Первым декретом Советской власти был Декрет о мире. Декрет о мире навсегда и неразделимо связан с именем великого Ленина и с величайшим днем в истории — 25 октября (7 ноября) 1917 г.
Всем воюющим народам и правительствам предлагалось немедленно начать переговоры о мире на условиях отказа от всяких аннексий и контрибуций. Для начала этих переговоров необходимо одновременное перемирие, отказ от тайной дипломатии и уже заключённых тайных договоров. II Всероссийский Съезд Советов с исключительным подъёмом одобрил ленинский декрет, в котором со всей прямотой говорилось о мирной политике Советского государства и большевистской партии. В условиях мировой войны, унёсшей жизни многих миллионов людей и искалечившей вдесятеро больше, голос только что родившейся Советской власти звучал отражением выстраданных чаяний не только нашего народа, но и всех народов мира.
Что же до правительств, то на декрет откликнулась одна Германия, к осени 1917 года уже ясно осознавшая свое неминуемое поражение в случае продолжения войны на два фронта. 1916 год дорого обошёлся германским стратегам — сначала они не смогли взять Верден, и после того, как «верденская мясорубка» унесла с обеих сторон около миллиона жизней, перешли в наступление на Сомме уже страны Антанты. Оно было не более успешным, чем немецкое, но потери оказались ещё больше, чем под Верденом — 1,3 млн. И снова, как и в 1914 г., чтобы облегчить жизнь союзникам, развернула масштабное наступление на Восточном фронте Россия. В полной мере проявился полководческий талант генерала Алексея Алексеевича Брусилова, этого «Суворова двадцатого века», как называли его товарищи по оружию. Это знаменитое наступление, в ходе которого было уничтожено около 1,5 млн. живой силы противника и взято в плен 9 тыс. офицеров и 450 тыс. солдат, получило название «Брусиловский прорыв». Потери русских войск составили более 500 тысяч. Все наступательные действия с обеих сторон затихли почти на год. Стали массовыми акции братания, дезертирства, убийства офицеров — больше, конечно, в русской армии, где к началу 1917 года количество дезертиров превысило миллион человек, но и в немецких войсках нарастали деморализующие настроения. Так что для немцев в 1917 г. был исключительно выгоден мир с Россией, чтобы сосредоточить все силы на Западном фронте. Возникшая ситуация других возможностей не предоставляла.
Уже 31 октября (по старому стилю) начальник штаба Восточного фронта генерал Макс Гофман, располагавшийся в своей штаб-квартире в Брест-Литовске, получил официальную депешу за подписью наркома иностранных дел Советской России Л.Д. Троцкого с предложением заключить перемирие, а также радиограмму от главкома сухопутных войск России Н.В. Крыленко о прекращении боевых действий по всему фронту. Гофман немедленно доложил об этом по телефону начальнику Генерального штаба генералу Эриху Людендорфу.
«Можно ли вести переговоры с этими людьми?» — спросил Людендорф.
«Да, можно, — ответил Гофман. — Вашему превосходительству нужны войска, а это самый простой способ их получить».
19 ноября переговоры в Брест-Литовске начались. Российскую делегацию на этом этапе возглавлял Адольф Иоффе, социал-демократ с конца 90-х годов, член Петроградского ВРК в дни Октября, пришедший в партию большевиков вместе с «межрайонцами» Троцкого.
В качестве реакции на предложение советской стороны «рассмотреть перемирие на всех фронтах с точки зрения заключения всеобщего мира на основе, выработанной Всероссийским съездом Советов» Гофман ехидно спросил, имеет ли советская делегация полномочия от своих союзников по Антанте. Иоффе был вынужден признать, что делегация таких полномочий не имеет. Поэтому, подписав 21 ноября соглашение о прекращении боевых действий на время переговоров, основные действующие лица разъехались по своим столицам. В переговорах наступил перерыв.
Обращение Наркоминдела к союзным послам с запросом, готовы ли они участвовать с мирных переговорах, ответа не получило. Антанта безмолвствовала. Но не следует думать, что она бездействовала. Антанта организовывала свои силы — нет, вовсе не для мобилизации дополнительных резервов для борьбы с Четверным союзом теперь уже без России — для свержения Советской власти в России. 30 ноября в Париже собралась межсоюзная конференция, обсуждавшая один-единственный вопрос — «русский вопрос». Планы будущей интервенции рождались уже тогда!
