Спустя 180 лет после трагической гибели А.С. Пушкин остаётся одной из главных опор русской культуры. Его невероятное по глубине и богатству творческое наследие не только не устарело, но и продолжает ставить перед нами вечные вопросы — и одновременно отвечать на них. Но живое пушкинское слово, волновавшее и звавшее за собой поколения советских людей, может замолчать: утвердившейся в России власти не нужны ни Пушкин, ни просвещённый народ.
Народ без народного поэта
Знаменитые слова поэта Аполлона Григорьева о том, что «Пушкин — наше всё», знает каждый. На первый взгляд, доказательств этот постулат не требует. Пушкин входит в нашу жизнь с детских лет, сопровождает нас в школе, а со многими — к сожалению, конечно, не со всеми — идёт рука об руку всю жизнь. Как бы то ни было, Александр Сергеевич — это первая ассоциация при словосочетании «русский поэт», и трудно найти в России, да и на всём постсоветском пространстве, человека, не сумевшего бы прочитать на память пусть даже одну строчку из великого писателя.
Но всегда ли это было так? Написав о том, что Пушкин — «самородок» и «пока единственный полный очерк нашей народной личности» (статья «Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина», 1859 год), Григорьев выразил мнение довольно узкого слоя тогдашнего российского общества. Вплоть до Великой Октябрьской социалистической революции известность Пушкина ограничивалась дворянством, разночинной интеллигенцией, частично мещанством и купечеством. Основная масса населения страны, прежде всего крестьянство, с творчеством поэта не была знакома.
Во-первых, из-за низкого уровня грамотности. Согласно всеобщей переписи населения 1897 года — первой и последней в Российской империи — грамотным в стране был 21 процент населения. Само собой разумеется, этот показатель сильно разнился по регионам. Если в прибалтийских губерниях он превышал 90 процентов, то в Сибири грамотных было чуть больше 10 процентов, а в Средней Азии лишь три человека из ста умели писать и читать. За два последующих десятилетия картина кардинальным образом не изменилась. Непосредственно перед Великой Октябрьской социалистической революцией, насколько можно судить по подворным переписям 12 губерний, уровень грамотности на селе не превышал 24 процентов. Другими словами, богатейший пласт русской культуры, включая литературу, был недоступен большинству жителей страны. Об этом обязательно нужно помнить, когда заходит речь о мифической «России, которую мы потеряли».
Во-вторых, книга в Российской империи была малодоступной роскошью. 400 рублей в год — именно такое жалованье получал титулярный советник (не самый последний чин в Табели о рангах!) Акакий Акакиевич из гоголевской «Шинели». Нетрудно понять, что тратиться на книги, самые дешёвые из которых редко стоили меньше 10 рублей, не мог даже чиновник средней руки. Дорогим удовольствием были и журналы со стоимостью годовой подписки в 20—50 рублей.
Отсутствие широкого спроса отражалось на тиражах. Крупнейшие прижизненные издания Пушкина не превышали 1200 экземпляров. Издававшийся им журнал «Современник» собрал всего 600 подписчиков, и впоследствии число читателей только падало.
Но, быть может, ситуация изменилась после смерти поэта, когда даже многие недоброжелатели оценили пушкинский талант? Тираж самых массовых изданий Пушкина в дореволюционные годы не превышал 10—15 тысяч экземпляров, причём зачастую выполнены они были на дешёвой бумаге низкого качества, а о научных принципах подготовки текста и говорить не приходится. Единственное академическое издание собрания сочинений было начато в год столетия со дня рождения Пушкина (1899 год), но доведено только до четвёртого тома.
Впрочем, иногда великий поэт всё же доходил до массового читателя. Но лишь в виде… лубка. Низкопробные картинки с текстом — иногда до неузнаваемости искажённым! — стоили по 3 копейки и расходились миллионными тиражами. Но эта «народная литература» сводила громадное творческое наследие Пушкина к небольшому числу «популярных» стихов, ставших песнями (например, романс «Под вечер, осенью ненастной»). В целом же, как резюмировал литературовед Василий Страхов в своём очерке «Пушкин и массовый читатель», дальше города и глубже интеллигенции поэт до 1917 года не пошёл. Он приводит слова одного французского журналиста, который за несколько лет до революции побывал в русской деревне и спросил у крестьян про Пушкина. «Нет, барин, это, должно, не нашей волости», — был ответ.
