По материалам публикаций на сайте газеты «Правда».
После переброски артиллерии и тяжёлых миномётов на острова и левый берег Волги на правом берегу, в районе обороны 124-й бригады Горохова, оставались 50-мм и 82-мм миномёты, часть тяжёлых 120-мм миномётов, 45-мм противотанковые пушки и расчёты ПТР.
Гитлеровцы, конечно, донимали бомбёжками и миномётчиков, но те всё же оказались менее уязвимы, чем пушкари. Приткнутся в овраге, вроются в его скаты — и давай швырять свои «гостинцы». Как писал В.А. Греков, миномётчики действовали, «заменяя нам бомбардировщики, подстраховывая перекочевавшую на острова пушечную артиллерию. Главное же — немедленно откликаются по заявкам нашей пехоты. Правда, сколько раз миномётчиков заваливало в оврагах, сколько раз горели разбросанные взрывами ящики с минами! Но расчёты восстанавливались, возобновляли огонь и вели его до тех пор, что к раскалённым стволам нельзя было прикасаться оголённой рукой».
В отражении многочисленных атак гитлеровцев великую роль довелось сыграть ротам отдельного миномётного батальона под командованием старшего лейтенанта Николая Андреевича Калошина. Этот верный спутник пехоты всегда выручал её в самых тяжёлых условиях. Сосредоточенный огонь 36 стволов батальона 82-мм миномётов давал прекрасные результаты в жёсткой и активной обороне гороховцев, и каждый пехотинец вспоминал их с восхищением.
Выверен как часы
В заметке под названием «Многостаночник», присланной в армейскую газету, майор М.Я. Спевак из отдельного миномётного дивизиона 124-й стрелковой бригады так описывал боевую работу миномётчиков: «Работа наводчика тяжёлого миномёта требует точности хирурга и быстроты жонглёра. За те секунды, пока из телефона по огневой позиции перекатываются короткие фразы команд, нужно успеть несколько раз повернуть рукояти поворотного и подъёмного механизмов, подвинтить гайку уравновешивающего механизма, а часто и переставить ноги лафета или повернуть опорную плиту. …К выстрелу миномёт должен быть точен и выверен как часы…
Дело было во время сильного наступления немцев. Огонь приходилось вести почти беспрерывно, причём ствол поворачивался то на юг, то на запад, то на север — враг наступал с трёх сторон. Огневая позиция батареи давно уже была засечена немцами, и теперь сюда беспрерывно рикошетировали снаряды, с воем падали мины, гулко барабанил немецкий «ванюша», пикировали «музыканты». Огневая была в дыму. Осколки свистели беспрерывно, воздух был раскалён и сух, земля дрожала под ногами…»
Дмитрий Фёдорович Мальков, военком батареи тяжёлых 120-мм миномётов, вспоминал, как на огневой позиции капитана Медведева от бомбёжки зажигательными бомбами загорелись ящики с минами. Он писал: «К пылающим ящикам с боеприпасами даже подходить было опасно. Взорвись они, ничего живого поблизости не осталось бы. Каждая мина, падающая на головы фрицам, весила 16 килограммов. Каждый такой боеприпас был тогда у нас на вес золота: пищу оставь, а боеприпасы спаси — таков был девиз для нас в Сталинграде. К пылающим ящикам первым бросился Филоненко, за ним другие солдаты. Они стали оттаскивать горящие ящики в стороны, тушить их. За смелость и мужество рядовой Филоненко одним из первых в миномётном дивизионе был награждён медалью «За отвагу», а через месяц принят кандидатом в партию».
Как-то случилось, что в районе обороны 4-го стрелкового батальона расчёты 2-й миномётной роты весь день отбивались от врага одни. Наша пехота отошла. Комиссар миномётного батальона Павел Леонтьевич Рябов вечером вызвал лейтенанта Шацовского: «Наш расчёт жив, ведёт огонь. Надо обязательно покормить ребят». Ночью Шацовский и повар с термосом пробрались на огневую позицию и увидели: миномётчики во главе с сержантом действительно удерживают свои позиции. Рядом — наше разбитое и опрокинутое противотанковое орудие. Весь его расчёт погиб. У миномётчиков оставались только свои автоматы, ручной пулемёт, противотанковое ружьё. Немцы до десятка раз пытались захватить эту позицию, но ничего не могли сделать. Сержант и весь его расчёт в ту ночь подали заявления о приёме в партию.
