Не каждый великий человек, уйдя в историю вместе со своим временем, находит понимание и поддержку в современном обществе. Ориентиры меняются — меняется и восприятие гения. Страстность и непреклонность натуры, честность и взыскательность в отношении к себе и своей деятельности, неустанные поиски совершенства попросту не воспринимаются в наше холодное, жестокое и расчётливое время. Но и свет во тьме светит, как говорил Л.Н. Толстой. Светочи человечества недаром прожили свой век: они остаются с нами, невзирая на заговор молчания, направленный против них. Уж слишком это крупные и могучие фигуры.
ТРУДНО СЕБЕ ПРЕДСТАВИТЬ, чтобы 150-летие лауреата Нобелевской премии, писателя и общественного деятеля Ромена Роллана, родившегося 29 января 1866 года, не отмечалось подобающим образом ни у него на родине, во Франции, ни в других странах, особенно в России, к которой он проявлял столько интереса и внимания. Должны бы состояться конференции и «круглые столы», пройти выставки и фильмы, снятые по его произведениям. Но это, так сказать, программа-максимум. В наши позорные времена таких людей, как Ромен Роллан, отнюдь не чтят, да и вспоминают-то неохотно. Вся надежда — на университетские круги. Хочется верить, что найдутся смелые, мыслящие педагоги — такие же, каким был он сам. У скольких молодых людей откроются тогда глаза, забьётся сердце благодаря этому величайшему гуманисту. Во скольких умах отзовётся страстная убеждённость писателя в высоком назначении человека! Сама биография этого художника и мыслителя в высшей степени импонирует юноше, обдумывающему жизнь.
Весной 1887 года парижский студент Ромен Роллан написал письмо своему выдающемуся современнику. Адрес, написанный неуверенным полудетским почерком, мог вызвать улыбку: «Графу Льву Николаевичу Толстому, писателю. Москва. Россия». Но письмо не затерялось — до сих пор оно хранится в Толстовском музее Москвы. Роллан писал, что его мучат проблемы жизни и смерти: «Я убедился, что светская деловая жизнь не есть истинная жизнь, поскольку она кончается смертью, может быть благом, только если уничтожить смерть. Истинная жизнь вся в отказе от эгоистического противопоставления себя ближним, в стремлении стать живой частью Единого Бытия». Роллан поддерживал мысль Толстого о том, что труд возвышает человека над его эгоистическим «я», и спрашивал, почему Толстой считает обязательным именно ручной физический труд, почему отрицает возможность самосовершенствования через искусство?
Полгода не было ответа; тогда он написал ещё раз, скорей из упрямства, уже без всякой надежды. И тут на его адрес пришёл целый пакет: 28 страниц от руки на французском языке. «Дорогой брат!» — обращался к скромному студенту всемирно известный писатель. «Дорогой брат!» — эти слова и поныне взывают к единомышленнику. Каждое слово в этом длинном письме звучит вневременным откровением. «Ручной труд, — писал Толстой, — в нашем развращённом обществе (обществе так называемых образованных людей) является обязательным для нас именно потому, что главный недостаток этого общества состоял и до сих пор состоит в освобождении себя от этого труда и в пользовании, безо всякой взаимности, трудом бедных, невежественных несчастных классов, являющихся рабами, подобными рабам древнего мира…» «Ложная роль, которую играют в нашем обществе науки и искусства, происходит от того, что так называемые образованные люди, во главе с учёными и художниками, составляют привилегированную касту, подобно священникам. Недостаток касты в том, что она давит на массы и, сверх того, лишает их того самого, что предполагалось распространять между ними…»
НЕ ПРАВДА ли, очень актуально? Все язвы современного Толстому буржуазно-капиталистического общества с его культурой для избранных обнажены в его произведениях; но это письмо, адресованное единомышленнику, стало лаконичным и ёмким посланием в будущее — всем, кому предстоит бросить вызов порочному миропорядку и сделать всё возможное, чтобы изменить его в корне.
