По материалам публикаций на сайте газеты «Правда»
Автор — Руслан Семяшкин
Большого этого писателя, родившегося в алтайской кержацкой деревне в семье крестьян-староверов и самостоятельно освоившего грамоту, так как родители в школу ходить ему запрещали, десятилетия спустя справедливо назовут патриархом сибирской литературы XX столетия. И в этой оценке писательского труда Афанасия Коптелова, 120-летний юбилей со дня рождения которого приходится на 6 ноября текущего года, не будет никакого преувеличения. Да и как, собственно, можно было бы иначе охарактеризовать его более чем шестидесятилетнюю творческую деятельность, в результате которой он создал множество рассказов, очерков, повестей, романов, пользовавшихся неизменным читательским успехом? Тем более что, по сути, на глазах у Афанасия Лазаревича пройдёт вся советская история, активным участником которой был и он сам. Приобщённый очистительными ветрами Октябрьской революции к активному преобразованию сибирского села, он на всех этапах своего продолжительного жизненного пути будет не просто творить, но и приумножать величие родного Советского государства. Того первого в мире народного государства, которое и поможет этому одарённому выходцу из сибирской глухомани стать признанным прозаиком и общественным деятелем, чьи книги будут переведены на многие языки народов СССР и зарубежных стран.
Афанасию Коптелову, бесспорно, в жизни повезёт. Но везение это к несуеверному, отринувшему от себя отсталость, темноту и домостроевщину, целеустремлённому сибиряку, чьё детство и юность прошли в глухом селе Залесово в ста двадцати верстах от Барнаула, придёт не вдруг. Его Афанасий Лазаревич заслужит. Да, именно заслужит, а не найдёт где-то на бескрайних сибирских просторах, так как с молодых лет станет стремиться к знаниям и путешествиям, новым жизненным впечатлениям и справедливой, светлой, полнокровной жизни. И такую жизнь ему придётся выстраивать самостоятельно, опираясь на собственные силы и поразительную любознательность, помноженную к тому же на усердность, напористость, неподдельный интерес ко всем новшествам и нововведениям того кипучего послереволюционного времени. Времени, в котором только и возможно было состояться простому крестьянскому парню, повидавшему в детских и отроческих годах бесправие, стойкий фанатизм старообрядчества, густо замешенный на произволе, деспотизме и крайней замшелости мышления.
Послеоктябрьская действительность, как известно, эти явления решительно не принимала и осуждала. И Коптелову предоставляется возможность с головой окунуться во всё то новое, что пришло на его родную землю после 1917 года. Потому-то на шестнадцатом году своей жизни он и примет решение порвать с семьёй. Терпеть кержацкие порядки, основанные на мракобесии, ему становится невмоготу.
Афанасию очень хотелось учиться, причём не только книжным премудростям, но и постижению самой жизни, во всех многочисленных её проявлениях и измерениях. Дело это было для него в целом осуществимое, хотя не такое уж и простое. Но фактически Коптелову суждено будет стать лишь самоучкой.
«Самое крупное учебное заведение, которое он окончил, — писал советский литературовед Николай Яновский, специализировавшийся на истории литературы Сибири, — это краткосрочные курсы «красных учителей». В его послужном списке тех лет, если бы он у него тогда был, могли значиться такие профессии, как книгоноша, избач, учитель. Работал он и по землеустройству — инструктором уездного землеуправления, и по ликвидации неграмотности, и по организации коммуны «Красный пахарь» (был её председателем). Но самая главная профессия, которой он с каждым годом всё больше и больше отдавал свои силы, была работа селькора, причём селькора увлечённого, беспокойного, которому до всего есть дело. Вскоре он становится сотрудником газет «Красный Алтай» (Барнаул), «Сельская правда» (Новосибирск), «Звезда Алтая» (Бийск). А какой начинающий газетчик не мечтает стать настоящим писателем? С этого времени и началось его самостоятельное образование, многолетнее, упорное, кропотливое».