Так что пророческим строкам поэта —
Я памятник себе воздвиг
нерукотворный,
К нему не зарастёт народная
тропа…
— суждено было сбыться только после 1917 года.
«Возмутитель спокойствия»
Итак, в условиях царской России А.С. Пушкин так и не стал общенародным поэтом, просачиваясь в массы трудными и окольными путями. Но даже этот узкий ручеёк власть пыталась всеми возможными способами осушить. Борьба поэта с цензурой хорошо известна. Немало крови Пушкину попортили такие церберы самодержавия, как Тимковский, Бируков, Шишков и другие цензоры, заслужившие от поэта едкие эпиграммы. Запрету, сокращениям и искажениям подвергались не только «вольные» стихи, но и далёкие от политических тем произведения. Неудивительно, что позволение напечатать первую главу «Евгения Онегина» Пушкин встречает с нескрываемыми удивлением и радостью. «Онегин печатается, — пишет он П.А. Вяземскому. — Не ожидал я, чтобы он протёрся сквозь цензуру».
В 1826 году император Николай I, вернувший Пушкина из ссылки и не скрывавший своего намерения «приручить» строптивого поэта, соизволил самолично цензурировать его произведения. Первоначально Пушкин связывал с этим большие надежды. «Царь освободил меня от цензуры. Он сам мой цензор. Выгода, конечно, необъятная», — сообщает он в одном из писем. Но, как выяснилось совсем скоро, «высочайшая цензура» оказалась не менее жёсткой, чем обычная. «Бориса Годунова» Пушкин не мог опубликовать в течение пяти лет, а после разрешения был вынужден опустить ряд мест. Но и это нужно считать несомненным успехом, поскольку император настоятельно советовал поэту «с нужным очищением переделать комедию свою в историческую повесть или роман наподобие Вальтера Скотта». Многие же произведения, в том числе такие значительные, как «Медный всадник», «Дубровский» и др., так и не были изданы при его жизни.
После гибели Пушкина гнёт цензуры над его произведениями не исчез. Издание некоторых прежде запрещённых стихотворений, поэм и рассказов было поручено В.А. Жуковскому, и все они появились с грубыми искажениями и пропусками. Наиболее известный пример — знаменитый «Памятник», «препарированный» Жуковским для издания первого посмертного собрания сочинений Пушкина. Подозрительные для царизма слова: «Что в мой жестокий век восславил я Свободу» — были заменены на вполне благонравные: «Что прелестью живой стихов я был полезен». Для сохранения рифмы были изменены и другие строки, так что на открытом в 1880 году в Москве памятнике Пушкину были высечены переиначенные стихи. Историческую и литературную справедливость восстановила лишь Советская власть.
Дело доходило до настоящих курьёзов. Например, поп в «Сказке о попе и о работнике его Балде» вплоть до конца XIX века был вовсе не попом, а «купцом Кузьмой Остолопом». Подмена произошла, опять-таки, по требованию цензуры. Показательно, что попытки переписать эту замечательную сказку предпринимаются отдельными деятелями РПЦ и в современной России.
Медленно, с огромным трудом доходил полный и истинный Пушкин до читателя. Стихотворение «Деревня» с его обличительными строками —
Здесь барство дикое,
без чувства, без закона,
Присвоило себе насильственной
лозой
И труд, и собственность,
и время земледельца.
— было разрешено к печати лишь после отмены крепостного права, в 1870 году. Ещё через десять лет в печати впервые появились оба послания к цензору. А некоторые творения — например, «Гавриилиада» — были опубликованы только после Великой Октябрьской социалистической революции.