Пройдёт 11 лет, и Ромен Роллан отправит в Ясную Поляну толстый том — первую половину своего романа «Жан-Кристоф» с эпиграфом «Свободным душам всех наций, которые страдают, борются и побеждают». Эпопея о жизни творца во враждебном ему по духу обществе стала первым и крупнейшим романом нового, ХХ века. Писатель работал над ним свыше десяти лет — только раз оторвался, чтобы написать для своих соотечественников книгу «Жизнь Толстого».
Ромен Роллан многому научился у Толстого как у мыслителя и художника. Хотя никогда не соглашался с его религиозным учением. Их роднило другое: пламенное братство свободных душ в корыстном и лицемерном обществе, глубокое сочувствие простым людям, затерянным в этом жестоком мире. Но, находясь под несомненным влиянием Толстого, Роллан не подражал ни ему, ни кому-то другому; он всегда оставался самим собой — неповторимый, страстный, творивший «на разрыв аорты», подлинный глашатай большой всечеловеческой правды и вместе с тем тонкий художник, проникающий в глубины человеческой души.
Откуда берутся эти люди особого склада с сердцем Данко, чувствующие себя в ответе за всё человечество? От потаённой, бессознательной, нравственной силы народа, которая вдруг сполна проявляется в одном избраннике. Ромен Роллан родился 150 лет назад в бургундском городке Кламси. Бургундия навсегда осталась в его глазах благословенной землёй, чудесным краем, который он отобразил в своём замечательном романе «Кола Брюньон». В его герое, мастере из Кламси, сосредоточились та сила и мудрость, которые помогли народу пережить тяжелейшие испытания на прочность. Многое для отображения облика и характера своего Кола писатель взял у своего отца, личности известной и популярной в своём городке.
В РОДОСЛОВНОЙ Роллана было несколько поколений сметливых земледельцев, кузнецов и нотариусов. Его родители без колебания пожертвовали своим маленьким привычным мирком, поняв, что у их единственного сына совсем другие стезя и судьба. Семья рассталась с насиженным гнездом и затерялась в необъятном Париже, чтобы дать подросшему Ромену наилучшее образование. Пройдя через два парижских лицея, он выдержал серьёзный конкурс и поступил в одно из самых престижных учебных заведений Франции — Высшую нормальную школу. Все его помыслы в ту пору были связаны с музыкой. Не имея систематического музыкального образования, он мечтал стать хотя бы музыковедом, выражать музыку языком слов. Но родители хотели видеть его не менее чем профессором гуманитарных наук, и он уступил. Тут не было компромисса: с юности он стремился к обширным познаниям, его одинаково увлекали литература, история, философия. Ему пришлось сделать между ними выбор и остановиться на истории.
Думал ли он тогда стать писателем? Известны его первые пробы пера, сделанные ещё в детстве, но кто бы относился к ним всерьёз? Однако литература неизменно привлекала его пристальное внимание. Ещё до поступления в Высшую нормальную школу он прочитал «Войну и мир» и был покорён искусством Толстого. Русская литература открылась ему во всём богатстве образов, мыслей, идей. Он был захвачен её гуманистической проповедью. Демократические тенденции давно уже привлекали его в творчестве соотечественников. Но книги Гоголя, Тургенева, Достоевского потрясли до глубины души. И вот ещё до того, как он написал Толстому, в его дневнике появилось туманное предположение: «Если я буду писать…»
По-настоящему он взялся за перо, получив длительную командировку в Рим для работы в архивах. Это был щедрый подарок судьбы — недаром же имя Ромен по-французски означало «римлянин». В Италии всколыхнулась его страсть к музыке, возникло увлечение театром. Но, восхищаясь богатством итальянской культуры и красотой природы, будущий писатель с болью видел нищету народа, загнанного в кварталы трущоб. Здесь, в Риме, он впервые соприкоснулся с политикой, узнав от новых друзей о деятельности Герцена, Бакунина, Луи Блана. Ему захотелось соединить свои обширные исторические познания в области эпохи Возрождения со злобой дня. Так возник его первый литературный опыт — драма «Орсино».