С 1924 года очерки, рассказы и повести Коптелова систематически появляются в газетах и журналах. И надо сказать, что уже первые те сочинения в большинстве своём получают одобрительные отзывы. Любопытен и один из них, напечатанный в журнале «Книжная полка» за 1925 год. «А. Коптелов — крестьянин, с дерзостью лезущий в литературу, — сообщалось в данном издании. — Он пишет упрямо, настойчиво, его бракуют, режут, кромсают, но он работает и работает, и через два года систематических браковок он всё же даёт вещь, которая идёт в печать… А. Коптелов упрямо выходит на литературную дорогу, и мы должны приветствовать его».
Несколько позже Коптелов начнёт публиковаться и в журнале «Сибирские огни», старейшем ныне в нашей стране ежемесячном литературно-художественном издании, ставшем для писателя настоящей литературной школой. С его страниц произведения молодого тогда прозаика разлетятся не только по Сибири, но и дойдут до столицы, где имя Коптелова также становилось всё более известным.
Но сам Афанасий Лазаревич надеждой на большой успех не обольщался. К собственному творчеству он изначально относился достаточно критично. Привык Коптелов внимательно и заинтересованно воспринимать и критические суждения, тем паче если они звучали из уст его старших коллег по писательскому цеху. Так, ему на всю последующую жизнь запомнятся слова немало потрудившегося над его воспитанием Владимира Зазубрина, автора первого советского романа «Два мира», который к пятилетию журнала «Сибирские огни» писал: «Коптелову деревня намяла шею. Деревня для него — бычье ярмо. Если бы смог человечьим языком заговорить яремный бык, он заговорил бы, вероятно, с коптеловским упорством о пользе машин, о светлой и освобождающей роли фабрик и заводов.
Коптелов умеет ненавидеть. Тёмную, суеверную, сытую и косную деревню писатель не щадит. Но творчество его не мрачно. Коптеловское отрицание свежо, убеждающе и светло, как его глаза и лоб. Коптелов не только отрицает, но и обладает редкой способностью утверждения.
Технически писатель слаб. Но ведь он молод».
На протяжении всего своего долгого творческого пути Коптелов считал себя представителем горьковской литературной школы и гордился тем, что был воспитан на горьковских традициях и продолжал ими всегда строго руководствоваться. Потому-то и воспевал он в своих произведениях мужество, отвагу, честность, благородство, трудолюбие, высокую чистую любовь. И все эти добродетели Коптелов мастерски высвечивал во имя прославления истинно человеческого начала в людях и отдельно взятом человеке, будь то простой труженик или вождь большевиков. При сём он свято верил в могущество человека, в его физические и духовные силы, в способность преобразовывать окружающий мир, в широту людского естества, призванного творить и созидать.
Горьковский же взгляд на современный литературный процесс, его видение писательского призвания Коптелову посчастливилось воспринимать лично от великого писателя. «Молодой начинающий писатель-сибиряк тоже был замечен Алексеем Максимовичем, — вспоминал десятилетия спустя близкий друг Афанасия Лазаревича, известный сибирский поэт Василий Пухначёв. — В 1929 году Горький пригласил его к себе в Москву. Долго и обстоятельно беседовал о литературных делах в Сибири, о работе писателя. Эта беседа навсегда запала в душу и послужила Коптелову верным ориентиром, «о чём писать и как писать». Многие годы А.М. Горький оказывал понравившемуся ему сибиряку поддержку и помощь.
А сам Афанасий Коптелов всю жизнь следовал горьковским заветам учиться не только литературному мастерству, но и быть заботливым другом начинающим литераторам, отыскивать таланты, помогать их росту, указывать на недостатки и бережно направлять. <…>
Путёвку в литературу получили от него не только русские писатели-сибиряки. С самого начала становления младописьменных литератур Коптелов с особой заботой следил за начинающими писателями Горного Алтая и Бурятии, Тувы и Якутии».