Надо сказать, что в частях бригады на правом берегу наряду с 82-мм и некоторым количеством тяжёлых 120-мм миномётов (большая их часть была в октябре размещена на островах) продолжали активно действовать и миномёты калибром 50 мм. В то время уже было решено снять их с вооружения, но в бригаде Горохова с ними не расставались почти до конца ноября 1942-го. В достаточном количестве имелись к ним и боеприпасы. В 3-м стрелковом батальоне комбат Графчиков организовал группу из 18—20 стволов таких миномётов. Она успешно участвовала в отражении яростных атак фашистов. Эта «карманная артиллерия» здорово выручала нашу пехоту и наносила огромный урон врагу. Ежедневные неоднократные атаки немцев успешно отражались как миномётами более солидных калибров, так и этими 50-мм миномётами — ротными «катюшами». Сосредоточенный огонь наших «малюток» был очень эффективен и нагонял страх на вражескую пехоту.
Клятва миномётчиков
В заметке красноармейской фронтовой газеты рассказывалось о небольшом боевом эпизоде, характеризовавшем работу миномётчиков: «…Утро 4 октября выдалось хмурым и облачным. Кругом свистят пули, разрываются вражеские мины и снаряды. Противник беспрерывно бомбит с воздуха. Начинается атака немцев силой до двух пехотных рот. Миномётная батарея изготовилась к ведению огня. Получив добро, миномётчики открывают из трёх стволов ураганный огонь по наступающей пехоте и её огневым точкам. Вскоре корректировщик передаёт: «Вверх летят стволы пулемётов, и после точных разрывов наших мин в наступающих цепях фрицы десятками не поднимаются с земли. Итог боя: расчёт сержанта Бронских отлично выполнил задачу. Огневые точки наступающих уничтожены. Пехота поредела и залегла. Её наступление остановлено. Наши бойцы кричали: «Спасибо, миномётчики!»
Поистине ключевую роль в действиях батареи играл её командир старший лейтенант Николай Андреевич Калошин. По оценкам начальника артиллерии 124-й бригады А.М. Моцака, в Калошине, в отличие от других артиллерийских командиров, не наблюдалось «той неуловимой плановости в работе и организованности, которая по традиции свойственна командирам артиллерийских частей. Но он следовал примеру работы капитана Чурилова, а последний, будучи более подготовленным в этих вопросах, несомненно, помогал ему. Калошин добился того, что его подразделения стали подготовлены по стрельбе не хуже миномётного дивизиона. В обращении с окружающими он был прост, любил пошутить, по пустякам к подчинённым не придирался. В части любили его как хорошего и боевого командира».
А вот что говорил сам Николай Андреевич: «Мы все — командиры и бойцы минбата — заранее договорились, чтобы ни один человек без приказа не уходил со своего места, не болтался бы в трудную минуту где попало, чтобы всегда был на месте, иначе — смерть. Это самая трудная минута могла наступить у нас в любое время, и поэтому я только один раз за всё время сталинградских боёв покидал своё место, когда в штабе бригады получал партбилет и заодно «в тылу» вымылся в бане».
Договорённость миномётчиков ни при каких обстоятельствах не сходить с места — иначе смерть — возникла во время обучения. «Я часто ещё на формировании беседовал с ними о начале войны, о трудностях отступления, — писал Калошин. — В ходе сражений мы поняли, что самыми страшными являются на войне свой собственный страх, паника и бегство с поля боя. В трудную минуту достаточно нескольких паникёров, чтобы погубить всю оборону. Поэтому мы договорились не допускать появления в наших рядах таких паникёров, а если появятся — убрать их беспощадно с дороги, пока они не заразили этой болезнью других.
В Сталинграде вначале в роте Антонова, затем в других ротах раздались голоса самих миномётчиков: «Что бы ни случилось, с места не уйдём, иначе — смерть». Со своей стороны я также поклялся и добавил, что любой боец, заподозривший меня в малодушии, должен положить конец этому».