Советское руководство убедилось в том, что никаких надежд на участие всех воюющих стран в переговорах нет. Революционная ситуация в Германии и Австро-Венгрии назревала, но ещё не «созрела» до такой степени, чтобы можно было ждать немедленного падения монархических режимов Вены и Берлина. Ленин с присущей ему интуицией гениального политика почувствовал, что в данный момент рассчитывать на поддержку рабочими Европы позиции Советского правительства не приходится, и необходимо сместить акценты на переговорах. Мировая революция — это мечта, которая когда-нибудь непременно осуществится, а русская революция — это реальность, и её надо спасти и укрепить во что бы то ни стало. Следовательно, необходимо всемерно затягивать переговоры в Бресте, одновременно принимая все меры по укреплению внутреннего положения в Советской России.
На переговорах наступил новый этап.
Ситуация заметно поменялась по сравнению с моментом отъезда советской делегации во главе с А. Иоффе. Среди вновь прибывших наиболее значимой фигурой был, конечно, Л.Д. Троцкий. Переговоры в Бресте стали проявлять все признаки затяжных дискуссий. Затягивание переговоров крайне раздражало германское верховное командование. Каждый день отсрочки подписания мира, учитывая обстановку на фронтах, уменьшал боеспособность германских войск. Гофман каждый день устраивал сцены, требуя прекратить полемику с Троцким, в которой немецкие и австро-венгерские дипломаты не имели никакого перевеса. Наконец, Гофман выступил сам. Его выступление в полной мере соответствовало отзыву Троцкого: «Мы сразу поняли, что единственная реальность, которую действительно следует воспринимать, — это сапог Гофмана».
Гофман, уснащая речь злобными выпадами против Советской власти, изобразил картину невозможности очищения занятых Германией российских областей, поскольку немцы «везде застали чуть ли не дикую страну, и все признаки цивилизации там связаны только с присутствием германских оккупационных властей». Заканчивая речь, генерал швырнул на стол карту и заявил: «Я оставляю карту на столе и прошу господ присутствующих с ней ознакомиться!»
Сразу по окончании заседания, на котором Гофман произнес свою «сапожную» речь, Троцкий послал Ленину письмо, в котором выражал убеждённость в невозможности подписания мира с немцами на поставленных Гофманом условиях. Вместе с тем он, опираясь на якобы надёжную информацию о внутреннем положении в Германии, уверял, что все оппозиционные партии пойдут на открытый разрыв с правительством, если оно выдвинет захватнические требования в отношении русской революции. Вся немецкая пресса требует договорённости с Россией любой ценой. Следовательно, имея такой тыл, немецкая армия не может начать наступление на Восточном фронте. Поэтому наиболее естественным решением с российской стороны будет прекращение военных действий, но при этом отказ от подписания мира. Это, безусловно, должно форсировать революционные события в Германии, которые неминуемо приведут к падению кайзеровского режима.
В переговорах с 5 января был объявлен новый перерыв на 10 дней. Троцкий уехал в Петроград, прихватив карту Гофмана в качестве «вещественного доказательства».
План «ни мира, ни войны» дал исключительно богатую почву для круглосуточных дискуссий. Кроме позиции самого Троцкого, обозначилась позиция «левых коммунистов», наиболее отчётливо выраженная Бухариным: «немедленно начать военные действия, всемерно усилив пропаганду среди немецких братьев по классу!». Бухарина поддержало большинство членов ЦИК. Особенно неистовствовал Радек, который прямо на заседании ЦИК объявил Ленина предателем и завопил: «Если бы в Петрограде нашлось пятьсот мужественных людей, мы бы посадили Вас в тюрьму!». Ленин очень спокойно (а скольких лет жизни ему стоило это спокойствие, остаётся только предполагать!) ответил: «Действительно, некоторые могут оказаться в тюрьме; но если Вы тщательно взвесите все возможности, то увидите, что гораздо более вероятно, что в тюрьме окажетесь Вы, а не я».
Конференция в Бресте вновь открылась 17 января. Обстановка на переговорах претерпела дальнейшие изменения в сторону обострения. Уже никто и не думал воспроизводить ту атмосферу дружелюбия и неформальности, которая воцарилась при Иоффе, а ведь прошло всего неполных два месяца с начала переговоров! За это время история успела так широко шагнуть, что существенно изменилась обстановка не только в России, но и во всем мире.