Для советской межнациональной литературы, формировавшейся на всеобъемлющей реалистической основе, главной несущей конструкцией которой являлась дружба народов, такое творческое заступничество и наставничество было естественным и постоянным. И сибиряку Коптелову, изрядно побродившему по Сибири-матушке, неплохо знавшему быт и обычаи её коренных народов, это, естественно, было не в тягость. Всем сердцем радуясь стремлению этих народов поскорее приобщиться к великой русской литературе, Афанасий Лазаревич, выполняя тем самым заветы незабвенного Горького, выступал в роли подвижника и радетеля. А по сути и собирателя воедино, в общий мощный кулак, всей сибирской литературы минувшего столетия, ставшей, в том числе и благодаря Коптелову, уникальным явлением, заслуживающим сегодня дальнейшего изучения и популяризации.
«Была Сибирь непроезжим таёжным краем, — говорил Коптелов в марте 1970 года с трибуны III съезда писателей РСФСР, — веками поставляла в столицу «мягкую рухлядь», пополняла «соболиную казну». И художественные произведения в двадцатых годах у нас называли литпушниной. Тогдашний редактор «Сибирских огней» Владимир Зазубрин призывал «бороться с теми, кто в центре уценивает нашу литпушнину за то только, что она добыта и выделана в Сибири». А Горький на Первом Всесоюзном съезде советских писателей ратовал за то, что пора сибиряков «печатать в журналах центра». И вот неузнаваемо изменился облик огромнейшего края. Теперь уже никому не придёт на ум сравнивать по ценности литературу, созданную в Сибири, с пушниной. <…>
И за границу теперь уже идут не только сибирская пушнина, не только станки и машины, сработанные в бывшем таёжном краю, но и книги, созданные в Сибири. Лучшие из них переведены на многие языки».
Среди этих лучших книг писателей-сибиряков заметно выделялись и книги Коптелова, ставшего в 70—80-е годы прошлого века признанным творцом и крупным общественным деятелем, имевшим огромный авторитет в писательских сообществах Сибири, РСФСР, да и всего Советского Союза, на просторах которого творчество старейшего сибирского писателя также высоко ценилось. Делегат всех всесоюзных и российских писательских съездов, Коптелов избирался и делегатом XXIII съезда КПСС, а также неоднократно — членом Новосибирского обкома партии, в ряды которой он вступил в 1944 году.
Чем же примечательно творчество Коптелова сегодня? Тем, безусловно, что он создал широкие реалистичные полотна о жизни и кардинальных преобразованиях в Сибири, привнесённых на её землю Советской властью, а также и тем, что обратился к неохватной ленинской теме, написав выдающуюся трилогию о вожде, состоящую из романов «Большой зачин», «Возгорится пламя» и «Точка опоры», удостоенную в 1979 году Государственной премии СССР.
Казалось бы, первые свои романы «Светлая кровь», «Великое кочевье», а затем и романы «На-гора!», «Сад» Коптелов посвятит современности, постаравшись высветить в них неплохо знакомую ему проблематику, и вдруг неожиданно обратится к великому ленинскому образу… Ну где тут прямая связь? Где те незримые связующие нити, которые могут объединить, к примеру, роман «Светлая кровь» о строительстве Туркестано-Сибирской железной дороги и роман о жизни и работе Ленина в период сибирской ссылки «Возгорится пламя», завершающийся отъездом Ульяновых из Шушенского?
На первый взгляд, конечно, ничего общего в этих произведениях нет. Тематика их действительно диаметрально противоположна. И здесь, по существу, предмет для каких-либо аналогий или рассуждений явно отсутствует. Но всё-таки есть одно важное положение, скорее, даже условие, которое на деле, пускай и не напрямую, роднит все эти и другие сочинения писателя. И находится оно, как ни странно, что называется, на поверхности, ведь писал-то свои вещи Коптелов не столько об исторических и современных событиях, сколько о людях, сильных, волевых, целеустремлённых личностях, заслуживавших пристального читательского внимания. Такового, надо сказать, к радости писателя, его книги практически всегда удостаивались.