…Окунувшись в войну с первых её дней и натерпевшись горечи поражений, отходов, бегства, Калошин не понаслышке знал, как трудно удержать людей от паники, которую зачастую провоцировал уход командиров со своих наблюдательных пунктов. Он писал: «…Я начал войну с первых дней, с границы, и испытал на себе гнетущее настроение, когда в трудную минуту не знал и не видел, где находится мой командир. Эта неизвестность, неопределённость толкали меня и других на нехорошие мысли, предположения. И я дал себе слово, что где бы я ни находился, я должен быть на виду для всех подчинённых. Чтобы они видели и знали, что я именно здесь. Я знаю, когда наступает трудная минута, все смотрят на командира…
Как только я занял в Сталинграде свой НП, все миномётчики знали и видели, где находится мой НП, где нахожусь я. Ежедневно я давал всем миномётчикам знать о себе, о том, что я на НП, по телефону. Звоню и говорю: «Стрельбу корректирует комбат». Или звоню на огневую позицию, и мой голос слышен всем: «Комбат спрашивает, все ли покушали, или как самочувствие, или кто какой сон видел» и т.д.
Я наблюдал, что миномётчикам это нравилось. Они волей-неволей посматривали на НП, улыбались и всегда, днём или ночью, знали, что я действительно на своём НП. Они знали, что нас не застанешь врасплох, чувствовали себя увереннее. А когда нужно было спать, спали спокойнее. А просыпаясь, посматривали в сторону НП, откуда периодически ночью для них подсвечивал огонёк. А днём посматривали друг на друга в бинокли и приветствовали, помахивая рукой.
Но прежде чем занять свой НП, я ежедневно проверял все ОП, готовность миномётчиков к действиям. Когда же мне приходилось руководить огнём роты или батальона, все знали и слышали мои восхищенья, радости или огорченья…»
Есть в воспоминаниях Н.А. Калошина и другие эпизоды, почти лирические: «Находясь на НП днём в часы затишья, я часто и подолгу заглядывался на заволжскую даль, где всё было наше, родное, близкое сердцу, советское. Иногда до того размечтаешься, что даже забудешь о войне, об окружении… А когда очнёшься, посмотришь на Тракторный завод, вперёд на высоты, — кругом развалины, какая-то пустота, запах гари и разлагающихся трупов — война».
По воспоминаниям комиссара минбата Павла Леонтьевича Рябова, «бывали моменты, когда Николай Андреевич не сходил с чердака дома, где был его НП, по суткам и более. С ним всегда был Кильмата (ездовой Кильматов), связист, ещё кто-либо из солдат. Кильмата крутил ему цигарки. Связист подавал телефонные трубки, а их было 23! А один связной бегал за горячим крепким чаем и за сухарями. Затем начальник штаба Лепский стал назначать к нему в помощь кого-либо из помощников командиров рот, чтобы дать возможность хотя бы час-другой поспать».
П.Л. Рябов подмечает в своих воспоминаниях о командире его особую манеру разговаривать с людьми: «Говорят, что Калошин много беседовал с солдатами. Не совсем так. Николай Андреевич более пяти слов подряд в то время вообще никому не говорил. С солдатами у него обычно бывали такие диалоги: «Ну как, лады?» Ему в ответ хором или лично: «Лады, товарищ старший лейтенант!» Калошин: «Ну, значит, лады!» И все вокруг сразу становились веселее, увереннее. Эти «лады» действовали на бойцов куда сильнее, чем мои разглагольствования».
Комбат Калошин
Николаю Андреевичу Калошину, командиру батальона миномётчиков, от роду шёл всего двадцать третий год. Он успел понюхать пороху на фронте. Оказался храбрым, работящим, сообразительным офицером. Потому-то возраст и не стал помехой его назначению командовать отдельной войсковой частью.
Апрель 1942 года. Шло сколачивание частей и подразделений 124-й бригады. Миномётный батальон старшего лейтенанта Калошина получил настоящую материальную часть. Командиру приказали поучаствовать в тактических учениях поочерёдно с каждым стрелковым батальоном: пусть пехота своими глазами поглядит, руками пощупает боевое оружие.
