На вопросы корреспондента «Правды» отвечает председатель профсоюза работников РАН Виктор КАЛИНУШКИН
— Виктор Петрович, прошло три года со времени начала «реорганизации» Российской академии наук. Я помню, как в критические моменты в жизни РАН ваш профсоюз всегда занимал решительную позицию. В чём заключалась его работа в истекшее время, удалось ли добиться взаимопонимания с новыми людьми, пришедшими по указке Кремля курировать вас и рассадить по «организационным клеткам»?
— Я бы не стал описывать ситуацию в столь драматических тонах. Мы потратили много усилий, чтобы она существенно не ухудшилась в институтах после событий 2013 года. Эта деятельность велась совместно с коллегами из Федерального агентства научных организаций (ФАНО). Например, уставы институтов, перемены, которые были зафиксированы в документах, предлагаемых ФАНО, — плод наших совместных усилий. Действительно, в ходе переговоров возникали острые ситуации, которые было непросто разрешить. Так, например, системы оплаты труда в РАН, РАСХН и РАМН существенно различались (об этом я ещё скажу подробнее). Договориться было нелегко, но в конце концов удалось.
Конечно, всё идёт непросто. Сейчас, например, начинают вводить профстандарты, эффективные контракты, новые аттестационные требования и положения об аттестации. В Академии наук имелись структуры, которые готовили рекомендации и примерные положения, работали компетентные специалисты. В ФАНО таких структур практически не оказалось. Люди, которые сейчас заполняют этот пробел, часто не владеют сутью вопроса. Скажем, учёный, который проработал по специальности «археология» около 20 лет, хорошо знает проблемы этой отрасли науки. Затем он переходит на работу в президиум РАН. Этот человек на своём месте. А вот сравнительно молодой сотрудник, которого ФАНО выделило для выполнения определённого круга обязанностей, порой смутно представляет себе суть научной работы. И как бы ни хотел он освоить её очень быстро, это не получится.
Сейчас для РАН актуальна проблема так называемой реструктуризации институтов. Вроде бы не совсем профсоюзный вопрос. Тем более мы согласовали и записали в межотраслевом соглашении положения, что реструктуризация объединений институтов не является основанием для увольнения сотрудников. Но дело в том, что наш профсоюз берёт на себя обязанность отвечать за создание нормальных условий труда, поэтому этот вопрос нам небезразличен. Люди не понимают, зачем надо во многих случаях объединять институты, теряя юридическое лицо. И часто даже при бесконфликтных ситуациях возникают организационные проблемы, которые мешают работе.
— Какой удельный вес сокращений среди учёных, представляющих ту или иную тематику — естественные, гуманитарные науки, разработки в области научно-технического прогресса? Где, в каких отраслях более драматично происходит сокращение, «сжимание»?
— Предыдущие два года системных изменений не было. Проблемы начались в 2016 году. Нам урезают финансирование…
— Даже по сравнению с тем, что было?
— Даже по сравнению с ним. Хотя есть два указа президента четырёхгодичной давности об увеличении финансирования науки и увеличении зарплаты научным сотрудникам. Первый из них должен был сыграть роль материальной основы для повышения зарплаты научным сотрудникам к 2018 году. Так вот, в прошлом году заданное главой государства повышение финансирования науки до 1,77 процента от ВВП не было выполнено. Оно, скорее всего, не будет выполнено и позже. В этом году, вероятно, произойдёт секвестрирование бюджета. И хотя уменьшение выделенных средств на развитие науки в рублях пока не так значительно, инфляционные процессы серьёзно усугубляют ситуацию. В основном мы работаем на зарубежном оборудовании, зарубежных расходных материалах. Их стоимость возросла в 2—3 раза. Увеличилась стоимость коммунальных платежей и эксплуатационных расходов, разного рода услуг. В результате директорский корпус оказался в сложной ситуации. Вот тогда-то и начались скрытые сокращения, как мы их называем. Людей начали убеждать переходить на неполный рабочий день, на полставки. Стали «подчищать» кадры в больших организациях. Сейчас этот процесс уже кое-где перехлёстывает объективные границы, и его трудно остановить
— И всё же его реально остановить?
— Только с помощью изменения ситуации с финансированием науки. Если в следующем году его сократят ещё на 5—10 процентов в рублях, что соответствует 20 процентам в реальных ценах, то это поставит институты на грань коллапса. Ресурсы более-менее безболезненного сокращения уже будут «исчерпаны» в этом году. Дальше речь пойдёт о сокращении 15—20 процентов работников. Это уже кандидаты в безработные, они скоро почувствуют свой статус. Между тем некоторые институты уже столкнулись с проблемой коммунальных платежей. В следующем году возможна остановка институтов.