Забастовки и протестные выступления в Германии и Австрии, охватившие более полумиллиона человек, создание Советов народных депутатов в Берлине и Вене, демонстрации под лозунгами «Вся власть Советам» на улицах Берлина, требования участия представителей рабочих всех стран в брестских переговорах — Европа была «беременна революцией», по образному выражению Ленина. Но он же предостерегал троцкистов и бухаринцев от излишней эйфории и «подталкивания» революции в Германии: «Не следует путать второй месяц с девятым! А у нас в России уже родился вполне здоровый ребенок, и его надо спасти во что бы то ни стало!». Сталин добавлял к этому старинную восточную мудрость, приписываемую легендарному Ходже Насреддину: «Даже если собрать вместе девять беременных женщин, ребенок всё равно не родится через месяц!».
Ленин и Сталин оказались правы: забастовки и выступления в Германии были подавлены безжалостно и очень быстро. Утро 28 января обозначило последний день в работе Брест-Литовской мирной конференции.
Троцкий, приняв торжественный вид и объявив, что «пришло время решений», произнёс речь, в которой сначала заклеймил агрессивные происки империализма, а затем заявил: «Мы выходим из войны. Мы сообщаем об этом народам и правительствам всех стран… В то же время мы заявляем, что условия мира, предъявленные нам правительствами Германии и Австро-Венгрии, принципиально противоречат интересам всех народов… Мы не можем поставить подпись от имени русской революции под этими условиями, которые несут горе, гнёт и несчастье миллионам человеческих существ… Мы выходим из войны, но мы чувствуем себя обязанными отказаться подписать мирный договор.»
После этого все члены советской делегации дружно покинули зал. Этим же вечером они уехали в Петроград.
Сразу же после возвращения делегации из Бреста, 1 февраля, состоялось заседание ЦИК, на котором Троцкий выступил с подробным отчётом о работе делегации в Брест-Литовске. Отметим, что с 1 февраля вступил в действие декрет о введении в Советской России западноевропейского (григорианского) календаря. В силу этого первый день после 31 января было принято считать не 1, а 14 февраля, т.е. после этого уже нет необходимости в обозначениях дат по старому стилю.
Оптимистическое настроение, которое привезла с собой делегация, в первые дни захватило практически всех. По предложению Свердлова была принята резолюция ЦИК, одобрявшая деятельность делегации в Брест-Литовске. Эта резолюция была принята почти единогласно, даже Ленин проголосовал «за», но и в ходе заседания, и по окончании его он неоднократно задавал Троцкому вопрос: «Почему Вы так уверены, что они не обманут нас?»
Утром 16 февраля Ленин и Троцкий беседовали в Смольном с представителями левых эсеров о согласовании дальнейших действий. В ходе беседы Ленину принесли сообщение из Бреста от генерала Самойло. Оно гласило: «Сегодня генерал Гофман официально уведомил меня, что перемирие с Российской Республикой прекращается 18 февраля в 12 часов дня, после чего в тот же день будут возобновлены военные действия».
Ленин, стараясь не показывать своего настроения, немедленно передал телеграмму Троцкому. Постаравшись поскорее закончить разговор с эсерами и оставшись с Троцким наедине, он воскликнул: «Итак, они обманули нас! Обманули и выиграли целых пять дней! Остается немедленно подписать мир на немецких условиях, если они на это ещё согласны!».
17 февраля в кабинете Ленина собралось экстренное заседание ЦК. Предложение Ленина о немедленном подписании мира на немецких условиях не прошло.
Весь день 17 февраля и ночь с 17 на 18 февраля отчаянные споры не утихали. А с фронта приходили известия одно тревожнее другого. Ленин снова и снова предлагал телеграфировать в Берлин о возобновлении мирных переговоров. Предложение отклонялось снова и снова. Среди ночи, почти под утро, на заседании наступил перерыв. Люди обессилели, многие засыпали прямо на местах. Ленин не отходил от письменного стола, готовя воззвание к народу о защите революции. Но вот силы оставили и его, он заснул за столом, опершись локтями на исписанные страницы и положив голову на ладони. В начале восьмого его тронули за плечо, поставив на стол чайник с морковным чаем. Владимир Ильич отхлебнул кипятку, спросил: «Какие новости с фронта?» — «Скверные».
Ленин читал сообщения на ленте «Бодо», и его лицо бледнело всё больше. В девятом часу заседание возобновилось. Ленин глухим голосом зачитал сообщения с бумажной ленты и сказал: «Остаётся три часа. Три часа, в которые мы ещё можем спасти всё… Мы ещё можем предотвратить катастрофу, предложив мир».
Новое голосование — за два часа до начала немецкого наступления — снова отклонило предложение Ленина.
Ровно в 12 часов фронт от Ревеля до устья Дуная окутался дымом тяжёлых орудий, затряслась от разрывов земля, поднялись в воздух аэропланы с чёрными крестами на крыльях, цепи солдат в стальных шлемах поднялись из окопов и пошли на приступ русских укреплений.