ОТ ЭТОЙ ПЕРВОЙ драмы, так и не увидевшей сцены, до большого европейского признания — долгие годы напряжённой работы. А пока у него нет средств, чтобы всецело заниматься искусством. Как бы ни хотелось ему подняться над прозой жизни, воспеть красоту, посвятить свои труды необыкновенным, исключительным героям, сама жизнь толкает его к политике. Он чувствует себя пролетарием умственного труда. Чтобы заработать на жизнь и жениться на любимой девушке, приходится преподавать. Пройдёт время, и Роллан ощутит вкус к работе с молодёжью, которой надо не только дать знания, но и жизненное направление.
Однако поначалу работа в лицее, который некогда окончил он сам, представляется ему досадной помехой литературным занятиям — где ты, римская весна! Но именно курс «основ морали», который он вынужден читать подросткам, окончательно убеждает его в мерзости буржуазного общества. «…По мере того, как я излагал Мораль для моих сорванцов, все её принципы стали рушиться передо мною один за другим; все старые идеи растаяли, ни одна не уцелела; моя одинокая совесть, вставшая на дыбы, запретила мне преподавать по предписанной программе… С тех пор социальные вопросы мучительно встают передо мною. Я стал острее чувствовать гнёт несправедливости. Моя жизнь не пройдёт без того, чтобы я не ввязался в действие».
Спустя много лет вспоминая эти годы, он напишет, что именно тогда социализм явился для него открытием — так возникло его стремление к социальной революции. И он ввязался в борьбу как писатель и драматург, публицист и общественный деятель. Действие было для него неотделимо от искусства.
Он задумывает и осуществляет цикл драм о Французской революции. В них прошлое перекликается с настоящим, заставляет публику острее воспринимать действительность. Наконец у Роллана появляется зритель. Его пьесы «Волки», «Торжество разума», «Дантон», «Четырнадцатое июля» пробились на сцену, но не удержались в репертуаре: денежная публика не поддержала эти сложные многоплановые постановки, испугалась их революционного пафоса. Роллан надолго ушёл из театра, хотя продолжал свой цикл пьес о Французской революции. Но мысли и чувства, вдохновлявшие его сценические замыслы, находили теперь своё отражение в публицистике, критике, биографическом цикле, включающем десять книг о великих людях, в его эпохальных романах «Жан-Кристоф» и «Очарованная душа». Он брался за перо, чтобы проводить в жизнь свои идеалы.
«Мы живём в мире, окружающем нас, посреди битвы, — писал он. — Ни один человек, как бы велик он ни был, не может жить один, ни один человек не имеет смысла, ни один человек не существует отдельно от других; и каждый человек действует на всех других людей. Каждое слово, каждое действие творит добро или зло». Роллан был убеждён, что Добро — это сама Жизнь, но не одного, а всех людей. «Всё, что может возвысить её, сделать более прекрасной, сделать людей более сильными, более счастливыми, более едиными, — вот добро», — писал он. Революцию называл «самым срочным изо всех деяний, которые надо совершить», работой, которая носит характер самой «ближней необходимости».
И КОНЕЧНО, такой убеждённый в необходимости социализма человек не мог не отозваться всей душой на революционные преобразования, которые произошли в нашей стране в октябре 1917 года. Художник, всю жизнь страдавший от безнравственности социальных условий, от страшного имущественного неравенства, недостойного сознательного и развитого общества, горячо приветствовал первую попытку создать такую общественную систему, при которой человек был бы свободен от постоянно иссушающей ум и душу заботы о куске хлеба. Именно при таком строе можно было в короткий срок достичь невиданного подъёма человеческой инициативы, взлёта науки, расцвета творчества — всё это подтвердилось в дальнейшем.