К сему добавим и то, что Коптелов блестяще умел преподносить своих героев выпукло, убедительно, в разных ракурсах, непрерывном динамичном движении и даже с настоящим сибирским размахом. «Чисто сибирские качества характера А. Коптелова — широта и размах — в его творчестве помножены на обострённое чувство человека-гражданина, участника величайшей в мире перестройки природы и общества, — писал известный литературовед-сибиряк Лоллий Баландин. — Захватывающе стремителен путь его героев. «Точка отправления» находится на таком огромном расстоянии до «точки назначения», что всё рассказанное писателем поражает масштабами событий, заряжает его произведения зарядом долговременного действия».
Но масштабность событий, волновавших писателя, в его романах не рассматривается вне тех героев, которым было и предопределено её творить. Не показывается она и в отрыве от движения народных масс, выступающих, как известно, главными творцами истории. Так, например, один из героев романа «Светлая кровь» инженер Адрианов долго не может поверить в возможность преобразования казахской степи: «Что может сделать неграмотный, бескультурный народ?» И, оказывается, народ этот, веками кочевавший по бескрайней степи, способен совершать чудеса: «Ночью Адрианов вышел из вагона и поднялся на холм. У костра гудели голоса казахов, удивлённых степной молодостью. Оглянувшись, он увидел зарево огней: по всей станции рассыпаны электрические лампочки. Степь дышала взволнованно и о своей новой юности, пришедшей так внезапно, говорила человеческим языком».
Горячее дыхание тех героических дней первой пятилетки в романе этом, одном из первых, ещё художественно незрелом и далёком от совершенства, ощущается и в других эпизодах, в наше время смотрящихся отчасти наигранно. Но, несомненно, Коптелов такой незамысловатый приём, отдающий неискренностью, не будучи в той истории сторонним наблюдателем, использовать не собирался. Всё, что расходилось с реальностью, им решительно отвергалось, тем более что в те молодые годы он активно выступал и как очеркист, увлекательно писавший о сибирской действительности. В 1931 году в Москве выйдет и первая книга очерков Коптелова «Форпосты социализма».
Заметным, примечательным явлением в советской литературе 1930-х годов станет и роман Коптелова «Великое кочевье», написанный им в 1934—1935 годах. И прежде всего потому, что он существенно дополнит общую картину эпохальных событий, связанных с коллективизацией сельского хозяйства, нашедших выражение в таких значительных произведениях, как «Поднятая целина» М. Шолохова, «Бруски» Ф. Панфёрова, «Горные орлы» Е. Пермитина, «Ненависть» И. Шухова. Но, в отличие от названных произведений, «Великое кочевье» станет тем крупным и одним из первых в русской литературе творений, в котором будет показан процесс перехода отсталых народов России на социалистические рельсы.
Незаурядна и судьба этого романа, претерпевшего за два десятилетия после его выхода в свет существенную переработку. Коптелов с завидным упорством работал над ним, кромсал, безжалостно отсекал всё лишнее, удалял «словесные лохмотья», шлифовал язык, упорядочивал форму и содержание. Доработанное же произведение стало выразительным, ёмко, подробно, рельефно выразившим эпоху великого кочевья народов Алтая, как отмечала Л. Сейфуллина, «из страны рабства в страну социализма».
Роман «Великое кочевье», подзабытый в наше время, тем не менее не растерял ни своих художественных достоинств, ни актуальности, хотя речь в нём идёт о переходе алтайцев к оседлости, к хлебопашеству и травосеянию. Давно минувшие события, возразят автору этих строк, вроде ничем не отображаются на сегодняшней действительности Алтая, жизни его коренных народов. Но, думается, забывать о том трудном, порою мучительном пути, по которому прошли кочевники, с опаской сбрасывавшие с себя путы религиозных и родовых предрассудков, освобождавшиеся от бескультурья и безграмотности, всё же не стоит. Как не следует забывать и то важнейшее обстоятельство, что благодаря этим существенным переменам алтайцы приходили к осознанию своих классовых интересов, к грамотности и постижению азов культурной жизни, к уважительному отношению к женщине и, наконец, к общественной и политической деятельности, никак им ранее даже в мыслях не представлявшейся.