Занимавшие укрепления остатки царской армии не оказали никакого сопротивления — они и не собирались его оказывать. Они начали дружно «голосовать за мир ногами» — бросать оружие, военные запасы, кидаться к вокзалам, станциям, цепляться за любые средства передвижения — лишь бы подальше от фронта. Армия перестала существовать как армия, как организованная сила. Так что наступление немцев в строго военном смысле никак нельзя было назвать наступлением — русская армия была деморализована в гораздо большей степени, чем это предполагали даже сами немцы.
Вечером того же 18 февраля, когда немецкое наступление из угрозы стало фактом, снова собрался ЦК. Это было уже четвёртое заседание за сутки.
Ленин вскочил из-за стола, протиснулся на середину кабинета:
«Мы должны подписать мир, хотя бы немцы предъявили нам ещё более тяжёлые условия, чем раньше… Мы должны пойти на это во имя спасения революции!»
После тяжёлой паузы снова вспыхнули споры. Но на этот раз голосование дало-таки перевес ленинскому предложению: согласиться с мирными предложениями, выдвинутыми Центральными державами в Бресте. Радиотелеграмма была отправлена в ночь на 19 февраля. Она гласила: «Ввиду создавшегося положения Совет Народных Комиссаров видит себя вынужденным подписать условия мира, предложенные в Брест-Литовске делегациями Четверного Союза».
Две немецкие дивизии энергично продвигались к Петрограду, охватывая его с юга и севера — одна двигалась на Нарву, другая — на Псков. Гофман отмечал в дневнике: «Это была самая комичная война, с которой мне когда-либо приходилось сталкиваться». Его веселило полное отсутствие сопротивления немецкому наступлению.
Ничего «комичного» в эти дни и часы в Петрограде, разумеется, не происходило. Враг у ворот города! 21 февраля в газетах появилось знаменитое воззвание Ленина «Социалистическое отечество в опасности!». Вечером этого же дня было получено, наконец, уведомление из Берлина о получении радиотелеграммы из Петрограда и ультиматуме об изменении условий мира. 23 февраля в 10.30 утра эти условия поступили в Смольный.
Ультиматум шёл несравненно дальше «линии Гофмана».
За назначенные немцами 48 часов предстояло решить: или Россия — немецкая колония, или же она идёт по доселе никем не пройденному, совершенно новому пути. До появления немцев на Невском уже отсчитывали даже не дни — часы. Троцкисты, бухаринцы, эсеры, меньшевики и т.д., и т.п. проводили бесконечные митинги, устраивая невероятный словесный понос. В ночь на 24 февраля снова собрался ВЦИК. «Левые» коммунисты и левые эсеры словно с цепи сорвались. Они расписывали ужасающие картины крестьянских бунтов, с завываниями швырялись отказами от партийных и советских постов, вопили о государственной измене Ленина и всех, кто его поддерживал… В общем, в Таврическом дворце творился форменный бедлам.
А в это время один за другим уже третий день подряд с петроградских вокзалов отходили поезда на Псков и Нарву. Ленин вызвал из Могилёва — бывшей царской ставки — военных специалистов и предложил им немедленно разработать план обороны Петрограда. Постановка задачи была весьма необычна. Ленин сказал генералам (царским!): «Войск у нас нет. Рабочие Петрограда должны заменить вооружённую силу». Оставив с генералами Сталина, Ленин отправился на заседание ВЦИК.
Генералы — всё-таки это были патриоты России! — предложили план: выслать в направлении Пскова и Нарвы разведотряды по 30-40 бойцов и подбрасывать им в помощь один за другим отряды по 50-100 человек по мере формирования. Сталин одобрил этот план. Ленинское воззвание было издано огромным тиражом — в Петрограде, пожалуй, не было ни одного человека, не знакомого с ним. В коридорах Смольного, как и в октябрьские дни, невозможно было протолкаться — рабочие сплошным потоком двигались сначала вверх, потом, с оружием и наспех нацарапанными на клочках бумаги приказами вниз, спеша к вокзалам.
Ленин с тревогой спрашивал: «Успеем? Немецкие драгуны уже завтра могут появиться у Нарвских ворот!»
Сталин всё тем же спокойным негромким голосом, каким он вёл все разговоры, отвечал (разве что грузинский акцент казался сильнее): «Я полагаю — успеем. Роздано достаточно винтовок и пулеметов. А главное — город наводнён немецкими шпионами, и нам это сейчас на руку. Немецкое командование уже хорошо осведомлено о настроениях питерских рабочих. Под Нарвой и Псковом у немцев сосредоточено только две дивизии. С такими силами немцы вряд ли решатся лезть сейчас на Петроград».
