По материалам публикаций на сайте газеты «Правда»
Автор — Руслан Семяшкин
Пятьдесят два года назад Советская Армения буквально всколыхнулась от трагической вести, в правдивость которой многие просто отказывались верить. Армянский народ испытал тогда боль утраты, неизбывную скорбь, ведь трагедия, происшедшая на дороге из Советашена в Ереван, вырвала из народных объятий одного из самых славных сыновей этой цветущей республики, её народного любимца, поэта широчайшего дарования, мыслившего нестандартно, абстрактно и жившего в особом мире грёз, где реальное теснейшим образом переплеталось с вымыслом, с космическими далями, с самыми высокими материями. Паруйр Севак, столетний юбилей со дня рождения которого приходится на 24 января текущего года, на земле проживёт всего 47 лет… Чрезвычайно рано покинет мир этот удивительный поэт и философ, учёный-филолог, имевший особый взгляд на всё происходящее.
Будучи в самом расцвете лет, задолго до гибели, в декабре 1963 года он напишет стихотворение «Стареем…», в котором будет рассуждать о том, что поэт, то бишь он сам, начинает стареть. Не странно ли, ведь ему тогда не было ещё и 40? А может, в нём присутствовало какое-то предчувствие раннего ухода, учитывая то, что в поэзии Севака жила и некоторая магия не только слов, но и смыслов?
Стареем, Паруйр Севак!
Стареем, дорогой!
Всё меньше и меньше
бродим —
не остаётся времени.
Редко грустим
без причины —
слишком много причин.
Мало читаем —
много пишем.
Много думаем —
мало спим.
Потому-то слово
«бессонница»
стало для нас панацеей,
чтобы хоть как-то
нервы расшатанные успокоить…
Стареем, Паруйр Севак!
Стареем, дорогой!
И всё-таки — как мне
кажется —
мудрыми
не становимся!
Даже теперь
удивляемся —
не можем
не удивляться,
и назад переводим
стрелки наших часов:
думаем, что успеем
наши дела доделать,
и в безысходном мире
ищем какой-то выход,
мерим наш век
надеждой,
как Дон-Кихот ногами —
этим высоким циркулем
со стёршимся концом.
А если во сне нас кто-то
топчет и попирает,
мы, как и прежде,
с криком вскакиваем и… —
Стареем, Паруйр Севак!
И всё-таки уму-разуму
не набираемся, нет!
(Перевод О. Чухонцева)
И как бы часто мы ни переводили стрелки часов, назад ушедшего времени не воротить. Оно ушло безвозвратно. О том же, какую знаковую величину потеряла армянская, как и вся на тот час многонациональная советская литература, следует сказать подробнее.
В своей второй книге путешествий по армянским зарубежным диаспорам «Меридианы карты и души», вышедшей в свет уже после гибели Севака, выдающаяся армянская советская поэтесса и общественный деятель Сильва Капутикян писала: «Шоссе, ведущее из Еревана в Аштарк и дальше, начинается довольно неприглядно. Какие-то хаотичные строения, заводы, ТЭЦ, и надо всем этим тяжёлый воздух, пощипывающий ноздри. <…>
Раньше этой дорогой мы ездили только в Арташат, в Хор Вирап, Зангезур и Джермук. Но вот уже несколько лет, как прибавилась в этих краях трасса Ереван — Советашен. Выезжаем из Еревана, заводской дым и гарь въедаются в душу, которой и без того больно, едем мимо пожелтевших пыльных земель, мимо сёл и посёлков, и боль всё нарастает. <…> Из машины выходит водитель. Выходят все от мала до велика, приехавшие из Еревана, из Москвы, отовсюду. Поворачивают направо и подходят к каменной глыбе. На ней высечено: «Да будет свет, но наступила тьма».
Несколько лет назад, 17 июня 1971 года, в этой точке земного шара был эпицентр толчка, который, подобно землетрясению, образовал трещины во всех уголках Армении: здесь, на этом самом месте, в автомобильной катастрофе погибли поэт Паруйр Севак и его жена. И вот теперь каждое 17 июня по этой печальной трассе с утра и допоздна приезжают сюда люди».
О Севаке, о том, как народ продолжал чтить его память, и, собственно, о его земной скромной жизни, Сильва Барунаковна знала не понаслышке. Паруйр был её другом. Не уставала восхищаться она и его потрясающим, каким-то сверкающим талантом и, конечно же, тем, что он умел взглянуть за горизонт, направляя при этом свой взор как в прошлое, вплоть до самых что ни на есть основ земного мироздания, так и в будущее, видимое ему в разных ракурсах.
