По материалам публикаций на сайте газеты ПРАВДА
Исполнилось 160 лет со дня рождения Антона Павловича Чехова
Говорить о всемирной известности и популярности этого выдающегося писателя излишне. Чехова знают все. Невольно вспоминаются пророческие слова, безусловно продиктованные собственным провиденциальным чувством, но вложенные в уста Тузенбаха — одного из героев «Трёх сестёр»: «Вот дерево засохло, но всё же оно вместе с другими качается от ветра. Так, мне кажется, если я и умру, то всё же буду участвовать в жизни так или иначе».
ПРОВИДЧЕСКИЕ СЛОВА! Чехов так или иначе участвует ныне в жизни миллионов людей. Читают его или не читают — он у всех на слуху. Такова сила обаяния и проникновения его творчества, известного каждому живущему в России с малых лет и сопровождающего нас по жизни до тех пор, пока мы способны к сопереживанию.
У западных почитателей — другой Чехов: холодный наблюдатель тёмной русской жизни, исследователь тайников «загадочной» русской души. Поэзию Чехова им трудно понять, как и его нравственную позицию. Им понятно одно: Чехов отнюдь не моралист. Но мораль у этого художника соткана из тех же нитей, которыми сшиты его произведения; она вплетена в их суровую, а подчас и нежную ткань. Чехова надо читать в подлиннике, а если уж не по-русски, то в очень хорошем переводе, конгениальном оригиналу, — глубоко и вдумчиво.
Чехов не носился со своей «любовью к людям», он был писателем нелицеприятным; но всё его творчество кровно связано с народом. Внук крепостного, он родился вольным за год до отмены узаконенного рабства, потому что его дед трудом и смекалкой, собрав необходимую сумму, выкупил себя и четверых своих сыновей из крепостной зависимости. Начав чернорабочим на сахарном заводе своего помещика, он избыл свою крепостную долю управляющим у небезызвестного Платова. Его сын Павел Егорович значился уже таганрогским мещанином — прошло немало лет, пока он, начав с мелочной торговли, добился статуса купца 3-й гильдии. У него не было такой деловой хватки, как у отца или брата Митрофана. У Павла Егоровича дела шли неважно, а семья росла.
Сегодня, когда российская государственная политика требует идеализации дворянско-купеческой и буржуазной жизни, нередко можно прочитать и услышать, что детство Чехова в кругу его большой семьи было безмятежным. Отец, мол, ценил высокую культуру, определил всех мальчиков в классическую гимназию, нанял им учителей музыки. Антоша, в частности, учился играть на скрипке. Все дети были творчески одарённые и находили в семье полную поддержку своим талантам, пели в церковном хоре, много читали и рисовали.
Однако при этом совершенно не упоминается, что источником ненадёжного благополучия была торговая лавка, приносившая нестабильный доход. Двум старшим детям, как самым способным и успевающим в гимназии, отец собирался дать высшее образование. А среднего, Антошу, решил пустить «по торговой части». Вместо того чтобы учить уроки, мальчик должен был стоять за прилавком, бегать с поручениями, а когда немного подрос и подучился, — проверять счета. Особенно противно было выслушивать претензии покупателей: товар часто был некачественный. Павел Егорович не гнушался скупать в ресторанах спитой чай, потом дети рассыпали его для просушки на поддонах и паковали в пакетики с надписью: «Чай для прислуги». После вечера, проведённого в семейном кругу, отец будил детей в пятом часу утра: надо было идти в церковь — петь заутреню.
ВОТ ТАКОЕ «золотое детство» было у Антона Чехова. Ему не исполнилось ещё и пятнадцати лет, когда отец, как следовало ожидать, разорился. Решено было «выживать» в Москве — туда и переехала вся семья; но Антона с собой не взяли, оставили «на хозяйстве» — скорее как заложника. Ликвидация лавки затянулась, и три года до самого окончания гимназии он жил один, полностью предоставленный себе. Всякое было в этой самостоятельной жизни, вплоть до предательства почитаемой родни, насмешек недавних друзей и хамства властей предержащих. Всё пережитое оставило глубокий след в душе юноши. Недаром много лет спустя он писал старшему брату Александру, что главное — по капле выдавливать из себя раба.
Рабство, угадываемое им в народе, ещё недавно ходившем в крепостническом ярме, было ему ненавистно. Оно заключалось не только в наследственном коде, но и было заразительно, как болезнь. Человек приспосабливался к нему — отсюда множество иллюзий, заблуждений, самообмана. Сладкая ложь помогала смириться с рабской зависимостью, мешала достичь правильного понимания сути вещей. Весь свой выдающийся талант Чехов посвятил изобличению рабства. Такая формулировка может показаться чрезвычайно узкой и жёсткой. Ведь писатель был наделён даром проникновения в таинство природы и духа, что само по себе способно напитать художника до отказа, — и что ему до суетной «прозы жизни»? И, может быть, хорошо, что Чехов поначалу даже не подозревал в себе этого дара и не собирался стать писателем. И сочинять-то он начал юморески для расхожих газет и журналов, чтобы заработать на жизнь. Осознай он свой талант раньше — и, глядишь, не «унизился» бы до такой литературной подёнки и в итоге остался бы один на один со своим талантом. К тому же, чтобы начинать с чего-то крупного, надо быть самонадеянным. А у Чехова такой самонадеянности не было; его, как говорится, украшала скромность.