На наблюдательный пункт командира первого стрелкового батальона капитана Цыбулина старший лейтенант Калошин взошёл с соблюдением правил маскировки: коновода и ячейку управления оставил в укрытии. Он — ниже среднего роста. Одет в добротно сшитый, отделанный мехом полушубок. На ногах белые бурки, подшитые кожей. Из-под кубанки выбивается залихватский чуб рыжеватых волос. Аккуратные усики, небрежная скороговорка с добавлением «солёностей», игривое похлёстывание плетью по голенищу — всё это было призвано внушить окружающим, что перед ними не зелёный юнец, а всякое повидавший боевой командир. Его рыжий жеребец орловской породы — строен, под стать седоку, любящему верховую езду. Капитану Цыбулину представился учтиво, с достоинством. Несколькими фразами сообщил о боевом и численном составе миномётчиков батальона, об огневых возможностях.
Командир пулемётной роты стрелкового батальона лейтенант Степан Чупров находится здесь же. Прежде ему не доводилось видеть Калошина. С первого взгляда подумал: рисуется парень, щеголеват на вид.
Закончилась рекогносцировка. Отдан приказ: наступать. Внимание Чупрова снова привлёк комбат миномётчиков. «В ходе этого учения я присматривался к работе миномётчиков, — вспоминал Чупров. — Запомнилось, что Калошин стремился использовать огонь батальона сосредоточенно, по определённым целям, по районам скопления условного противника. Он с вычислителями быстро, привычно работал на планшете, у стереотрубы и буссоли, готовил данные для стрельбы, отдавал команды на открытие огня. Мне понравилась живая и конкретная работа капитана Калошина.
…В первых числах августа пришёл приказ о назначении меня заместителем командира миномётного батальона. Капитан Калошин, комиссар Рябов, начштаба старший лейтенант Лепский встретили и приняли меня радушно. А вот командиры рот — холодно. Они знали меня как пехотинца, а тут явился миномётчиком, да ещё начальником над ними. Я засел вечерами за повторение миномётного дела. Мне хотелось научиться работать по-калошински, управлять миномётным огнём в бою. …На десятый день моего пребывания в батальоне был получен приказ на погрузку в железнодорожный эшелон. Решили использовать длительные остановки для тренировок. Выходили с буссолями, планшетами на огневые тренировки по 2—3 раза в день. Привлекался весь офицерский состав. Калошин имел отличную память. Он добивался того, чтобы каждый командир знал подготовку данных на память».
Чтобы лучше подготовиться к отражению атак немцев, Калошин решил пристрелять заранее свой основной и запасный НП, основные и запасные ОП каждой из миномётных рот, расположенных на участке обороны бригады, поочерёдно каждой ротой. Этому Калошин обучил своих командиров рот ещё в Рязани.
Все данные были записаны как у командира батальона, так и у каждого командира роты. Кроме того, были пристреляны наиболее вероятные места скопления немцев для атаки и другие рубежи и участки местности, где возможно было появление противника. И эта пристрелка не прошла даром, она пригодилась гороховцам как нельзя лучше. «Если не было бы сделано этой пристрелки, — подчёркивал Н.А. Калошин в своих воспоминаниях, — мы бы не выдержали ни одного из тех, позже возникших, критических боёв с немцами». Проведённая пристрелка сохранила жизни многим миномётчикам, здорово выручала и нашу пехоту.
Не люди, а золото!
«До чего же мы были все дружны! Эта дружба зародилась ещё в дни формирования в Башкирии и под Рязанью и скрепилась в Сталинграде», — писал Николай Андреевич. То, что миномётчики были «дружны так, что и описать нельзя», получило подтверждение в самые тяжёлые для бригады моменты — во второй половине октября и 17 ноября, во время прорыва немцев в Рынке. Будто бы миномётчики ничего особенного и не сделали. Они так привыкли делать это «особенное», что перестали замечать. Командиры и бойцы в миномётном батальоне были не люди, а золото!
2 ноября 1942 года. К полудню немцы подозрительно усилили артиллерийский и миномётный огонь, появилась авиация, наступил сплошной гул самолётов, разрывов бомб и снарядов. В воздух поднялась сплошная стена пыли, кусков земли, обломков. …Идут доклады о скоплении немцев на левом фланге батальона и в тылу. Миномётчики открыли беглый огонь, но немцы продолжали накапливаться для атаки перед НП и ОП миномётного взвода. Нашей пехоты в траншеях не было, и немцы беспрепятственно распространялись по траншеям к огневым позициям миномётной роты.