Показать судьбоносные процессы в динамике было, разумеется, непросто. Коптелову же это удалось. Наверное, по силе воздействия на читателя, по средоточию живых, наполненных острыми противоречиями картин, не лишённых, однако, и оптимистического настроя, «Великое кочевье» следует отнести к лучшим произведениям писателя. К тем творениям, которые убедительно подтверждают даровитость Коптелова, его писательский размах и глубину, помноженные на стремление внедряться в самое существо народной жизни, в её потаённые уголки, неприметные нам, но так детально им прочувствованные и изученные.
«Счастливый опыт романиста, умеющего мыслить философски, крупными категориями и в самобытной художественной манере воплощать свои замыслы, позволял Коптелову мечтать широко и дерзновенно, — писал Л. Баландин, предваряя разговор об обращении писателя к неисчерпаемому ленинскому образу, продолжающему, к счастью, в литературе присутствовать и сейчас. — Как никто другой из писателей-сибиряков был готов он к работе над самой ответственной темой современности — Ленинианой. Был готов, но робел. А кто из писателей не испытывал этого чувства, когда нужно было в рукописи поставить слово «Ленин», двоеточие и — начать говорить словами вождя, мыслить его масштабами? Все, кто имел опыт работы над ленинской темой — А. Каплер, Н. Погодин, А. Корнейчук, К. Тренёв, — все признавались в чувстве робости при соприкосновении со сложнейшей темой. <…>
Как и других писателей, ленинская тема для А. Коптелова имела характер личный, глубоко выношенный, свой собственный. <…> Не вчера и не вдруг начал разрабатывать он свою Лениниану. Коптелов шёл к ней всей жизнью».
Работать над ленинской темой писатель стал в возрасте достаточно зрелом. «Осенью 1948 года, — рассказывал Коптелов в очерке «Поездка в Шушенское», — мне посчастливилось посетить ленинские места в Красноярском крае, и годы, проведённые Владимиром Ильичом в сибирской ссылке, ощутимо встали передо мной». С этого времени он и начнёт тщательно изучать исторические материалы, документы, воспоминания, связанные с деятельностью Ленина. Но первый роман трилогии «Большой зачин» увидит свет лишь в 1963 году и охватывать он будет годы с 1894 по 1897-й, те самые, которые ознаменуются началом ленинского этапа в развитии марксизма.
Перед нами в этом романе Владимир Ульянов предстаёт молодым и деятельным. События же в повествовании развиваются то в Петербурге, то в московских тюрьмах, то по дороге в Сибирь, то в Красноярске, где Ульянов задерживается перед тем, как отправиться на место своей ссылки в Шушенское.
Присутствует в романе и примечательный эпизод, в котором показаны беседы Владимира Ильича с ярым сторонником сибирского областничества, замешенного на сепаратизме, врачом Владимиром Крутовским, состоявшиеся в купе поезда, следовавшего из Москвы в Красноярск на протяжении десяти дней. По ходу развернувшегося между ними разговора Ленину придётся дать этому самодовольному, холёному, с барственной внешностью, заблуждающемуся интеллигенту, увлекающемуся идеями народничества, открытый бой. Заметив же у него народническую литературу, Ленин откровенно называет её «непроходимой чепухой», насквозь лживой и вредной. Более того, Ленин непочтительно отзывается и о Н.К. Михайловском, теоретике и идейном вдохновителе либерального народничества.
«— Как вы смеете?.. О самом Николае Константиновиче, властителе дум…
— …мелкобуржуазной интеллигенции. Только. Да и то в минувшие времена».
Далее же Ильич продолжит говорить ещё более определённо:
«— Поймите нас, пока михайловские позволяют себе глумиться над идеями рабочего движения, западноевропейского и нашего русского… — продолжал Владимир Ильич.
— Глумиться? Ну зачем такие слова? — сморщился Крутовский и схватился за щёку, словно у него вдруг заболели зубы.