— Что может в этой ситуации сделать ваш профсоюз?
— Мы делаем всё возможное с учётом нынешнего предвыборного года. Посланы соответствующие обращения президенту и главе правительства. Центральный совет профсоюза работает с пятью крупными партиями, которые находятся в федеральном избирательном списке. Мы уверены, что КПРФ поддержит наши требования по финансированию фундаментальной науки. Фракция коммунистов всегда это делала.
— Говоря о проблемах фундаментальной науки, мы обычно имеем в виду Москву и Санкт-Петербург, где сосредоточены основные научные центры. А как обстоит дело с научными учреждениями в других регионах страны, как они переживают нынешний кризис?
— В соответствии с указом президента РФ зарплата научных сотрудников должна быть в два раза выше среднерегиональной. И многие регионы с низкой средней зарплатой с этой задачей справляются. В Москве же мы столкнулись с таким прецедентом: указ президента об увеличении финансирования науки не выполнен, второй — об увеличении зарплаты — пока ещё не отменяется. Директорский корпус вынужден подписывать обязательства, которые необходимо выполнять. Но это совершенно невыполнимые требования. В Ивановской или Тамбовской областях, где среднерегиональная зарплата примерно 18 тысяч, обеспечение зарплаты учёным в 36 тысяч рублей кажется реальной задачей. Другое дело, Москва, где среднерегиональная зарплата — 60 тысяч.
Где-то объединение, слияние институтов приносит плюсы, но чаще — больше минусов. Всероссийский институт растениеводства им. Н.И. Вавилова в Санкт-Петербурге давно хотел присоединить к себе аграрные станции, разбросанные по всей России. В Москве объединили три биологических института, которые имеют точки соприкосновения. В Пущинский научный центр РАН объединились институты одного профиля. Объединённые институты будут представлять одно юридическое лицо. Какие преимущества принесёт этот шаг отечественной фундаментальной науке?
Ещё сложнее будет выстроить объединённые научные структуры в других регионах, особенно на юге страны — в Дагестане, Владикавказе, Нальчике, — во-первых, всюду местная специфика, которую необходимо учитывать, во-вторых — налицо фактор разнородности институтов.
— А как обстоит дело с грантами и хоздоговорной тематикой?
— В 2016 году на 13 процентов было сокращено финансирование гражданской науки в целом. Система грантов и хоздоговорной науки, как видим, переживает сейчас далеко не лучшие времена.
— Улучшение дел в научной сфере будет зависеть от общей социально-экономической ситуации в стране? От этого же будет зависеть и уровень заработной платы?
— Естественно. Вы же не сможете оставить институты без воды и света. Придётся директору залезать в фонд заработной платы, чтобы не остановить НИИ. Даже без одной только воды институт в состоянии продержаться около двух дней.
— Насколько официальные показатели среднерегиональной заработной платы отражают реальную обстановку?
— Росстат ведёт подсчёт по определённой методике. Думаю, она действительно отражает ситуацию. Скажем, средняя зарплата научного сотрудника около 50 тысяч рублей. Но это «средняя температура по больнице». Надо посмотреть, как эта зарплата распределяется по институтам и внутри институтов по категориям сотрудников. В РАН нам давали такую информацию. Я надеюсь, что и ФАНО постепенно отладит эту работу спустя несколько лет.
— Заметно, что вы за выстраивание лояльных отношений с ФАНО. Однако другие ваши коллеги не столь флегматичны. Они считают это агентство виновным главным образом в вышеупомянутых проблемах: том же самом сокращении числа научных сотрудников, уменьшении их заработной платы. Есть ещё упрёк: фундаментальные научные разработки стоят в агентстве далеко не на первом плане…
— Нам удалось с ФАНО отладить процедуры развития трудовых формализованных отношений. Уменьшение финансирования — это не вина агентства, так же как и разрушение академической медицины. Это следствие государственной стратегии.
