По материалам публикаций на сайте газеты «Правда»
Автор — Руслан Семяшкин
Александр Твардовский… Поэт, с именем которого в нашей жизни связано очень многое. Поэт, к которому мы часто обращаемся. Поэт, ещё при жизни ставший классиком. Поэт, подчеркнём, исконно русский, советский, давно ставший национальным символом.
Исключительной популярностью, всеобщим безусловным признанием народа пользовалось творчество Александра Твардовского, чей 115-летний юбилей со дня рождения приходится на 21 июня нынешнего года, в советское время, когда ему посчастливилось трудиться и состояться в качестве большого народного поэта. Востребовано, ценимо в народе его творчество и в наши дни.
По большому счёту, Твардовскому повезло избежать потока каких-либо злонамеренных нападок наносного словесного мусора, одно время как из рога изобилия летевшего в сторону многих советских писателей и поэтов, которых обвиняли в различных «грехах», и прежде всего в их верности Советской власти.
Справедливости ради, надо сказать, что и в наше время о Твардовском пишут, рассуждают и говорят. Вот что на сей счёт писал полтора десятилетия назад известный исследователь его творчества, литературовед, доктор филологических наук профессор Смоленского государственного университета Виктор Ильин: «За мемуаристами в бой против Твардовского-классика пошли обиженные им литературные крикуны и кликуши. К 90-летию рождения поэта его родной «Новый мир» опубликовал два этюда — А. Солженицына и Ю. Кублановского. А. Солженицын признавался задним числом, что в процессе полемики с властью проглядел, какая угроза нависала над главным редактором «Нового мира», но не сделал тогда ничего, чтобы защитить его от нападок. А Юрий Кублановский, ориентируясь на модные поэтические поделки, пришёл к выводу, что «после новаций, метафор и метаморфоз новейшей поэзии — простоватая, прямая, местами нравоучительная поэзия Твардовского кажется архаичной». И далее он заявил, что родник поэзии А. Твардовского замутнила связь поэта с Советской властью, которой он верно служил своим творчеством, — иных аргументов у критика не нашлось. Тесная связь с жизнью, заинтересованность в делах быстротекущего дня были поставлены в вину, как и связь с народом и родной землёй».
Твардовский глубоко осознавал и дух времени, и своё поэтическое предназначение, и ту идейно-нравственную атмосферу, которая царила в советском обществе. При чём он этой атмосферой не просто жил, он ею был наполнен без остатка, он ею гордился. Так, в поэме «За далью — даль» поэт отмечал:
Нет, жизнь меня не обделила,
Добром своим не обошла.
Всего с лихвой дано мне было
В дорогу — света и тепла…
Чтоб жил и был всегда
с народом,
Чтоб ведал всё,
что станет с ним,
Не обошла тридцатым годом,
И сорок первым,
И иным…
Твардовский в действительности «был всегда с народом». Он — уроженец Смоленщины, сын сельского кузнеца, из народа вышедший (семья его при этом была признана кулацкой и подверглась выселению из родных мест), от него никогда и не отдалялся. Потому-то в его творчестве так явно, выпукло, осознанно и отразятся существенные, «родовые» приметы народного бытия и ключевые события истории советского общества. Фактически Твардовский необычайно талантливо, с удивительной полнотой, правдивостью запечатлеет всё то, чем жил советский народ и в годы первых пятилеток, и в суровые дни Великой Отечественной войны, и в период грандиозных свершений послевоенного времени. И не просто запечатлеет, но найдёт то необходимое правдивое художественное слово, которое могло сказать о самом важном, сокровенном, в общем, обо всём, о чём люди желали услышать, в чём они по-настоящему нуждались.
Так, в свет выйдут его поэма о коренном переломе в судьбах крестьянства «Страна Муравия» (1936), удостоенная в 1941 году Сталинской премии второй степени; сборник «Сельская хроника» (1939); «Книга про бойца» («Василий Тёркин») (1941—1945), отмеченная в 1946 году Сталинской премией первой степени; сборник «Фронтовая хроника» (1941—1945); поэма «Дом у дороги» (1946), удостоенная в 1947 году Сталинской премии второй степени, — ставшие лучшими поэтическими произведениями 1930—1940-х годов. Столь же выдающимися событиями литературной жизни страны 1950—1960-х годов станут поэма «За далью — даль» (1953—1960), удостоенная в 1961 году Ленинской премии, и сборник «Из лирики этих лет», отмеченный в 1971 году Государственной премией СССР.