Причины страха царизма хорошо видны на примере цензуры театральных постановок по мотивам пушкинских произведений. Стремясь не допустить знакомства с поэтом простых людей, которым были не по карману дорогие книги, власти то и дело запрещали инсценировки. Резолюции, иллюстрирующие отношение императорской власти к Пушкину, были собраны В.М. Абрамкиным в работе «Пушкин в драматической цензуре». Вот, например, что постановил цензор И. Либединский по поводу планировавшейся постановки в народных театрах сцен из «Бориса Годунова»: «Я нахожу, что все три эти сцены неудобны для простонародных зрелищ. Первая и в особенности вторая выставляют монашество в совершенно невыгодном свете; третья же, в которой самозванец из-за любви Марины готовится итти возмутить целый народ и сесть на престол Московский, для зрителей, незнакомых с историей, вполне непонятна и ничего поучительного в себе не содержит».
Заметим, что запрет произошёл не при Николае I, а в 1891 году. Примерно тогда же цензура запретила к постановке «Капитанскую дочку». Причина — недопустимость появления на сцене «бунтовщика и самозванца» Пугачёва. «Воскрешать подобные эпизоды из времени «пугачёвщины», и к тому же в драматической и популярной форме, было бы крайне не осторожно, не своевременно и неприлично во всех отношениях», — написал цензор П. Фридберг.
Цензурные препятствия плавно перетекли в XX век. Оперу Э.Ф. Направника «Дубровский» на либретто Модеста Чайковского так и не разрешили к постановке в народных театрах. «Ввиду того, что в этой опере отведено довольно значительное место изображению произвола приказных по отношению к крестьянам и жажды мести этих последних, драматическая цензура нашла эту оперу неудобной к представлению», — пояснил цензор Е. Ламкер.
В откровенно купированном виде представал А.С. Пушкин и перед читателями школьных хрестоматий. С середины XIX века он прочно входит в образовательный канон, но исключительно в виде поэта, писавшего о любви и природе. Пушкина-вольнодумца, Пушкина-обличителя государственного порядка школяры Российской империи не знали.
«Минуты вольности святой»
То, что на протяжении 80 лет после своей смерти Пушкин пугал власти царской России, говорит о многом. Действительно, назвать его верноподданным гражданином и благонадёжным поэтом невозможно. Уже в его лицейских произведениях сквозит обличение рабства и тирании. Действие написанного в 1815 году стихотворения «Лицинию» происходит в Древнем Риме, но параллели с современной Пушкину Россией очевидны. Завершается оно многозначительными словами: «Свободой Рим возрос, а рабством погублён».
Позже намёки и аллегории уступили место прямым обвинениям. В 1817—1820 годах Пушкиным были написаны ода «Вольность», стихотворения «К Чаадаеву», «Деревня», целый ряд эпиграмм на руководителей государства. Они широко распространялись в рукописных копиях, быстро превратив Пушкина в одного из, как бы сейчас сказали, идеологов оппозиции. Вот яркий пример его творчества тех лет («Вольность»):
Питомцы ветреной Судьбы,
Тираны мира! трепещите!
А вы, мужайтесь и внемлите,
Восстаньте, падшие рабы!
Поэт с жаром пишет о «вольности святой» и мечтает увидеть «обломки самовластья». Его острое перо касается не только косных порядков царской России вроде крепостничества, но и непосредственного властителя монархии — Александра I. В сатирическом стихотворении «Сказки. Noёl» царь обещает дать людям закон и «права людей». После этого:
От радости в постеле
Запрыгало дитя:
«Неужто в самом деле?
Неужто не шутя?»
А мать ему: «Бай-бай! Закрой свои ты глазки;
Пора уснуть уж наконец,
Послушавши, как царь-отец
Рассказывает сказки».
Слова, сохраняющие злободневность и в начале XXI века!
В этот, петербургский, период своей жизни молодой поэт близко сходится с декабристами, посещает их собрания и сам едва не становится членом тайного общества (об этом со ссылкой на отца сообщает сын декабриста С.Г. Волконского Михаил). Так называемая десятая глава «Евгения Онегина», сохранившаяся только в отрывках, посвящена будущим участникам декабрьского восстания и тесному общению с ними самого Пушкина.
