По материалам публикаций на сайте газеты «Правда».
Реставраторы потрудились на славу: дворец в подмосковном селе Остафьево, принадлежавший когда-то семейству известного литератора князя Петра Андреевича Вяземского, будто помолодел, сбросив со своих плеч-колоннад архитектурные наслоения позднейшего времени, увенчав себя круглым бельведером, переменив цвет своих стен с казённо-жёлтого на белоснежный. Всё здесь теперь почти такое же, как в дни, когда сюда, в загородную усадьбу своего друга, приезжал погостить Александр Сергеевич Пушкин. По преданию, бытовавшему в семейном кругу, именно Пушкин, любивший прогуливаться по липовой аллее, что вела от застеклённых дверей центрального овального зала в остафьевском доме в глубь обширного парка, назвал её «Русским Парнасом», поскольку аллея эта видела не только Пушкина с Вяземским, но и многих других замечательных русских поэтов — от Ивана Дмитриева, Николая Карамзина и Василия Жуковского до Константина Батюшкова, Александра Грибоедова и Дениса Давыдова. Позже имя «Русский Парнас» закрепилось за всей усадьбой, а теперь так называется открытый здесь литературно-мемориальный музей.
…ВПЕРВЫЕ про Пушкина князь Пётр Вяземский узнал в сентябре 1815 года, когда в Остафьево из Петербурга прискакало воодушевлённое письмо от Жуковского: «Я сделал приятное знакомство! С нашим молодым чудотворцем Пушкиным… Это надежда нашей словесности… Нам всем надобно соединиться, чтобы помочь вырасти этому будущему гиганту, который всех нас перерастёт».
Сообщение это не могло не заинтересовать Петра Андреевича. И вот, будучи в городе на Неве, он не преминул вместе со своим родственником, историком Николаем Михайловичем Карамзиным, и дядей юного Пушкина, тоже стихотворцем Василием Львовичем Пушкиным, заехать в Царскосельский Лицей. Этот день — 23 марта 1816 года — и стал началом многолетней взаимной приязни между Александром Пушкиным и Петром Вяземским.
Услышав из уст почти мальчика его «Воспоминания в Царском Селе», Пётр Андреевич в письме поэту Константину Батюшкову нетерпеливо спрашивал: «Что скажешь о сыне Сергея Львовича? Чудо, и всё тут. Его Воспоминания вскружили нам голову с Жуковским. Какая сила, точность в выражении, какая твёрдая и мастерская кисть в картинах! Дай бог ему здоровья и учения и в нём прок и горе нам. Задавит, каналья!»
Юный Пушкин не оставался в долгу: «…С нетерпением ожидаю твоих новых стихов и прошу у тебя твоего благословения»; «Твои письма… оживляют меня, как умный разговор, как музыка Россини»; «Я без твоих писем глупею…». Александр Сергеевич восхищался стихами Вяземского, высоко ценил его прозу и критические статьи, находя в них «отпечаток ума тонкого, наблюдательного, оригинального». Впоследствии и о своих творческих удачах Пушкин имел обыкновение одному из первых сообщать своему старшему другу: «Поздравляю тебя, моя радость, с романтическою трагедиею, в ней же первая персона Борис Годунов! Трагедия моя кончена; я перечёл её вслух, один, и бил в ладоши и кричал, ай да Пушкин, ай да сукин сын!»
И в пушкинских стихах запечатлён образ Вяземского:
Язвительный поэт,
остряк замысловатый,
И блеском колких слов,
и шутками богатый,
Счастливый Вяземский, завидую тебе.
Ты право получил, благодаря судьбе,
Смеяться весело над злобою
ревнивой,
Невежество разить анафемой игривой.
Без упоминаний о Вяземском не обошёлся и «Евгений Онегин». Эпиграфом к первой главе своего замечательного романа в стихах поэт выбрал строку из стихотворения Петра Андреевича «Первый снег»: «И жить торопится, и чувствовать спешит». «Первый снег» Вяземского Александр Сергеевич помянул и в начале пятой главы, создавая своим пером картины русской зимы:
Согретый вдохновенья богом,
Другой поэт роскошным слогом
Живописал нам первый снег
И все оттенки зимних нег;
Он вас пленит, я в том уверен,
Рисуя в пламенных стихах
Прогулки тайные в санях…
В семье Вяземских Пушкин чувствовал себя, как дома. Каждое его появление для маленького Павла, сына Петра Андреевича, было запоминающимся событием. Как рассказывал позже повзрослевший Павел, «каждая глава «Онегина», «Бахчисарайский фонтан», «Цыганы», ежегодные альманахи царили в наших детских комнатах и растрёпывались пуще любого учебника».
Сколько раз Пушкин бывал в Остафьеве? Сохранившиеся документы свидетельствуют: трижды. О первом посещении им подмосковной усадьбы Вяземских говорит письмо академика М. Розберга поэту В. Теплякову, датированное началом июня 1830 года: «…Что сказать Вам о Москве? Она по-прежнему красуется старинными главами церквей своих… У Пушкина, который недавно вернулся из деревни князя Вяземского, был я вчера…».
Пётр Андреевич в те дни находился по делам в Петербурге, в Остафьеве же жила его супруга Вера Фёдоровна с детьми. Видимо, визит Пушкина в «родовое гнездо» Вяземских был связан с его предстоящей женитьбой. Ещё в конце апреля 1830 года Александр Сергеевич писал В.Ф. Вяземской: «Моя женитьба на Натали… решена… а Вас, божественная княгиня, прошу быть моей посажёной матерью». Рассматривался даже вопрос о свадьбе Пушкина в Остафьеве. Не случайно же Пётр Андреевич в июле 1830 года спрашивал в письме Веру Фёдоровну: «Что Пушкин?.. Когда свадьба и где? У нас ли в Остафьеве?»