Более пятидесяти лет прошло с того момента, когда 18 декабря 1971 года сердце поэта остановилось. За эти полвека, увы, жизнь наша кардинально изменилась, посему-то можем мы с уверенностью говорить и о том, что Твардовский являлся поэтом современной ему советской тематики, а источником его вдохновения было личное участие в жизни, в той самой обыденной повседневной жизни, свидетелем которой он и являлся.
Поэт истинно русский, наследовавший поэтические традиции Пушкина и Некрасова, не писавший о дальних странах, но питавший своё творчество живительными соками и красками родной земли, Твардовский, будучи художником большим, самобытным, со своим неповторимым творческим почерком, тем не менее не замыкался в пределах русского национального самосознания, ощущал в себе и звонкое эхо всего мира. Оттого-то, не выходя за пределы родного ему жизненного материала, отображая противоречия, проблемы, волновавшие человечество в середине двадцатого столетия, Твардовский никогда не переставал испытывать чувство гордости за Советское государство, за социалистический строй, бывшие мерилом его мировоззренческой «системы координат»:
За годом — год, за вехой — веха,
За полосою — полоса.
Нелёгок путь.
Но ветер века —
Он в наши дует паруса.
Вступает правды власть
святая
В свои могучие права,
Живёт на свете, облетая
Материки и острова.
Она всё подлинней и шире
В чреде земных надежд и гроз.
Мы — это мы сегодня в мире,
И в мире с нас
Не меньший спрос!
Гражданственная поэзия Твардовского особая. Между прочим, ещё при жизни поэта находились и такие оригиналы, которые вообще не считали его поэтом, поскольку он якобы не писал любовных стихов. Дескать, нет любовной лирики — в поэты не годишься. Не вдаваясь в подробности таких «умозаключений» и не пытаясь доказать обратное, к примеру, отметим, что одна из глав поэмы «Василий Тёркин» называется «О любви». И в ней в том числе звучат такие слова:
Нет, друзья, любовь жены, —
Сотню раз проверьте, —
На войне сильней войны
И, быть может, смерти.
И одно сказать о ней
Вы б могли вначале:
Что короче, что длинней —
Та любовь, война ли?
Но, бестрепетно в лицо
Глядя всякой правде,
Я замолвил бы словцо
За любовь, представьте.
Однако вернёмся к поэзии гражданственной. Она, думается, в творчестве Твардовского занимала главенствующее место. При этом для него было свойственным создавать полотна эпические. И одним из первых среди них следует отметить поэму «Страна Муравия» — о великом переломе в деревне. Её замысел поэту был подсказан Александром Фадеевым, обратившим внимание на эпизод в романе Ф. Панфёрова «Бруски», изображавшем путешествие середняка Никиты Гурьянова в поисках бесколхозной сказочной страны Муравии.
Подсказанный Фадеевым сюжет как нельзя лучше отвечал творческим планам и уже имевшимся заготовкам, позволившим Твардовскому взяться за этот фантастический сюжет, по-своему повернув его в сторону эпической поэмы. Обращение же к стиху с музыкально-песенной основой, ритмически упорядоченному и образному означало поворот в творчестве поэта от рифмованной полупрозы первых поэм к подлинной поэзии зрелого периода.
«Страна Муравия» сильна своей поразительной художественной уживчивостью откровенно сказочного и достоверного, где условный сюжет наполняется живой жизнью. Так, не пожелавший вступить в колхоз середняк Никита Моргунок и отправляется на поиски легендарной Муравии, обетованной страны мужицкого счастья. И в представлении собственника она обязательно должна быть бесколхозной:
Земля в длину и ширину —
Кругом своя.
Посеешь бубочку одну,
И та — твоя.
И никого не спрашивай,
Себя лишь уважай.