Смелые, а по мнению многих старших друзей — безрассудные поступки Пушкина в конце концов привели к его высылке сначала на юг, в Бессарабию, а затем «под надзор начальства» в родовое имение в селе Михайловском. Здесь поэт пробыл больше двух лет, до осени 1826 года. Тем самым судьба оберегла его от каторги, а возможно, и от казни. Ведь, как позже признался сам Пушкин императору Николаю, будь он в Петербурге, то обязательно вышел бы 14 декабря 1825 года на Сенатскую площадь. «…все мои друзья были в заговоре, и я был бы в невозможности отстать от них», — сказал он.
Тем не менее царь соизволил вернуть Пушкина из ссылки и обещал ему личное высочайшее покровительство. Как мы уже отмечали выше, известность поэта и попытки самого Николая предстать в более либеральном образе заставили власть сменить тактику с «кнута» на «пряник». Беседы с императором на время возбудили и в самом Пушкине надежды на политические перемены. Но этот «роман с властью» продолжался недолго. Вскоре за поэтом был учреждён негласный полицейский надзор, длившийся до самой его смерти.
Перевоспитать Пушкина, сделать его придворным поэтом царю и его приближённым не удалось. Как раз наоборот. Внешне пушкинское творчество становится менее вызывающим, в нём уже нет места прежним дерзким выпадам против монарха и царских сановников. На деле же гений Пушкина углубляется, затрагивая куда более сложные проблемы исторического процесса, отношений народа и власти, личности и общества. Это обращение к философским и историческим вопросам, их творческое переосмысление не могло не беспокоить власть, продолжавшую считать поэта скрытым «бунтовщиком».
Пушкин же всё сильнее и всё трагичнее чувствовал свой разрыв с окружающим миром. Даже среди ближайших друзей (Жуковский, Вяземский и др.), не говоря уж о петербургской публике, не находил он понимания и сочувствия своим исканиям. Новые произведения, которые мы по праву считаем вершиной писательского пути Пушкина — поэма «Полтава», последние главы «Евгения Онегина», а также «Борис Годунов», «Повести покойного Ивана Петровича Белкина», «История Пугачёва» и т.д. — встречаются более чем прохладно. Всё чаще в свете можно было услышать разговоры об «иссякшем таланте» и «исписавшемся поэте».
Суть этого драматического конфликта уловили в то время единицы. Среди них был В.Г. Белинский, писавший: «…поэт вдруг перерос свою публику и одним орлиным взмахом очутился на высоте, недоступной для большинства. В то время как он уже сам беспощадно смеялся над первыми своими поэмами, его добродушные поклонники ещё бредили Пленником, Черкешенкою, Заремою, Мариею, Гиреем, Братьями-разбойниками и только по какой-то робости похваливали «Цыган»… Явный знак, что Пушкин уже перестал быть выразителем нравственной настроенности современного ему общества и что отселе он явился уже воспитателем будущих поколений. Но поколения возникают и образуются не днями, а годами, и потому Пушкину не суждено было дождаться воспитанных его духом поколений — своих истинных судей». Это, очевидно, чувствовал и сам поэт, написавший в 1829 году знаменитые строки:
Кавказ подо мною. Один в вышине
Стою над снегами у края стремнины;
Орёл, с отдалённой поднявшись вершины,
Парит неподвижно со мной наравне.
Но тяжёлые чувства одиночества и непонимания давят на Пушкина. Этому способствуют обстоятельства жизни. Всё больше расходов требуют женитьба на Наталье Гончаровой, появившиеся дети и постоянные балы, которые не пропускает супруга — «кружевная душа», как прозвали её в свете. Пушкина опутывают долги, он вынужден обращаться к ростовщикам, закладывая даже столовое серебро и шали. 120 тысяч рублей по 50 счетам — столько долгов осталось после его гибели.