— Да, спор ни к чему не приведёт, — согласился Владимир Ильич. — Вам меня в свою веру не склонить, а мне вас. Потолкуем лучше о Сибири. Расскажите-ка о ваших областниках, об их кредо.
— Это и моё кредо! — с гордостью заявил Крутовский.
— Вот как!
— В Сибири, знаете, так много самобытного, что её особые пути надо понять сердцем…
— Особые пути? Пути, доступные не логике, не разуму, а только сердцу аборигенов? — воскликнул Владимир Ильич. — Как видно, и тут мы не найдём общего языка…»
Полярные точки зрения Коптелов высвечивает в этих диалогах убедительно и доходчиво. И Ленин в них держит верх не только в силу неопровержимых истин, лежавших в основе его мировоззрения, а и потому, что в нём ярко проявляется характер, вовсю кипит созидательная энергия, позволявшая ему выступать и неутомимым полемистом, и убеждённым пропагандистом одновременно. Ленин уверен в себе. Он не сомневается в правоте своих суждений и готов вести ожесточённую борьбу с народниками и далее.
Второй роман трилогии «Возгорится пламя» Коптелов посвятит шушенскому периоду деятельности вождя. В нём он предельно достоверно, развеяв некоторые мифы и отказавшись от легенд, долго гулявших по Сибири, но противоречивших истине, поведает о том, как же жилось и работалось Ленину в далёком Шушенском. А годы те Ильичу, несмотря на то, что он мог вдоволь бывать на природе, охотиться, работать, не принесли всё же душевного спокойствия и равновесия. По образному выражению Коптелова, Ленин напоминал в Шушенском «орла со связанными крыльями». И это ощущение внутренней несвободы писатель в романе продемонстрирует наглядно на фоне сибирской величественной природы, о которой он, как художник-реалист, умолчать, понятное дело, не мог.
Роман «Возгорится пламя», ярче других частей трилогии проникнутый лирическим началом, Коптелов адресовал прежде всего молодёжи, не знакомой со стариной, не знавшей нравов и быта тех лет. Написать же такой роман писателю было необычайно трудно, но вместе с тем и ответственно. Предстояло-то рассказать молодым о том периоде жизни Владимира Ильича, когда никаких внешне занимательных событий не происходило. Следовательно, Коптелову оставалось лишь сосредоточиться на мыслительной деятельности Ленина и смело ввести читателей в лабораторию его мысли, дав им возможность проследить за зарождением в глухой сибирской ссылке великих предвидений вождя, сыгравших впоследствии огромною роль.
Немалую трудность для писателя представляла глава, посвящённая протесту российских социал-демократов, вошедшему в историю как «Протест 17-ти». Необходимо было разобраться в том, как проходило тайное собрание в Ермаковском? Как шли прения? Вокруг чего разгорались страсти? И Коптелову, поразмышлявшему над этими вопросами, пришлось то историческое событие несколько драматизировать, придав ему тем самым большей значимости и вескости, способных в очередной раз подчеркнуть не только саму ленинскую гениальность, но и его умение в процессе диалога убеждать, а если потребуется, то и бить оппонентов наотмашь. К слову, как известно из истории, то собрание Ленина поддержало единогласно и подготовленный им проект резолюции был подписан всеми его участниками. Но и Коптелов всё-таки против истины не погрешил. «Нет, вначале они не были единодушны, — размышлял писатель в своей автобиографической книге статей и очерков «Минувшее и близкое». — Не зря же в многотомной «Истории КПСС» подчёркнуто, что проект резолюции, предложенный Ильичём, был принят «после горячих прений».
Особо хотелось бы выделить заключительный роман трилогии «Точка опоры», ставший итоговым произведением коптеловской Ленинианы, потребовавшей от него тридцатилетнего неустанного труда, всецело посвящённого Ленину. Расшифровка заглавия этого романа заключалась в ленинских словах, взятых писателем в качестве эпиграфа: «…Можно было бы, видоизменяя известное изречение, сказать: дайте нам организацию революционеров — и мы перевернём Россию». Но Ленин не стал ждать такой милости, а создал подобную организацию — партию российских социал-демократов.