Косить пошёл — покашивай,
Поехал — поезжай…
Разыскивая благополучную Муравию, Моргунок едет по стране от села к селу, встречается и беседует со странствующим попом-отходником, с бегущим из ссылки кулаком, обнищавшими единоличниками затерявшегося в океане колхозных полей селения Острова, разуверившимся в боге «остатним богомолом», посещает богатый колхоз, где председательствует коммунист Андрей Фролов, присутствует на весёлой колхозной свадьбе и на кулацких поминках. Каждому дорожному приключению и встрече Твардовский посвящал отдельную главу, содержавшую законченную картину и вместе с тем подчинённую общему замыслу. Мысль же о крушении частнособственнических иллюзий, о крестьянском счастье, возможном лишь в условиях коллективного хозяйства, неизменно пронизывала все главы.
Бурно идёт по стране весна года великого перелома, и так же мощно, неудержимо движется народ навстречу новой жизни. Смущённая душа Никиты Моргунка, печалившегося от расставания с заветной мечтой о собственном клочке земли, тем не менее ощущает и то, что единоличнику уже не устоять под напором колхозной нови. Именно там, в колхозах, спорится работа, дружно зеленеют хлеба, народ повеселел, а бывшие подпаски управляют тракторами.
Чем дальше едет Моргунок,
Тем радостней земля…
Земля!
Всё краше и видней
Она вокруг лежит.
И лучше счастья нет, — на ней
До самой смерти жить.
Поэма «Страна Муравия» — этапное явление в развитии советской эпической поэзии. По глубине раскрытия социального конфликта, художественной силе отображения идейно-нравственной перестройки крестьянина она стоит вровень с «Поднятой целиной» М. Шолохова и «Брусками» Ф. Панфёрова. Важной вехой станет это произведение и на творческом пути самого Твардовского. В нём впервые на полную мощь раскрылось его самобытное дарование, позволившее поэту выйти на всесоюзную орбиту. Впервые здесь прозвучит и щедрый талант сатирической иронии и лукавого юмора.
Среди довоенных творений Твардовского хотелось бы выделить стихотворение «Ленин и печник» (1938—1940), которое поэт писал, будучи членом большевистской партии, куда он вступил в 1938 году.
Написанное по фольклорной записи, это стихотворение поражает своей достоверностью. Вождь революции предстаёт в нём руководителем, обладавшим талантом душевного общения с простыми людьми.
В Горках знал его любой,
Старики на сходку звали,
Дети — попросту, гурьбой,
Чуть завидят, обступали.
Был он болен. Выходил
На прогулку ежедневно.
С кем ни встретится, любил
Поздороваться душевно.
Ленина Твардовский изобразит через восприятие талантливого в работе и не лишённого чувства юмора крестьянина-умельца, выступавшего в стихотворении в качестве главного действующего лица.
Печь исправлена. Под вечер
В ней защёлкали дрова.
Тут и вышел Ленин к печи
И сказал свои слова.
Он сказал, — тех слов дороже
Не слыхал ещё печник:
— Хорошо работать можешь,
Очень хорошо, старик.
Впервые в советской поэзии ленинская тема раскрывалась так реалистически конкретно, в жизненной ситуации, с подкупающей теплотой и светлым, добрым юмором. Посему «Ленин и печник» и станет одним из наиболее популярных произведений поэтической Ленинианы, настойчиво зовущей к своему новому прочтению и осмыслению.
Естественно, писал Твардовский и о Сталине. В своё время широко известным станет его стихотворение «О Сталине», над которым Александр Трифонович работал в 1950—1952 годах. Второй раздел этого произведения повествовал о личных впечатлениях поэта, связанных с каждодневным восприятием образа вождя, его великой исторической миссии. По существу, Сталин для Твардовского тут выступает самым родным и близким человеком:
Таких, как я, на свете
большинство,
Что не встречались с ним в Кремлёвском зале,
В глаза вблизи не видели его
И голоса в натуре не слыхали.
Но всем, наверно, так же,
как и мне,
Он близок равной близостью
душевной,
Как будто он с тобой наедине
Беседует о жизни ежедневно,
О будущем, о мире и войне…
И всё тебе, как у родного, в нём
До мелочи привычно и знакомо.
И та беседа длится день
за днём —
Он у тебя, ты у него, как дома.