Впрочем, Сильва Капутикян в своём восхищении личностью и творчеством Севака была не одинока. Самобытный талант Паруйра, похоже, признавали все — от литераторов и писателей до рядовых читателей, также стремившихся постичь противоречивый внутренний мир поэта, притягательный и покорявший как отдельного человека, так и целый крупный и древний народ.
Поэт, литературовед, критик, переводчик, педагог, доктор филологических наук, член Союза писателей СССР и один из руководителей писательской организации Армянской ССР, общественный деятель, автор эпической поэмы «Неумолкаемая колокольня» и нескольких сборников стихов, изданных, помимо родного, на русском, украинском, литовском, грузинском, чешском, венгерском и других языках. Его биография, если присматриваться к ней через призму дня сегодняшнего, не столь уж и богата на неординарные события. Их, разумеется, могло быть значительно больше, но судьба оказалась к Севаку безжалостной, вырвав поэта из этого мира в предельно раннем возрасте.
Паруйр был единственным ребёнком в семье Казарян (так звучит его подлинная фамилия), в 1915 году вынужденно перебравшейся из османской Турции в закавказскую Армению.
Так сложилось, что Паруйр рано проявил свои филологические способности. Всего пяти лет от роду он бегло читал, умел писать, а его любимым местом становится школа села Чанахчи в Араратской равнине, куда он часто приходил наблюдать, как занимаются дети постарше. Тогда-то местный учитель и предложил родителям Паруйра, не имевшим даже начального образования, отдать сына в школу на год раньше обычного. И учился он на «отлично», отдавая предпочтение родной словесности и литературе. А уже в одиннадцать лет вдумчивый мальчик стал писать стихи.
Окончив школу, Паруйр в 1940 году поступает на филологический факультет (отделение армянского языка и литературы) Ереванского государственного университета. Но не только обучение интересовало тогда одарённого юношу. Влекла его и поэтическая стезя. Первым же серьёзным шагом молодого Паруйра в поэзии принято считать стихотворение «Быть или не быть», написанное им в 1942 году.
Примерно в то время стихи его попадут и в руки Рубена Зарьяна, редактора журнала «Советакан грох» («Советская литература»), который и отдаст их в печать. А несколько позже, когда Паруйр снова соберётся публиковаться, именно Зарьян и посоветует ему взять звучный псевдоним. Выбор же его в пользу ставшей известной как в Армении, так и на просторах всего Советского Союза фамилии Севак обуславливался тем, что Паруйру нравился западно-армянский поэт Рубен Севак, погибший во время геноцида армян в Турции и оставивший о себе добрую память.
В 1945 году Севака принимают в аспирантуру Института литературы имени М. Абегяна Академии наук Армянской ССР, а в 1948-м выходит и его первый сборник стихов «Бессмертные повелевают», ставший заметным явлением в литературной жизни республики.
Пройдёт некоторое время, имя Паруйра будет уже на слуху, но он неожиданно для многих принимает решение уехать в Москву, где и поступит в Литературный институт имени А.М. Горького, ставший для поэта хорошей школой профессионального становления и роста. После его окончания в 1955 году он остаётся работать в институте старшим преподавателем армянского языка, пишет роман «Аманамеч», так им и не завершённый, и, естественно, сочиняет стихи, всё более глубокие, наполнявшиеся сильнейшей энергетикой и смысловыми парадигмами, не всегда с ходу поддававшимися логическому толкованию и осмыслению.
Возвращение Севака в Ереван состоится в 1960 году. А в 1963—1971 годах он будет работать в Институте литературы имени М. Абегяна АН Армянской ССР старшим научным сотрудником, защитив в 1967 году диссертацию и получив степень доктора наук. С 1966 по 1971 год Паруйр Рафаэльевич являлся секретарём правления Союза писателей Армении, а с 1968 года также и депутатом Верховного Совета Армянской ССР.
За более чем три десятилетия творческой деятельности Севак написал немало поэтических произведений. Неизменным успехом пользовались его сборники стихов «Бессмертные повелевают», «Дорога любви», «Снова с тобой», «Человек на ладони», «Да будет свет», а также и поэмы «Несмолкающая колокольня», удостоенная Государственной премии Армянской ССР, «Трёхголосная литургия», «Отступление с песней». Известен Севак был и как переводчик, переводивший на армянский язык произведения А. Пушкина, М. Лермонтова, С. Есенина, А. Блока, Я. Купалы, Я. Райниса, В. Брюсова, И. Абашидзе, В. Маяковского, Э. Межелайтиса, ряда венгерских поэтов и других.