В романе Ленин и показан у истоков создания партии и массового революционного движения в России. В книге отображён период его жизни в эмиграции 1900—1905 годов. Действие происходит в Мюнхене, Лейпциге, Лондоне, Брюсселе. Ленин работает над проектом программы партии, пишет знаменитую работу «Что делать?», ведёт непримиримую борьбу в ходе подготовки и проведения II съезда РСДРП с оппортунистами, завершившуюся созданием партии большевиков.
Ленин писателем написан живо, в движении, в постоянном мыслительном поиске. Видим мы на страницах романа и накал ожесточённой, принципиальной схватки с фразёрами и демагогами, откровенно заблуждавшимися Г. Плехановым, П. Аксельродом, Ю. Мартовым, А. Потресовым, В. Засулич. Содержательно представлены и его отношения с такими видными революционными фигурами, как Н. Крупская, М. Ульянова, Г. Кржижановский, М. Горький, М. Андреева, И. Бабушкин, Н. Бауман. Основательно проникнуто это крупное, широкомасштабное полотно и пафосом ленинской страстной и непримиримой борьбы за подлинно революционную программу партии, за чистоту партийных рядов, за победу идей марксизма.
Ленинская тема по праву займёт в жизни и творчестве Коптелова одно из главных мест. Практически три десятилетия напряжённого, кропотливого исследовательского труда уйдут у него на изучение документов, воспоминаний, специальной литературы, других доступных источников в библиотеках Москвы и Томска, в музеях имени Ленина и в Мартьяновском доме в Минусинске. Досконально изучит он и все годы сибирской ссылки Ленина, побывает также в странах Западной Европы, так как без личных впечатлений при написании романа «Точка опоры», повествовавшего в том числе о заграничном периоде жизни Ильича, ему обойтись было бы трудно. «Я не смог бы написать главы романа, если бы не побывал в Лейпциге, не смог бы написать лондонских глав, если бы не посетил Британского музея и могилы Карла Маркса да не походил бы по улицам и паркам английской столицы, не познакомился бы с домами, хотя и нынешних, обитателей», — напишет Афанасий Лазаревич в очерке «Над рукописью романа «Точка опоры».
Коптеловская Лениниана как цельное художественное творение в действительности значительна и исключительно реалистична. И к такому мнению единодушно пришли буквально все: профессиональные историки и критики, научные работники Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, соратники Ленина, старые большевики, участники событий тех лет, многочисленные литераторы.
«Ильич, как живой, встаёт со страниц Вашего романа во всём величии своей простоты и человечности», — признаётся в письме писателю Ольга Борисовна Лепешинская, член партии с 1898 года, соратница Ленина, бывшая в сибирской ссылке вместе с ним и Надеждой Константиновной.
А во втором своём письме по поводу романа «Большой зачин» она продолжит: «Я думаю, что вы не обидитесь, если я, 92-летний современник и участник описываемых Вами событий, обниму Вашу голову, крепко поцелую Вас и скажу:
«Дорогой Афанасий Лазаревич! Спасибо тебе за то, что ты сделал для советских людей, и благословляю тебя на дальнейший твой благородный труд!»
Последуем и мы примеру стойкой революционерки, выдающегося советского учёного О. Лепешинской и поблагодарим через три десятилетия после ухода в вечность этого замечательного русского советского писателя, коммуниста, страстного защитника природы, культуры и самоидентичности Сибири, одного из лучших творцов отечественной Ленинианы за всё то, что он осуществил на протяжении своей земной жизни. За книги, которые, хочется верить, вновь станут востребованными.
Подписывайтесь на нашего Telegram-бота, если хотите помогать в агитации за КПРФ и получать актуальную информацию. Для этого достаточно иметь Telegram на любом устройстве, пройти по ссылке @mskkprfBot и нажать кнопку Start. Подробная инструкция.