Что б ни было, а вы всегда
вдвоём.
И так любой иной
из большинства
Себя в высоком видит том
совете.
У нас у всех на то равны права, —
Он и живёт для нас на этом
свете.
Прошли годы, сам Твардовский давно перешагнул порог вечности, а дискуссия о его отношении к Сталину продолжается и сегодня. Причём мнения тут наблюдаются абсолютно полярные: от полного отрицания уважительного отношения поэта к вождю до безоговорочного признания Александра Трифоновича убеждённым сталинистом.
«У поэта были причины для особого, личного, благодарного отношения к Сталину, — писал известный советский и российский критик и литературовед Андрей Турков. — «Сын за отца не отвечает», — вспоминает он в дневнике слова, едва ли не спасительные для «кулацкого сынка», как именовали молодого Твардовского в Смоленске после высылки его семьи, и пишет далее: «Мои строки ему (Сталину. — А.Т-ов) попались на глаза. Моя признательность». Речь идёт о поэме «Страна Муравия», судьба которой на малой родине автора была крайне гадательной, но вскоре, явно не без влияния вождя, чудесным образом изменилась — вплоть до присуждения ей весной 1941 года Сталинской премии.
«Моя растерянность после его смерти», — говорится в дневнике 23 декабря 1953 года. Только через десять дней после случившегося, с трудом, по собственному признанию, вернувшись к «запущенной тетрадке», поэт пишет о схожести переживаемого им состояния с ощущением первых дней войны <…> и прибавляет: «Но и тогда у нас был он».
Отметит Турков и такой факт: «…Твардовский уже несколько лет работал над книгой, получившей название «За далью — даль». «Сразу же после его смерти, — сказано в записи 11 июля 1953 года, — мне начала представляться некая «глава», внеочередная… посвящённая ему, вся, в объёме моей жизни… Да, он наш, наша жизнь, наша юность, коллективизация, пятилетки, Магнитострой, 37 г., 1941—1945 гг. — всё».
Но пройдёт совсем немного времени — и тональность отношения Твардовского к Сталину практически кардинально изменится: «На земле не было такой единоличной власти никогда, ни в какие века, такой власти, какой располагал он… Совсем недалеко уже было (и были случаи) до написания местоимений он, его, ему — с прописной буквы.
Он создал такую духовную дисциплину миллионов людей вокруг своего имени, что она всех, без единого исключения, лишала в известном смысле личности, малейшей самостоятельности мышления, чуть ли не чувства, до того довёл этот пафос беспрекословия, веры, преданности, этот автоматизм подчинения низа верху, что этот автоматизм действует и сейчас, когда речь идёт о снятии «культа личности».
Очевидно, Твардовский со временем стал меняться и явно в духе той официальной политики, что проводил Хрущёв, ставший вдруг главным ниспровергателем вчерашнего вождя, которому он сам не единожды клялся в верности и безграничной любви. Эти метаморфозы проявятся у Александра Трифоновича и в его неоднозначной деятельности в качестве главного редактора журнала «Новый мир», который он возглавлял дважды, с 1950 по 1954 год и с 1958 по 1970 год. И если в первый свой приход в этот журнал Твардовский опубликует в нём объёмный очерк (скорее, повесть) Валентина Овечкина «Районные будни», имевший огромное значение для всей советской литературы, то в 1962 году с подачи главного редактора в «Новом мире» появится рассказ Солженицына «Один день Ивана Денисовича», принёсший автору чуть ли не мировую известность, но обернувшуюся затем откровенным и неприкрытым предательством Отечества. Впрочем, в подробности той давней истории вдаваться не будем, её итог многим хорошо знаком.
Затем, как известно, будет наблюдаться жёсткое противостояние Твардовского и его «Нового мира» с убеждённым коммунистом, государственником Всеволодом Кочетовым, возглавлявшим журнал «Октябрь». И недооценивать, как-либо принижать и сводить к личной неприязни тот конфликт никак нельзя, поскольку он носил идейный характер. Увы, и свидетельство тому все последующие общественно-политические процессы, происходившие в Советском Союзе, вплоть до его предательского разрушения в 1991 году.