Поэт пытается напряжённой работой выправить тяжёлое материальное положение. Но и это оказывается невозможным. Николай I присваивает 33-летнему Пушкину придворный чин камер-юнкера. Худшее унижение придумать было сложно, ведь в обязанности камер-юнкеров, а обычно это были молодые люди в возрасте 18—20 лет, входило «дежурство при императорском величестве». По свидетельству знакомых поэта, он был взбешён этой издёвкой. «Пушкина я видел в мундире только однажды, на петергофском празднике, — вспоминал писатель Владимир Соллогуб. — Он ехал в придворной линейке, в придворной свите… Из-под треугольной его шляпы лицо его казалось скорбным, суровым и бледным. Его видели десятки тысяч народа не в славе первого народного поэта, а в разряде начинающих царедворцев». Сам Пушкин так объясняет своё негодование в письме к жене: «Теперь они смотрят на меня, как на холопа, с которым можно им поступать, как им угодно. Опала легче презрения».
Поэт хочет подать в отставку — ему угрожают закрыть доступ к архивам (и это в пору его работы над «Историей Петра I», на которую он возлагал большие надежды как в творческом, так и в материальном плане). Пушкин пытается избежать исполнения унизительной придворной службы — ему объявляются строгие выговоры. Цепи сжимаются всё туже…
«Давно… замыслил я побег»
В это время Пушкиным овладевает тема побега. Но не физического (хотя в годы южной ссылки он всерьёз обдумывал планы покинуть Россию), а нравственного, духовного побега из великосветской среды с её ложной суетой и лицемерием, где люди
…Торгуют волею своей,
Главы пред идолами клонят
И просят денег да цепей.
Эта проблема и раньше волновала поэта. Кто такой Алеко — главный герой поэмы «Цыганы»? Разочаровавшийся в свете молодой человек, решивший найти правду и душевное спокойствие на лоне природы. Кто такой Евгений Онегин? Тоже скучающий и неспособный никак найти себя столичный житель, который в поисках смысла существования едет то в деревню, то за границу.
Оба они, говоря словами Ф.М. Достоевского, были «несчастными скитальцами в родной земле», исторически необходимо явившимися «в оторванном от народа обществе нашем». «…Он ведь в своей земле сам не свой, он уже целым веком отучен от труда, не имеет культуры, рос, как институтка, в закрытых стенах, обязанности исполнял странные и безотчётные по мере принадлежности к тому или другому из четырнадцати классов, на которые разделено образованное русское общество. Он пока всего только оторванная, носящаяся по воздуху былинка. И он это чувствует и этим страдает, и часто так мучительно!» — описывал Достоевский этот тип человека, объясняя мотивы, толкнувшие Алеко и Онегина к уходу из «высшего общества».
Пушкин, психологизм которого растёт от произведения к произведению, с беспощадной искренностью показывает тщетность такого «бегства». Алеко при первом столкновении с чужой средой обагряет руки кровью и изгоняется из табора. Страдающий хандрой Онегин убивает на дуэли Ленского и продолжает свои бесплодные скитания. По убеждению Пушкина, попытки спастись от условностей света, не порвав с этим светом внутри себя, обречены на провал.
Бесплодны и попытки убежать от несправедливости окружающего мира с помощью индивидуализма и стяжательства. Германн из «Пиковой дамы» глубоко страдает от безденежья. Он уверен, что только деньги дадут ему свободу, уважение и власть. Это страстное стремление в итоге оборачивается для героя катастрофой.
Но где в таком случае спасение? В обращении к народу, к родной стране, в преодолении человеком пропасти, разделившей образованные классы и остальную Россию! Пушкин даёт этот ответ уже в «Евгении Онегине». Татьяна Ларина — противоположность главному герою поэмы. Она выросла на сказках няни — крестьянки Филипьевны — и, несмотря на увлечение европейскими романами, гораздо ближе к родной земле, чем Онегин. Недаром автор называет её «Татьяна
(русская душою)». Как тут не вспомнить Арину Родионовну, воспитавшую Пушкина и на всю жизнь привившую ему любовь к народной культуре! «…Это тип твёрдый, стоящий твёрдо на своей почве, — говорил о Татьяне Достоевский. — Она глубже Онегина и, конечно, умнее его». Татьяне не составляет труда понять, кем на самом деле является Онегин, наполненный чужими идеями, чужими мыслями, по сути — той самой пустой былинкой, носимой ветром:
Что ж он? Ужели подражанье,
Ничтожный призрак, иль еще
Москвич в Гарольдовом плаще,
Чужих причуд истолкованье,
Слов модных полный лексикон?..