Поэзия Севака была многогранной, феерической, завораживающей, глубинной, побуждавшей к активной мыслительной деятельности. Недаром его давно причислили и к пантеону национальной литературной славы, где навсегда останутся светить потомкам имена Саят-Новы, О. Туманяна, А. Исаакяна, В. Терьяна, Е. Чаренца, С. Капутикян…
Великий литовский поэт, мыслитель и гуманист, лауреат Ленинской премии Эдуардас Межелайтис очень точно подметил: «Что больше всего поражает и что больше всего восхищает в творчестве армянского поэта? Мне кажется, какой-то особый, я бы сказал, севаковский, взгляд на человека. Это особенная, нежная и осторожная чуткость. Это дружеское сочувствие каждому человеку. В трудный час перечитаешь стихотворение Севака, и на душе вдруг станет хорошо и легко. Он лечит. Он протягивает человеку руку, передаёт ему свою радость и заражает поэтическим настроем. Он совершает то, что должен совершить каждый настоящий поэт, — он очеловечивает человека».
Да, Севак стремился постичь человека, его природу, духовный мир, взглянув на него изнутри и по-особому, беспристрастно, пытаясь взвесить и осознать все те составные конструкции и механизмы, находящиеся в его основе. Он стремился водворять человеческое в человеке, разглядывая в нём все грани свободной и духовно возвышенной личности.
Задача эта была не из лёгких. Но Севак и не искал необременительных путей и безоблачных дорог. Он не был подражателем и средней руки стихотворцем, сочинявшим рифмованные стишки на потребу дня. Мало интересовали его и бытовые темы, не соприкасавшиеся с вопросами непреходящими, вечными, живущими в человеческом социуме независимо от каждодневной суеты.
«Его муза — пытлива, раздумчива, щедра, изобретательна, — писал известный армянский советский критик Сурен Гайсарьян. — Вы знакомитесь с его поэзией сперва, быть может, с некоторым недоверием. Ошарашивают многоголосье мотивов, звонкость, полнота стиха, льющегося свободно, раскованно и сверкающего дерзкой новизной, свежестью. Поражают находки, открытия в структуре образной мысли, неожиданно проявившиеся новые выразительные возможности стиха. И зародившееся было сомнение — да подлинно ли всё это? — быстро улетучивается, автор покоряет окончательно. С этого первого узнавания поэт становится для вас близким, необходимым, появляется желание читать и перечитывать его вслух, громко».
На каждое событие или явление можно смотреть по-разному. Нет нужды писать о том, что в советские годы советские же писатели и поэты славили Октябрьскую революцию. Факт, как говорится, неопровержимый. В 1957 году, в год сорокалетия Октября, о нём писал и Севак. Но как писал? Строгим гражданственным слогом? Нет. Писал сердцем и опять же задавался вопросами, размышлял, сопоставлял и пытался делать обобщающие выводы.
Сорок
лет —
это зрелости возраст,
когда
виски покрываются
сединой…
А ты, Октябрь,
для истории —
просто
парень,
пытливый и озорной.
<…>
Октябрь!
Ты разрушил убогий
и старый домишко.
И плотником сделался
сразу…
Ты в здании новом
будь днём санитарным
для всяческой гнили,
для всяческой
грязи! <…>
Октябрь!
моё сердце гудит,
как Россия,
восставшая
для баррикадной
расплаты…
Живи
как восстание против
насилья!
Восстание вечное
против неправды!
(Перевод
Р. Рождественского)
Севак не был членом Компартии, не являлся он и активным, неутомимым певцом Советской власти, хотя и был её верным сыном и другой общественно-политической системы своему народу не желал. И таковым певцом-трибуном он не являлся прежде всего потому, что его поэзия была скорее философичной, нежели гражданственной и призывной. Но в связи с этим важно отметить и то, что Севак, как гражданин, творец-философ, учёный-филолог и приведённые строки из стихотворения «Октябрю, юноше в день рождения» тому убедительное подтверждение, ратовал за справедливый мир, где нет места «всяческой гнили» и «всяческой грязи», где силы добра расправляются со злом, где «восстание вечное против неправды».