Что же касается отношения поэта к Сталину, дабы окончательно разобраться в этом вопросе, то, подчеркнём, Твардовский, идя в ногу с хрущёвской политикой борьбы с так называемым культом личности, однозначно выскажется по нему в своей поэме «За далью — даль», посвятив процессу десталинизации целую главу, назвав её вполне определённо — «Так это было».
Так это было: четверть века
Призывом к бою и труду
Звучало имя человека
Со словом Родина в ряду.
Оно не знало меньшей меры,
Уже вступая в те права,
Что у людей глубокой веры
Имеет имя божества.
И было попросту привычно,
Что он сквозь трубочный
дымок
Всё в мире видел самолично
И всем заведовал, как бог;
Что простирались эти руки
До всех на свете главных дел —
Всех производств,
Любой науки,
Морских глубин и звёздных
тел;
И всех свершений счёт
несметный
Был предуказан — что к чему;
И даже славою посмертной
Герой обязан был ему…
Вспоминая ныне Александра Трифоновича, художника чрезвычайно талантливого, но с довольно противоречивой гражданской позицией, мы, конечно, не можем не упомянуть и его легендарную поэму «Василий Тёркин», подарившую нашему Отечеству большого национального героя — солдата Василия Тёркина.
Василий Тёркин — крупного плана образ-символ, до сих пор обладающий огромной силой нарицательности и всеобъемлющего поучительного примера. И всё же, при всей своей собирательности, Тёркин не идеализированный персонаж, а живой человек. «Святой и грешный», он испытывал страх, от которого «на сердце маята», не стыдился ни горьких, ни радостных слёз. Общенародные черты и черты воина-освободителя воплощены Твардовским в живом, психологически богатом и разностороннем характере, в котором каждый из читателей-фронтовиков находил частицу себя или узнавал товарища по окопу. Этим и объясняется поистине всенародная популярность «Книги про бойца».
Образ Тёркина создавался поэтом в годы труднейших испытаний и мощнейшего подъёма духовных сил народа, когда национальный характер раскрылся, как никогда, многообразно и ярко. Это обстоятельство поможет Твардовскому увидеть и отобразить черты народного характера в его высших проявлениях. Потому Василий Тёркин и станет нарицательным типом, символизирующим ум, высокую нравственность, сердечность, жизнелюбие советского воина-освободителя. По сути русский солдат Тёркин подымается до уровня таких мировых литературных героев, как Тиль Уленшпигель Шарля де Костера и Кола Брюньон Ромена Роллана.
Тёркин — образ всецело народный. И при этом, говоря о защите Родины — России, он не произносил высоких слов о советском патриотизме. Это обстоятельство даст повод таким известным русским советским поэтам, как Илья Сельвинский и Николай Асеев, утверждать, что Тёркин — персонаж всех времён и войн, в котором выражено традиционное крестьянское начало и не развиты черты, отличавшие бы его от солдата былых сражений. Но всё же он — современник Твардовского, он — советский солдат, искренне любящий Родину, говорящий о ней с заметным душевным волнением, со свойственным ему народным пониманием действительности, просто, незамысловато, несколько шуточно.
Потерять башку — обидно,
Только что ж, на то война…
Пережить беду-проруху,
В кулаке держать табак,
Но Россию, мать-старуху,
Нам терять нельзя никак.
Наши деды, наши дети,
Наши внуки не велят.
Сколько лет живём на свете?
Тыщу?.. Больше! То-то, брат!
Искренняя любовь Тёркина к Родине подтверждается и такими его словами:
Мне не надо, братцы, ордена,
Мне слава не нужна,
А нужна, больна мне родина,
Родная сторона!
Подружившись с богатырём духа Тёркиным «с первых дней годины горькой, в тяжкий час земли родной», Твардовский едва ли не сразу пообещал ему бессмертие. Ведь книгу можно было продолжить лишь при том условии, что герой будет жив-здоров: книга «без конца» потому, что «просто жалко молодца». В дальнейшем же Тёркин не единожды подвергался смертельной опасности, но каждый раз чудом оставался невредим. И дело здесь не только в том, что без героя невозможно было продолжать повествование. Для Твардовского куда важнее было показать, что Тёркин — советский солдат, представитель воюющего народа, а посему должен он жить «всем смертям назло». Недаром Константин Симонов заметит: «Само жизнелюбие Тёркина, его жизнестойкость в своей сущности, в первооснове являлись верой в победу, в бессмертие и непобедимость народа».