«По докладу чувствую, что взвод не выдержит, — вспоминает Калошин, — отдаю им приказ на отход к ОП миномётной роты Антонова, а сам сосредотачиваю огонь всех миномётных рот на прикрытие отхода. Немцы наполовину обошли мой НП и начали забрасывать его гранатами. Ничего не оставалось делать, как сосредоточить огонь всех минрот на свой НП. На немцев и мой НП посыпался град мин, и противник, не выдержав, поспешно начал отход…
В это время Антонов докладывает, что взвод отошёл с потерями, но вслед за ним пришли и немцы, которые находились в 40—50 метрах от огневой позиции. По ним не можем вести огонь из миномётов. Приказываю укрыть людей и миномёты. Сосредотачиваю по позиции Антонова огонь других минрот. Немцы приостановили натиск и прекратили обход роты.
Но теперь нет связи с Антоновым и минротой Юмашева. Посланы четыре связиста для её восстановления. Все убиты. Связи по-прежнему нет, что может вызвать панику и ненужный отход роты. Приказываю командиру взвода связи Веденееву лично самому и частью его бойцов установить контакт с Антоновым по цепочке — голосом и сигналами свистков. И каждый мой сигнал дублировать голосом. Связисты уползают с НП. Вижу, вот один из них остановился. Даю сигнал — «один свисток». Тот дублирует. Слышно, что и дальше сигнал дублируют. Через некоторое время пришёл по цепочке доклад: «Связь с Антоновым установлена — рады».
Так была установлена первоначальная связь с ротой Антонова, и эта цепочка стала одновременно обозначать линию нашей обороны. Чтобы немцы эту линию слышали, мы стали по ней передавать разные сигналы. Так некоторое время мы «стращали» немцев «передним краем» нашей обороны. Одновременно продолжали огнём другой минроты уничтожать немцев, залёгших перед нашим НП и ротой Антонова.
Через некоторое время связь с ротами была восстановлена, но нарушена с бригадой. Пришлось доложить комбригу по рации. Последовал его приказ: мне и роте Антонова отойти и занять ОП в центре Спартановки, ближе к оврагу. Я доложил, что днём оторваться от немцев невозможно, если сейчас начнём отход, то будут большие жертвы и немцев приведём с собой. Просил разрешить отход с наступлением темноты и дать роту пехоты для прикрытия нашего отхода. Комбриг просьбу утвердил.
Не давая немцам поднять головы, мы начали готовиться к отходу. Немцы же активизировались, пытались атаковать НП. Но всё тем же миномётным огнём других наших минрот вновь были прикованы к земле. И продолжали лежать вплоть до самого нашего отхода. На НП прибыло небольшое подкрепление пехотинцев. Его привёл наш бывший начштаба батальона, а теперь бригадный разведчик Георгий Александрович Лепский. Мы были им очень рады. Под покровом темноты мы организованно отошли».
Вот ещё один характерный эпизод боевой работы минбата и его командира по воспоминаниям самого Калошина: «…На чердаке развалившегося домика на северной окраине Спартановки наблюдаю за немцами. Кильмата крутит мне самокрутки. Когда «жарко», курю очень много. Отбомбились немецкие самолёты. Им на смену прилетели две «рамы». Вдруг вижу прямо перед собой метрах в 300—400, через железнодорожную насыпь, вдоль обороны стрелковых батальонов, по лощине медленно, с опаской выползают шесть танков с немцами на бортах, а за танками — ещё человек 40—60 в пешем порядке. Выглядит как-то неестественно. Обычно атакуют в быстром темпе, а здесь почему-то очень медленно, как на параде. Даже не верится, что это немцы. Удивительно, что по ним никто не ведёт огонь — ни стрелки, ни артиллерия.
Место, где появились немцы, было хорошо пристреляно всеми миномётными ротами. Я решил уничтожить их миномётным огнём, а затем сменить ОП. У нас были приготовлены по 2—4 огневые позиции. На голову врага обрушился огонь всех миномётов. Фашисты оказались как в молотилке. Они прекратили движение, спешились, залегли. А танки стали укрываться за развалинами. Один из танков загорелся: мина удачно накрыла его. Я от радости даже закричал «Ура!» Потом загорелся другой танк. Его, как оказалось, поджёг один из командиров миномётчиков 50-миллиметровок, которые находились в боевом охранении. Он взял от стрелков ПТР и поджёг танк. В темноте два горящих танка освещали всю местность, чем мешали уцелевшим немцам убираться с поля боя. Пользуясь суматохой, боец взвода 50-мм миномётов подполз к третьему танку и подорвал его связкой гранат. Оставшиеся танки поздней ночью ушли обратно к себе, утащили и третий, подбитый нами в бою танк.