И прошло ещё несколько лет, прежде чем доктор Чехов получил письмо от писателя Григоровича, в котором тот высоко оценил новые рассказы молодого собрата по творчеству. На всю жизнь потом Чехов сохранил благодарность старому писателю, и последней книгой, которую он читал перед смертью, был «Гуттаперчевый мальчик».
Талант, как говорят, развивается от употребления, а писал Чехов очень много, теперь уже в силу душевной потребности сказать о том, что зацепило, заставило вздрогнуть, о том, что обмануло воображение и обернулось неожиданной стороной, наконец, о том, что от жизни до смерти всего один шаг. Он по-прежнему остро подмечал всё смешное, но порой от хохота читателю вдруг становилось холодно.
И о чём бы ни писал Чехов, всегда он рассказывал о Человеке — не умиляясь и не сокрушаясь о нём, не обременяя его сочувствием, но просто воздавая ему должное своим вниманием. За это его часто упрекали в холодности. А это была свойственная ему форма отображения жизни, его творческая манера, его стиль. Он хотел писать кратко, «по существу». Впереди были его повести «Степь», «Скучная история», «Три года», но и там возобладал чеховский лаконизм. Перефразируя известное выражение, можно сказать: Чехов прост, как правда.
Но за этой простотой писательского самовыражения — потрясающая способность создать у читателя ощущение надвигающейся беды. Эта беда — сама жизнь в той системе координат, которые она задаёт человеку. Катастрофично само существование раба судьбы, обстоятельств, чужой воли, заложника самой системы. Нет, Чехов не холодный наблюдатель, не беспристрастный судия. Он жаждет вырваться из жизненного лабиринта, он ищет выход из неизбежного тупика. Но где он, этот выход? «Если бы знать… Если бы знать…» — этот знаменитый чеховский клик читается между строк некоторых его рассказов, таких как «На пути», «Дама с собачкой», «В овраге». И совсем уж напрямую звучит он в пьесах «Чайка», «Три сестры», «Дядя Ваня», «Вишнёвый сад».
НАЧИНАЕТСЯ ХХ ВЕК, и Чехов небезучастен к его веяниям. Взаимоотношения с Толстым и Горьким, дружба с Московским Художественно-общедоступным театром, сама атмосфера революционного подъёма в стране помогают дерзать. Его «Три сестры» и «Дядя Ваня» звучат как обличение праздной, ленивой жизни, какой живут в России миллионы людей. Русская интеллигенция, показал Чехов, не в силах противостоять общему укладу обывательской жизни и мучительно теряет свой потенциал, утрачивая веру в идеалы добра и справедливости, интерес к философии, науке, искусству.
Но Чехов ищет выход из этого тупика. Он выводит на сцену нового героя, глубоко не удовлетворённого действительностью, готового к созидательному труду во имя лучшего будущего. Нина Заречная в «Чайке», Петя Трофимов в «Вишнёвом саде», казалось бы, уже побеждённые этой безнадёжной жизнью, делают решительные усилия, чтобы вырваться из неё и отстоять свои убеждения.
Это так неожиданно для Чехова, что многие знатоки его творчества до сих пор не воспринимают такой поворот всерьёз, ищут в том некую иронию, чуть ли не насмешку над молодыми максималистами. Ну кому в голову придёт — в наше-то жестокое, неправедное время — всерьёз читать их монологи о творческом труде на общее благо. В интерпретации некоторых современных исполнителей они звучат почти издевательски. Но Чехов-то думал об этом всерьёз. Как и всякий человек, он не мог жить без надежды. Так и назвал Надеждой героиню своего последнего рассказа «Невеста».
Тут уже не нашлось бы никаких предпосылок и поводов для иронического переосмысления. С откровенной симпатией и сочувствием рассказал Чехов о девушке, которая порвала со своей праздной и ленивой средой и уехала в большой город, чтобы учиться, работать, строить новую жизнь. Ничего подобного Чехов до тех пор не писал. Девушка явно шла в революцию. Таково было чеховское завещание миру.
Подписывайтесь на нашего Telegram-бота, если хотите помогать в агитации за КПРФ и получать актуальную информацию. Для этого достаточно иметь Telegram на любом устройстве, пройти по ссылке @mskkprfBot и нажать кнопку Start. Подробная инструкция.