Дашь ты мне в одно окошко
Постучать в краях родных,
И как выйдут на крылечко, —
Смерть, а Смерть, ещё мне там
Дашь сказать одно словечко?
— Нет. Не дам…
Дрогнул Тёркин, замерзая,
На постели снеговой.
— Так пошла ты прочь, Косая,
Я солдат ещё живой.
Да, Тёркин в смертельном поединке победит и останется живым. Живым этот вымышленный герой, которому поэт также посвятит поэму «Тёркин на том свете», продолжает оставаться и сегодня. Живым не в прямом смысле, но живущим в нашем коллективном народном сознании, занявшим там свою постоянную нишу. Ту нишу, в которой на первый план выдвигается неискоренимая народность Тёркина, подтверждающая его кровное родство с русским народом-освободителем, победителем и созидателем.
Следует отметить и тот факт, что Твардовский, говоривший в легендарной поэме о единстве всего Советского государства, по существу предскажет и такое уникальное современное народное явление, как «Бессмертный полк»:
Пусть тот бой не упомянут
В списке славы золотой,
День придёт — ещё повстанут
Люди в памяти живой.
И в одной бессмертной книге
Будут все навек равны —
Кто за город пал великий,
Что один у всей страны;
Кто за гордую твердыню,
Что у Волги у реки,
Кто за тот, забытый ныне,
Населённый пункт Борки.
И Россия — мать родная —
Почесть всем отдаст сполна.
Заметными послевоенными творениями Твардовского станут и такие произведения, как «Я убит подо Ржевом», «Их памяти», «В тот день, когда окончилась война», «Сыну погибшего воина», «Жестокая память», «Дорога домой». В год 80-летия Великой Победы они приобретают новое, но такое же мощное, полнокровное звучание, отличавшие их и в былые годы.
Особо выделяется и поэма «За далью — даль», сложившаяся в форме лирического путевого дневника, где отдельные эпические картины перемежаются с чисто лирическими строфами, политическая публицистика — с сатирой и полемикой.
Волнующие воспоминания о прошлом, картины босоногого детства, размышления о литературном призвании, впечатляющие встречи с Волгой-матушкой, с заводами «кузницы страны» Урала, с великими стройками Сибири, беседы с интересными людьми, думы о настоящем и будущем человечества — весь этот богатейший материал и войдёт в эту стройно сложенную, выразительную поэму. «За далью — даль» — произведение в композиционном отношении свободное, не подчиняющееся канонам и схемам, проникнутое поэтической мыслью о величии Отчизны. Твардовский в нём предстаёт лицом к лицу с современностью, с бурной эпохой и её грандиозными завоеваниями.
У этой поэмы нет последовательного сюжета: «ни завязки, ни развязки — ни поначалу, ни потом…» Функцию сюжета Твардовский сознательно закрепит за дорогой, она-то и объединит лирическое начало:
Лиха беда — пути начало,
Запев даётся тяжело,
А там, глядишь: пошло,
пожалуй?
Строка к строке — ну да,
пошло.
Да как пошло!
Сама дорога, —
Ты только душу ей отдай, —
Твоя надёжная подмога,
Тебе несёт за далью — даль.
Жизненные дороги Александра Твардовского не были сплошь ровными, прямыми и гладкими. Скорее они окажутся неровными и ухабистыми. Но такова жизнь — её удел непредсказуем… Однако и в этой повседневной непредсказуемости следует найти свой путь, своё призвание. Александр Твардовский такое призвание не только нашёл и осмыслил, он его прочувствовал и прожил с максимальной самоотдачей, позволившей творить, ну а творчество — дарить людям, за что Россия ему навсегда и останется благодарной…
Подписывайтесь на нашего Telegram-бота, если хотите помогать в агитации за КПРФ и получать актуальную информацию. Для этого достаточно иметь Telegram на любом устройстве, пройти по ссылке @mskkprfBot и нажать кнопку Start. Подробная инструкция.