В следующий приезд Пушкина в Остафьево, в начале декабря 1830 года, хозяин имения был дома. Вот какие строчки он оставил в записной книжке после целого дня общения со своим другом: «Уже при последних издыханиях холеры навестил меня в Остафьеве Пушкин. Разумеется, не отпустил я его от себя без прочтения всего написанного мною. Он слушал меня с живым сочувствием приятеля и судил о труде моём с авторитетом писателя опытного и критика меткого, строгого и светлого. Вообще, более хвалил он, нежели критиковал… Как бы то ни было, день, проведённый у меня Пушкиным, был для меня праз-дничным днём…».
Пушкин тоже читал Вяземскому произведения, созданные им в знаменательную для него, необычайно плодотворную Болдинскую осень. Как отмечал Пётр Андре-евич в своём дневнике, «он много написал в деревне: привёл в порядок 8 и 9 главу «Онегина», ею и кончает; из 10-й, предполагаемой, читал мне строфы о 1812 годе и следующих — славная хроника; куплеты: «Я мещанин, я мещанин»; эпиграмму на Булгарина за «Арапа»; написал несколько повестей в прозе, полемических статей, драматических сцен в стихах: «Дон-Жуана», «Моцарта и Сальери»; «у вдохновенного Никиты, у осторожного Ильи». (В последних строках этой дневниковой записи речь идёт о декабристах — 10-ю главу «Евгения Онегина», рассказывающую про участников восстания на Сенатской площади в Петербурге и прочитанную в Остафьеве вслух Вяземскому, Пушкин вскоре, «от греха подальше», предаст огню…).
А вот что рассказывал потом Павел Вяземский, которому в день приезда Пушкина было лишь десять лет: «Я живо помню, как он во время семейного вечернего чая расхаживал по комнате, не то плавая, не то как будто катаясь на коньках, и, потирая руки, декламировал: «Я мещанин, я мещанин», «я просто русский мещанин». С особенным наслаждением Пушкин прочёл врезавшиеся в мою память четыре стиха:
Не торговал мой дед блинами,
Не ваксил царских сапогов,
Не пел с придворными дьячками,
В князья не прыгал из хохлов».
Друзья на следующий день расстались, но потребность видеться снова и снова в них не иссякала. «К тебе собираюсь…», — пишет Пушкин Вяземскому в конце декабря 1830-го. А 2 января следующего, 1831 года опять: «На днях у тебя буду, с удовольствием привезу и шампанское — радуюсь, что бутылка за мною…».
Обещание своё Александр Сергеевич сдержал буквально через день. «Жаль мне, что ты не был у нас в воскресенье, — сетовал Вяземский в письме своему приятелю, московскому почтдиректору А.Я. Булгакову. — У нас был уголок Москвы, но он был бы ещё краснее тобою. Был Денис Давыдов, Трубецкой, Пушкин, Муханов, Четвертинские; к вечеру съехались соседки, запиликала пьяная скрипка, и пошёл бал балом…». А в письме литератору П.А. Плетнёву он поведал: «Пушкин был у меня два раза в деревне, всё так же мил и всё тот же жених».
…Через много лет, когда Петра Андреевича Вяземского уже не будет в живых, хранителем памяти о Пушкине в Остафьеве станет его сын Павел. Он создаст здесь мемориальный уголок великого поэта.
Сюда, в Остафьево, будут перевезены из Петербурга пушкинские реликвии, подаренные вдовой поэта Натальей Николаевной Петру Андреевичу Вяземскому и завещанные им сыну: письменный стол Александра Сергеевича, на котором в кипарисовой витрине-футляре лежал жилет из чёрного тонкого сукна со следами крови. Этот жилет, простреленный пулей Дантеса, был снят с раненого Пушкина. В этой же витрине хранились белая бальная перчатка П.А. Вяземского (другая, парная к ней, была положена в гроб А.С. Пушкина), свеча с панихиды и кора с берёзы, возле которой Александр Сергеевич стоял во время дуэли…
Все эти вещи, к сожалению, после революции были вывезены из Остафьева в разные музеи и больше сюда не вернулись. Зато вернулся на своё законное место памятник А.С. Пушкину, отлитый из бронзы в 1913 году по гипсовой модели А.М. Опекушина — того самого скульптора, который создал величественный пушкинский монумент, стоящий в центре Москвы.
На пьедестале остафьевского памятника — барельеф, изображающий Пушкина сидящим возле одной из полуколонн коринфского ордера в овальном зале остафьевского дома. Ниже надпись: «Он между нами жил» — это первая строка пушкинского стихотворения, посвящённого польскому поэту Адаму Мицкевичу, который, между прочим, тоже бывал в Остафьеве. А на одной из граней постамента выбиты строки из первой главы романа «Евгений Онегин»:
Я был рождён для жизни мирной,
Для деревенской тишины:
В глуши звучнее голос лирный,
Живее творческие сны.
Подписывайтесь на нашего Telegram-бота, если хотите помогать в агитации за КПРФ и получать актуальную информацию. Для этого достаточно иметь Telegram на любом устройстве, пройти по ссылке @mskkprfBot и нажать кнопку Start. Подробная инструкция.