Это истинно гуманное понимание духовных скреп, определяющих сущность человеческого общежития, у Севака было выстраданным. Страшная трагедия 1915 года жила в нём всегда, не давая ему покоя. К её истории он обратится и в своей монументальной поэме о великом Комитасе «Неумолкаемая колокольня». Эхо тех горестных дней будет раздаваться в сердце поэта несмолкаемой болью. В самой же бессмертной поэме, написанной необычайно страстно, взволнованно, будто на одном дыхании, в стихе «Звон погрома» он с нескрываемой горечью напишет:
И мы, как тот
маленький скромный
цветок,
Не только не выпрямили
стебелёк,
Что шесть злых
столетий изогнутым рос,
Под корень сломали его
в этот раз
Те руки, что варварски
мучили нас, —
Османская Турция,
взявшись всерьёз,
Решила прикончить
армянский вопрос
Неслыханным средством
— ему не найдёт
Подобного весь
человеческий род,
И даже в истории турок
самих
Позорных страниц
не найдётся таких:
В Армении — в целой
стране — ни один
В живых не останется
пусть армянин!..
(Перевод Г. Регистана)
Но целый народ нельзя истребить. Народ бессмертен, его великий сын Комитас бессмертен, говорит поэт в своей внушительной по объёму (состоящей из шести частей, каждая из которых названа трезвоном, делящимся на главы — звоны) и предельно глубокой, по-настоящему содержательной, полифоничной поэме. Она была большим событием, и далеко не только в литературной жизни Армении.
Бессмертна и сама человеческая жизнь. Она нескончаема, и о ней, о земной прекрасной жизни, противостоящей смерти, Севак, пытавшийся в своём нравственно-философском максимализме подняться над временем, в 1957 году написал удивительное стихотворение «Хочу».
Хочу, чтоб не пела
о смерти лебединая песня,
А пела о жизни, плывя…
Хочу, чтобы не в море
ливни лились напрасно,
А на поля…
Чтоб слышался плач
не материнский,
а детский,
И то не всерьёз… <…>
Думаете,
хочу невозможного?
Детские мечты?
Тогда рожают пусть
без боли,
как нюхают цветы,
Воюют — без капли
крови,
Пусть — без огня пожар.
Пусть заражают
друг друга только
здоровьем душ.
(Перевод А. Корнеева)
Поэт не скрывает своего человеколюбия. В нём он видит действенную силу, способную объединять людей, делать их добрее и гуманнее. Потому и призывал он жить полнокровно, скорее даже жадно, не упуская ничего сущего из виду и из натруженных рук, но и душевно, отзывчиво, совестливо.
Человеку в отдельности и всему народу следовало, по мнению поэта, обязательно быть и ещё раз быть… Земная жизнь, был твёрдо убеждён Севак, никогда не должна прерываться.
— Быть иль не быть? —
вот в чём вопрос…
Если мать встаёт
тандыр затопить,
если дым отечества
в небо струится,
в чём же вопрос?
Значит — быть.
Если выигран бой
и враг отбит,
если пшенице пора
колоситься,
если строится
новая мельница,
разве не ясно?
Ясно — быть.
(Перевод О. Чухонцева)
Мир необъятен, и человек в нём волен жить честно, достойно и обязательно любить, говорил читателям поэт. Любить всем сердцем и с любовью своей идти по жизни.
К чему словари?
Мои губы — словарь
любви.
Ноги мои —
Самоходцы, когда
свидание впереди.
Специальность рук
моих — обнимать.
Грудь моя —
посмотри —
Лацкан для ордена.
Орден — сердце.
Носят его внутри. <…>
Я открытка.
Мир — адресат.
Конверта не нужно мне!
(Перевод В. Микушевича)
И как бы ни был широк и огромен мир, о котором поэт не уставал размышлять, есть прежде всего Родина. Она одна в судьбе, и любовь к ней особая — возвышенная, всепроникающая, всеохватная…
О моя родина!
Я ничего, ничего не могу
тебе дать:
что бы ни дал я тебе,
это будет отдарком —
ты подарила мне всё! <…>
О моя родина!
Я тебе жизни своей
не жертвовал
и не участвовал
в битвах твоих,
но и полшага, пожалуй,
не сделал,
который не вёл бы
к тебе,
я начинаюсь тобой
и тобой завершаюсь
как замыкается круг…
(Перевод О. Чухонцева)
Поэзия Севака была поэзией страстной души, пронизывающего ироничного ума, и шла она от пламенного сердца. Он восставал против всего античеловечного, антигуманного и противоестественного. От имени всего человечества он взывал в своём знаменитом стихотворении «Задание вычислительным машинам и точным приборам всего мира» к «электрическому черепу всемогущему», к «циклопическому глазу всепроникающему»:
И подсчитайте ещё
напоследок, прошу вас,
как,
каким образом,
с помощью доброй
машины какой
может ещё человек
оставаться и быть
Человеком
или же только теперь
Человеком
пытается стать?!