Уж не пародия ли он?
Неудивительно, что Татьяна, отданная замуж за старика-генерала, отвергает Онегина, встретившего её через некоторое время в Петербурге. В этой верности мужу, пусть и не любимому ею, также можно увидеть народную нравственность. Татьяна устояла перед разлагающим влиянием светского общества, сохранив цельность и чистоту.
В возвращении на родную почву, в уходе от враждебной среды и заключался побег, к которому так стремился Пушкин:
Давно завидная мечтается мне доля —
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальную трудов и чистых нег.
К народным сюжетам поэт обращался и раньше, но в поздний период творчества это становится особенно заметным. В отношении Пушкина к родной культуре нет высокомерия представителя «высшего общества», зато очевидна огромная любовь к русскому слову, российской истории.
Закономерным стало и всё более усиливавшееся внимание к прошлому страны. В отличие от большинства предшественников и современников Пушкин считает главным двигателем истории не отдельные личности (хотя интерес поэта, например, к Петру I общеизвестен), а народные массы. Это ярко проявляется в драме «Борис Годунов», где народ является полноправным действующим лицом, выступая то в образе обвиняющего царя юродивого, то безмолвствующей, но грозной силы.
Всё больше интересует Пушкина стихия народного бунта, в которой бурно выплёскиваются накопившееся недовольство и несбывшиеся чаяния простых людей. Он пишет «Песни о Стеньке Разине», обращается к теме пугачёвского восстания. Итогом напряжённого многолетнего труда, включавшего работу в архивах, посещение районов крестьянской войны и встречи с её живыми свидетелями, стали «История Пугачёва» и роман «Капитанская дочка». Предводитель восстания у Пушкина далёк от господствовавшего в официальной историографии образа «изверга» и «убийцы». Пугачёв — выходец из народа, за ним идут тысячи крестьян, казаков, рабочих уральских заводов, страдающих от царского гнёта. «Уральские казаки (особливо старые люди) доныне привязаны к памяти Пугачёва, — записывает Пушкин. — Весь чёрный народ был за Пугачёва. Духовенство ему доброжелательствовало… Одно дворянство было открытым образом на стороне правительства». Смелость писателя, нарисовавшего объективную картину событий 1773—1775 годов, тем более поражает, что, как мы уже видели, власти боялись правды о пугачёвском восстании, вплоть до начала XX века.
Трудно сказать, как бы сложилась судьба Пушкина, если бы не роковая дуэль с Дантесом. Ясно одно: поэт переживал серьёзнейший идейный и творческий перелом, заключавшийся в повороте к народной России, к родной истории. Этот его поворот, этот побег понял в то время Н.В. Гоголь, опубликовавший в 1835 году статью «Несколько слов о Пушкине». «Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет, — написал он. — В нём русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в такой же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла».
К несчастью, вырваться из опутавших его оков Пушкин не успел. Зависть и ненависть Свободы, Гения и Славы палачей стали главной причиной его гибели. Смерть поэта в полной мере показала отношение к нему разных слоёв и групп населения. Страдавший от непонимания высшего света, Пушкин, как оказалось, известен простому народу. И не просто известен — любим им! Тысячи людей приходили проститься с погибшим поэтом. «В течение трёх дней, в которые его тело оставалось в доме, множество людей всех возрастов и всякого звания беспрерывно теснились пёстрою толпою вокруг его гроба. Женщины, старики, дети, ученики, простолюдины в тулупах, а иные даже в лохмотьях приходили поклониться праху любимого народного поэта. Нельзя было без умиления смотреть на эти плебейские почести, тогда как в наших позолоченных салонах и раздушенных будуарах едва ли кто-нибудь и сожалел о краткости его блестящего поприща», — вспоминала Е.Н. Мещёрская-Карамзина — дочь знаменитого историка.