Дело в другом. Приход ФАНО в РАН привёл к тому, что прекратилось управление наукой. Она осталась без руля и без ветрил. Многократно увеличился бюрократический прессинг. Идёт поток бумаг от агентства, который выводит из себя учёных. Кое-как удалось приостановить поток «реструктуризации институтов». (С большим трудом, но всё-таки удалось!) Но вместо них появляются другие изобретения: какие-то «комплексные программы», которые вроде бы напрямую не бьют по сотруднику, но никто не понимает, зачем они нужны. Теряется драгоценное рабочее время, внедряются новшества, преимущества которых не очевидны. Куча организационных предписаний мешает работе, подобно искорёженным спицам в велосипедном колесе. Непродуманные подходы приводят к сбоям. Вместо того чтобы делать дело, члены дирекции административно-управленческого аппарата вынуждены заниматься решением проблем, связанных с подготовкой кип документов, разных отчётов…
Ученые РАН вынуждены тратить много времени на разрешение проблем, которые уже разрешены. Причём заниматься этим с надрывом, а получать порой… худшие варианты. Учёных это просто добивает, ведь у нас тоже нервы… Я могу назвать только один плюс, который очевиден в деятельности ФАНО. Видимо, в аппарате агентства есть хорошие юристы, которые сумели отсудить и перевести в собственность институтов, оперативное управление ими целый ряд зданий, в частности, в Москве. Однако этот плюс не перекрывает того объёма негатива, который мы получили. Хотя нам ещё повезло, что во главе ФАНО стоят люди, которые прислушиваются к мнению учёных.
За истекшее время не удалось выстроить чёткую и непротиворечивую систему управления институтами. Научно-методическое руководство ими осуществляет президиум РАН. Но никто точно не определил полномочия президиума РАН и не определил полномочия ФАНО. Это приводит к конфликтным ситуациям. Например, не определено, как происходит назначение исполняющего обязанности директора. Двухглавая система управления не может полноценно работать. И она не работает.
Наши отношения с ФАНО определяются трудовым законодательством, это упрощает дело. Но если подходить к нему неформально, выясняется, что проще работать было с РАН, где ещё остаются высококвалифицированные специалисты. Сейчас к тому же приходится выстраивать отношения с медиками и аграриями, у которых собственные проблемы.
— Новая система оплаты труда в фундаментальной науке не должна ухудшать предыдущую, но как ФАНО намерена добиться того, чтобы и овцы были целы и волки сыты? Не могли бы вы «разложить по полочкам» систему оплаты труда, которая сейчас внедряется?
— Каждый институт формирует свою собственную систему оплаты труда на основе примерного положения, разработанного ФАНО совместно с профсоюзами. Есть проблемы: оклады в РАН в 2—3 раза больше, чем у медиков и аграриев. Пока оклады остались прежними, но мы добились включения в оклады надбавок за учёные степени. Каждый институт разработал своё положение о стимулирующих выплатах. И тем не менее зарплата в РАН остаётся низкой. Когда говорят, что в Академии наук оклады выше, чем в других научных учреждениях, то это не значит, что они высоки вообще. Старший научный сотрудник кандидат наук получает около 24 тысяч рублей. Это никуда не годится! Трудно удержать от заманчивых предложений ребят, которые имеют интеллектуальные данные выше средних и хорошо владеют английским. Поэтому их руководителям, в частности мне как заведующему лабораторией Института общей физики РАН (я не освобождённый руководитель профсоюза), приходится «крутиться», чтоб сохранить кадровый костяк.
— А как вам удаётся совмещать научную работу с общественной? Я читал боевые стенгазеты вашего профсоюза ещё в то время, когда его пытался «прессовать» Кудрин…
— В нашем профсоюзе значительную часть работы делают не освобождённые от основных занятий научные сотрудники. Газета московской профсоюзной региональной организации академической и научной общественности «Научное сообщество» имеет только одного освобождённого работника — главного редактора. Штат нашего Центрального совета профсоюза небольшой. Напрягая силы, объединяясь со своими единомышленниками из числа других научных сотрудников РАН, мы отстаиваем ценности российской фундаментальной науки.
Резюмируя, отмечу: за последние 25 лет чего только не пытались власти предержащие делать с российской наукой! Удары сыпались один за другим. И всё-таки она выживает. Думаю, что так будет и дальше.
Впрочем, прессинга, подобного нынешнему этапу, пожалуй, не бывало. Теперь предпринимаются различные шаги по расшатыванию фундаментальной базы отечественной науки. Замечу: для того чтобы поезд потерпел аварию, необязательно закладывать мину под рельсы. Достаточно посадить на место машиниста некомпетентного человека, пусть даже великого учёного. Другое дело, что нормальный человек, не умеющий рулить, поездом управлять не станет. Но это — если он действительно нормальный…
Александр МЕШКОВ.
Подписывайтесь на нашего Telegram-бота, если хотите помогать в агитации за КПРФ и получать актуальную информацию. Для этого достаточно иметь Telegram на любом устройстве, пройти по ссылке @mskkprfBot и нажать кнопку Start. Подробная инструкция.