Полковник Горохов всё допытывался потом у военкома Рябова, откуда в минбате взялось такое количество мин? В том бою миномётные роты использовали в залпах по врагу 1200 мин, утаённых на «чёрный день». Такой бой дорогого стоил: он вдохновлял наших бойцов и сильно деморализовал немцев. Наступали теперь фрицы всё с большей осторожностью…»
16 ноября Павел Леонтьевич Рябов собрался в ночной обход, чтобы поговорить с людьми. Обычно к утру он возвращался на КНП, а тут предупредил командира, что, вероятно, на день останется в минроте Юмашева. Командир не возражал. Рябов ушёл. Ночь, судя по стрельбе, была сносной, но тёмной, а к утру 17 ноября опустился очень плотный туман. …Немцы втихую неожиданно набросились на стрелков батальона Ткаленко, и пехота не выдержала. Противник оказался на огневой позиции минроты Юмашева. Но миномётчики не растерялись. Началась рукопашная схватка.
«Юмашев, наблюдая рукопашную схватку, тревожился, полагая, что миномётчики могут не выдержать, — вспоминал Калошин, — попросил у меня огонь по нему. Огонь других минрот был незамедлительно открыт по роте Юмашева. Его корректировал сам Юмашев. И немцы не выдержали, начали отходить. К тому времени с включёнными фарами подошли немецкие танки, но пехота противника уже не смогла подняться для повторной атаки. Наш миномётный огонь сделал своё дело».
Огневые позиции 1-й миномётной роты находились у Волги, вблизи овражка, где располагались кухни 2-го стрелкового батальона ОСБ. Командование миномётчиками принял на себя Рябов. Послал своего ординарца Анатолия Кошкарёва взять противотанковые гранаты, подобраться к танку и подбить его. Тот подполз, удачно бросил гранату. Один из танков завертелся на месте, а два других удрали. Каверин, политрук роты Юмашева, взял в плен двух немцев. «Мы отправили его с ними к Горохову, — вспоминал П.Л. Рябов. — Комбриг обрадовался. Запомнилось, как он говорил: «Не кадры в бригаде, а золото!» — и тут же угостил стопкой водки, приговаривая: «Родной ты мой…»
Калошин, его боевые товарищи никак не считали себя героями. Но как ценили они ту радость совместного одоления врага, которую испытали в Сталинграде! Вот несколько строк из письма Николая Андреевича Калошина бывшему комиссару бригады В.А. Грекову: «Радуюсь всему, что только осталось в памяти, связанной с Вашим именем, нашей бригадой и товарищами по бригаде. Рад за судьбу, которая связала меня с Вами и бригадой. У меня не было более радостных дней, чем дни, связанные с бригадой, Сталинградом и нашим дружным коллективом. До того рад Вам, что даже душу давит… В нашей бригаде и Сталинграде в самое трудное, жаркое время я был принят в партию, и Вы первым поздравили меня. Я был самым искренним и готовым на любой подвиг».
О своём решении вступить в партию комбат Калошин вспоминал так: «Я решил, чтобы придать себе больше силы, вступить в партию, а за мной пошли и другие миномётчики. Я стремился отрубить себе путь к малодушию или отступлению. …Когда начались бои, на весь минбат было 7—8 членов партии. Потом стало 50 человек».
Спасибо, вам, миномётчики! Наряду с пулемётчиками, истребителями танков вы располагались в тылу и на стыках стрелковых рот, создавали глубину и прочность обороны. «Через нас — не пройдут!» В бригаде Горохова все знали: для миномётчиков это клятва, которой они оставались верны до победы в Сталинграде.
Подписывайтесь на нашего Telegram-бота, если хотите помогать в агитации за КПРФ и получать актуальную информацию. Для этого достаточно иметь Telegram на любом устройстве, пройти по ссылке @mskkprfBot и нажать кнопку Start. Подробная инструкция.