Обитатели салонов и будуаров, по свидетельству других современников, толпились в эти дни не у дома Пушкина, а у посольства Нидерландов, чтобы выразить посланнику барону Геккерну радость по поводу спасения его приёмного сына — Дантеса. Власти, со своей стороны, сделали всё, чтобы с поэтом похоронить и память о нём. Изданиям было запрещено печатать отклики на смерть Пушкина. Единственными осмелившимися нарушить запрет стали Литературные прибавления к газете «Русский инвалид». Некролог, начинавшийся словами: «Солнце нашей поэзии закатилось!» — вызвал бешенство чиновников. От лица министерства народного просвещения редактору А.А. Краевскому было объявлено строгое замечание.
Опасаясь народных демонстраций, власти в последний момент переменили место отпевания Пушкина. Ночью в сопровождении жандармов гроб с его телом тайно перенесли в Конюшенную церковь, а не в Исаакиевский собор, как планировалось изначально. Пускать на отпевание простолюдинов было строго запрещено: за этим следили военные, окружившие здание. Похороны, состоявшиеся на территории Святогорского монастыря в Псковской губернии, также по приказу из Петербурга были проведены тайно.
В этом выразился страх власти перед гением Пушкина. Николай I с явным облегчением писал в те дни князю Паскевичу: «Здесь всё тихо, и одна трагическая смерть Пушкина занимает публику и служит пищей разным глупым толкам. Он умер от раны за дерзкую и глупую картель, им же писанную, но, слава Богу, умер христианином». Других слов о Пушкине у царя не нашлось.
Вернуть Пушкина народу
Советский писатель Леонид Леонов как-то сказал, что действительно стоящая книга живёт, то есть волнует читателя и сохраняет свою актуальность, не меньше двадцати пяти лет. Подобным «запасом прочности» могут похвастать немногие литературные произведения. Пушкинским творениям исполняется два века, но назвать большинство из них устаревшими нельзя.
Главная причина в том, что поэт обращался не к «узким» темам своего века, а к вечной проблематике добра и зла, верности и предательства, народа и власти. Попытки свести его творчество к отстранённой от мирских бурь лирике провалились. Пушкин — певец свободы — сбросил налагаемые на него цензурные оковы и пережил времена замалчивания.
Но, говоря о долговечности пушкинского наследия, нельзя отбрасывать и внешние факторы, а именно: доступность его творчества народу. В царской России Пушкин оставался «элитарным» писателем, автором для немногих. Всё изменилось с победой Великого Октября, открывшего миллионам прежде неграмотных и полуграмотных людей богатства культуры. Вряд ли будет преувеличением сказать, что именно Советской власти мы должны быть благодарны за Пушкина, дошедшего до наших дней, за Пушкина, которого знает сегодня каждый. Пойди страна в 1917 году не по «октябрьскому», а по «февральскому» — либеральному — пути, поэта, скорее всего, знали бы только узкие специалисты-филологи.
Глубочайшим заблуждением является навязываемое со времён перестройки мнение о том, что большевики пытались уничтожить классическую русскую культуру. Руководители молодой Советской республики были высокообразованными людьми, прекрасно знавшими родную культуру. Из воспоминаний Н.К. Крупской мы узнаём, с какой любовью относился В.И. Ленин к русской литературе. «…В Сибири узнала я, что Ильич не меньше моего читал классиков, не только читал, но и перечитывал не раз Тургенева, например, — писала она. — Я привезла с собою в Сибирь Пушкина, Лермонтова, Некрасова. Владимир Ильич положил их около своей кровати, рядом с Гегелем, и перечитывал их по вечерам вновь и вновь. Больше всего он любил Пушкина».