(Перевод О. Чухонцева)
«Миру нужна чистота» — так назвал Севак одно из своих стихотворений. Написанное в 1965 году, оно и сегодня звучит пронзительно и актуально, так как вечные темы не растворяются во времени, а остаются с нами навсегда.
Чистота нужна,
Чтобы даже
окаменелые камни
Внутренне ощущали
себя
В прежнем,
жидком существовании,
Чтобы даже растенья
могли выдыхать…
солнечный свет,
А не только незримый
поток углерода,
Чтобы впредь — человек
себя чувствовал
так хорошо,
Как мелодия
в величественном храме
природы,
Как цвет —
на гениальной картине
природы.
И словно игрушка,
которую держит дитя
природы…
Миру нужна чистота…
ребёнка,
Того ребёнка,
Которого ежедневно
рождают на свет
Даже нечистые люди,
Даже они,
нечистые люди,
Потому что…
миру нужна чистота!
(Перевод Ю. Мориц)
С поэтом нельзя не согласиться, ведь помыслы его в действительности были чисты. И он сопереживал всему земному на планете. Но он испытывал и определённый страх, о чём и возвещал в своём подлинно философском стихотворении «Страх поэта», написанном в 1962 году. Причём тогда, в ещё не старом возрасте, он говорил о том, что не дорожит своей земной жизнью и если необходимо положить её на алтарь во имя высоких целей, он готов к этому:
Не за себя тревога
не даёт покоя
моему уму;
Что жизнь моя —
коль надо,
хоть сейчас умру.
Тревожусь я за воду, ту,
В которой камешки
мозаикой горят
И, как глаза людей,
Со дна так
пристально-доверчиво
глядят;
Тревожусь я за них,
как брат и друг,
Ведь могут и они
Исчезнуть вдруг…
Тревожусь
я за землю, ту,
Чей трагик величайший
вопрошал
«быть иль не быть?».
(Перевод А. Александрова)
Нет сомнений и в том, что Севак был непревзойдённым мастером словесных ухищрений, что заметно нам благодаря прекрасным переводам глубинной и высокой поэзии армянского поэта на русский язык.
Поэтический язык Севака был аналитическим, каждое слово в его стихах, слов-но оружейный заряд большой силы, несло читателям никогда не смолкавшую в сознании поэта мысль. Но при этом он не пытался казаться этаким прорицателем, мудрецом, постигшим все земные законы бытия. Напыщенность и самолюбование были ему чужды. По жизни следовало идти просто, считал Севак, без лишних необдуманных, противоречивых и завышенных требований к ней самой, достойно исполняя при этом свой гражданский долг.
Мы родились
и явились в мир
не строить воздушные
замки,
а быть —
быть самими собой.
Мы в мир явились,
Чтоб пригвоздить
хотя бы одним ответом
хотя бы одно из тысячи
одного
всевидящее ПОЧЕМУ.
И этим — хотя бы
одним — возвратить
отчуждённую сущность
помыслов наших,
чтоб наши мысли
не высохли так,
как записи
под промокашкой,
и не оставили нам
от веления,
свыше дарованного,
клочок
мятой бумаги
с оттиском
«справка»…
(Перевод О. Чухонцева)
Безусловно, Паруйр Севак, поэт полифонического мышления, — это явление и явление, растущее во времени. Недаром же его ставили в один ряд с Уолтом Уитменом, Владимиром Маяковским и Эдуардасом Межелайтисом. И время его поэзии не закончилось с ранним и трагическим уходом поэта из жизни. Это очевидно, стоит лишь в очередной раз прикоснуться к его всегда волнующим произведениям, наполненным особым светом доброты и человеколюбия. Читайте Паруйра Севака, размышляйте вместе с ним, любите так же, как и он, нашу землю и людей, живущих на ней…
Подписывайтесь на нашего Telegram-бота, если хотите помогать в агитации за КПРФ и получать актуальную информацию. Для этого достаточно иметь Telegram на любом устройстве, пройти по ссылке @mskkprfBot и нажать кнопку Start. Подробная инструкция.