Иосиф Виссарионович в самые страшные, казалось бы, безнадёжные моменты умел проявить особую силу воли, несокрушимость характера и умение принимать на первый взгляд парадоксальные, но тем не менее единственно правильные решения. В самом деле, тысячи немецких шпионов, шлявшихся в это время по Петрограду, не могли не видеть горящих глаз и стиснутых зубов вооружённых рабочих, сплошным потоком устремлявшихся к вокзалам. Поезда без всякого расписания отходили поминутно.
Когда передовые части немцев вдруг стали натыкаться на пусть беспорядочный, но плотный огонь из-за каждого сугроба, а из Петрограда последовал поток донесений о всеобщей рабочей мобилизации — многие сотни тысяч человек, — занятие наличными силами северной русской столицы показалось Гофману совершенно безнадёжным делом. Пусть он был выдающимся мерзавцем, но он не был дураком. Триумфальное шествие от станции к станции, воспринимавшееся им как «комичная война», закончилось. Впереди просматривалась перспектива настоящей, затяжной войны, носящей народный характер.
Гофман отдал приказ об остановке наступления на Петроград.
День 23 февраля вошёл в историю как День Советской Армии, хотя, конечно никакой армии в настоящем понимании в этот день — 23 февраля 1918 г. — у Советской России ещё не было.
Российская делегация во главе с Сокольниковым и Чичериным выехала в Брест вечером 24 февраля, сразу же после принятия ВЦИК германского ультиматума.
Заседание мирной конференции открылось 1 марта.
Смольный в это время анализировал возможные осложнения, наученный горьким опытом предыдущих этапов переговоров. 2 марта Ленин отдал распоряжение всем местным Советам, в котором говорилось: «Мы полагаем, что завтра, 3 марта, будет подписан мир, но донесения наших агентов… заставляют ожидать, что у немцев возьмет верх партия войны. Поэтому… демобилизацию красноармейцев затягивать; подготовку подрыва железных дорог, мостов и шоссе усилить; отряды собирать и вооружать; эвакуацию продолжать ускоренно; оружие вывозить вглубь страны». Интересно, что в одном из своих первых публичных выступлений в 1919 г. Гитлер избрал главной темой именно Брестский мир как образец мирного договора. Не советская, а немецкая историография утверждает при этом, что подобное выступление было подсказано свыше, т.е. германским главным командованием. Более чем убедительное подтверждение правильности определения фашизма как наиболее последовательной формы империализма — уже при своем зарождении гитлеризм пестовался заботливыми «родительскими руками».
Церемония подписания мирного договора была завершена 3 марта в 17 часов 50 минут. В 17 часов 52 минуты мирная конференция была объявлена закрытой. Условия, подписанные 3 марта, были, конечно, исключительно тяжёлыми для Советской России. По выражению Ленина, Брестский мир представлял собой «похабную передышку».
6 марта 1918 г. в Петрограде собрался Чрезвычайный VII съезд РКП (б). После этого съезда партия именовалась именно так, поскольку съезд принял решение о переименовании партии из социал-демократической в коммунистическую. Но главным, конечно, был вопрос о войне и мире. Знаменитая «Резолюция о войне и мире» была принята абсолютным большинством голосов. Тогда же, вместе с переименованием партии и решением перенести столицу из Петрограда в Москву, было принято решение считать день 23 февраля Днем Красной Армии. Прошедший в Москве Чрезвычайный IV Всероссийский Съезд Советов ратифицировал Брестский мир и принял официальное постановление о переносе столицы в Москву.
До начала революции в Германии оставалось чуть больше полугода. Отметив первую годовщину Октября, Советское правительство аннулирует Брестский договор.
Но это было ещё впереди. Шел март 1918 г.
Красноречивее всего говорят сухие цифры численности РККА:
К концу апреля 1918 года — 196 000 человек.
К началу сентября 1918 года — 550 000 человек.
К концу октября 1918 года — почти 800 000 человек.
К концу 1919 года — 3 000 000 человек.
К осени 1920 года — 5 500 000 человек.
Первый секретарь МО КПРФ «Ленинское»
Г.Н. Змиевской
Подписывайтесь на нашего Telegram-бота, если хотите помогать в агитации за КПРФ и получать актуальную информацию. Для этого достаточно иметь Telegram на любом устройстве, пройти по ссылке @mskkprfBot и нажать кнопку Start. Подробная инструкция.