Даже в условиях Гражданской войны и тяжелейшего экономического кризиса в Советской России налаживается издание русских писателей. Уже в 1918 году Госиздат запускает две серии — «Избранные произведения классиков» и «Библиотека русских романов», — в которых выходят произведения Пушкина, Лермонтова, Гоголя и др. В следующем году Государственное издательство начало работу над выпуском в свет Полного собрания сочинений Пушкина. Редактором, автором вступительной статьи и комментариев стал Валерий Брюсов. В предисловии он писал: «Новое издание «Полного собрания сочинений» А. С. Пушкина… имеет целью удовлетворить насущную потребность русских читателей — получить сочинения величайшего из наших поэтов в издании, позволяющем не только читать, но и изучать его произведения. Предыдущие издания такого типа частью распроданы и предлагаются на книжном рынке по непомерно поднятым ценам, частью уже устарели». Из намеченного собрания Сочинений вышел только первый том: свои коррективы внесли трудности военного времени. Однако в том же году в серии «Народная библиотека» были изданы сразу несколько книг Пушкина: «Стихотворения 1815—1836 годов», «Стихотворения о свободе» и др.
Но главное — не сам факт издания Пушкина, хотя в охваченной войной стране уже одно это было подвигом. Главное, что поэт становится доступным широким массам населения. Уже в первые годы после революции тиражи пушкинских произведений сначала догнали дореволюционные показатели, а вскоре многократно их превзошли. В 1918—1937 годах в СССР было выпущено 22 миллиона экземпляров книг Пушкина — втрое больше, чем за 1899—1917 годы. При этом нужно помнить, что если до революции львиную долю произведений поэта составляли сомнительного качества, в том числе лубочные, издания, то в советскую эпоху выпуск книг был поставлен на научную основу.
Всего же за годы существования СССР тираж произведений Пушкина превысил 376 миллионов экземпляров. Рекордным стал тираж трёхтомника, изданного к 150-летию со дня смерти поэта в 1987 году, — 10,7 миллиона! Но поэта печатали не только на русском языке. За время Советской власти Пушкин был переведён на языки более чем 100 народов страны. Сбылось предвиденье поэта:
Слух обо мне пройдёт по всей Руси великой,
И назовёт меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык.
Из этого можно сделать важный вывод: отношение к Пушкину является показателем сути эпохи. В царской России поэт подвергался замалчиванию, цензуре и лакировке. Основные идеи, на которых строилось его творчество, были глубоко враждебны российской монархии. В Советском Союзе Пушкин стал по-настоящему народным писателем, что соответствовало его истинной природе и главной мечте.
Но что же в таком случае можно сказать о современной России? После 1991 года великое наследие Пушкина подвергается забвению. Власти делают всё, чтобы нынешнее поколение стало последним, для которого Пушкин — это действительно «наше всё». К примеру, в 2008—2012 годах общий тираж произведений поэта составил всего 2,3 миллиона экземпляров. Сами собой напрашиваются параллели с царской эпохой, когда книг Пушкина издавалось намного меньше, чем сомнительных поделок Лидии Чарской или Романа Доброго с их бестселлерами-однодневками. Большинство же населения, как и до 1917 года, книг просто не читает. Пушкин изгоняется из школы. Несколько лет назад из программы были исключены «Медный всадник» и ряд других произведений.
Реабилитация Российской империи, к которой так жарко призывают отдельные политики и медиаперсоны, на самом деле идёт полным ходом, выражаясь в возврате к неграмотности и культурной отсталости дореволюционной эпохи.
Но Пушкина не только замалчивают — его, что ещё страшнее, опошляют. Откройте ведущие газеты в день рождения или в день памяти поэта — и вам в лучшем случае предложат либо площадные анекдоты, либо вариации на тему амурных похождений писателя. Богатство пушкинского наследия в новой России не востребовано.
Убить Пушкина, спрятать его от народа пытались многократно, и до 1917-го, и сейчас. Допустить это — значит лишиться одного из столпов, на которых держится русская культура. Задача коммунистов и всех прогрессивных, думающих людей страны — спасти Пушкина, вернув его народу.
Подписывайтесь на нашего Telegram-бота, если хотите помогать в агитации за КПРФ и получать актуальную информацию. Для этого достаточно иметь Telegram на любом устройстве, пройти по ссылке @mskkprfBot и нажать кнопку Start. Подробная инструкция.
