хотите помогать в агитации за КПРФ и получать актуальную информацию. Для этого достаточно иметь Telegram на любом устройстве, пройти по ссылке @mskkprfBot и нажать кнопку Start. Подробная инструкция.