Большим событием в жизни Роллана стал его приезд в Советский Союз летом 1935 года. Он хотел как можно больше узнать о нашей стране, которую называл своей второй родиной. Невзирая на возраст, писатель был тогда в самой прекрасной творческой форме. Только что завершив многотомный роман «Очарованная душа», проникнутый пафосом преобразования мира, и подведя черту под циклом драм, посвящённых Французской революции, он со всей присущей ему страстностью отдался публицистике. Борьба против фашизма и защита СССР стали главным направлением в этой работе. Фашизм усугублял межнациональные противоречия и неизбежно вёл к войне. А война всегда была ненавистна Роллану, всеми силами боровшемуся против этого безумия, против «банкротства цивилизации» ещё двадцать лет назад.
Теперь, когда угроза фашизма и новой войны нависла над Европой, Роллан, поначалу настороженно относившийся к большевизму и диктатуре пролетариата, пришёл к заключению, что первому в мире социалистическому государству нужна твёрдая власть. Ещё недавно репрессивная политика по отношению к несогласным с Советской властью вызывала у него откровенное неодобрение. Но теперь он считал, что перед лицом серьёзной внешней угрозы СССР вправе защищаться от внешних и внутренних врагов.
Былая настороженность, с которой он относился к Сталину, уступала место заинтересованности и пониманию. Сталин и Роллан встречались тогда дважды: первый раз в Кремле, второй — на даче у Горького. Разговоры касались внешней и внутренней политики, вопросов безопасности государства и связанных с этим репрессий. Роллан был впечатлителен и доверчив, но обладал громадной интуицией и богатейшим жизненным опытом. Сталин обстоятельно отвечал на все порой «неудобные» вопросы гостя.
Через несколько дней, у Горького, разговор шёл о социалистическом строительстве, о воспитании молодого поколения. Буржуазные идеологи многократно утверждали, что коммунизм разрушает личность, требует от неё беспрекословного подчинения, чуть ли не растворения в коллективе. Вся эта ложь не выдержала столкновения с действительностью. Можно смело утверждать: каждый строитель из глухой деревни, спустившийся в шахту метростроя, вышел из неё в итоге личностью. Открытие московского метро, только что вступившего в действие, очень интересовало Роллана.
Однако не всё было лучезарно тем московским летом. Коснулись и темы гибели гигантского пассажирского самолёта «Максим Горький», столкнувшегося во время показательного полёта с другим самолётом. Мало кто понимал тогда, что виной этой трагедии была диверсия. В эскорте, сопровождавшем флагман, оказался пилот-белогвардеец, сознательно направивший свою машину на самолёт-гигант. Страна узнала об этом только в новейшие времена; нынешние антисоветчики сделали героя из этого отщепенца. Вот и ответ на вопрос, неоднократно задававшийся в Москве писателем-гуманистом: нельзя ли обойтись без репрессий?
РОЛЛАН неоднократно говорил о продолжении борьбы. Вот и сегодня борьба с нынешним антинародным режимом не прекращается ни на день. В этой борьбе Ромен Роллан — наш товарищ и союзник. Само имя этого великого писателя и общественного деятеля ненавистно прихлебателям доморощенного дикого капитализма. Ещё в конце 80-х годов минувшего века, во время «перестройки», Роллан подвергся ожесточённым нападкам в либеральных изданиях. Ставились под сомнение его художественный талант и литературный авторитет. Тогда неангажированные литературоведы дали отпор нападавшим. Своё слово сказали и читатели.
Понятно, в советское время книги Роллана издавались громадными тиражами. По количеству изданий он уступал только Бальзаку и Гюго. Чуть ли не в каждом доме, не говоря уж о библиотеках, были книги Ромена Роллана. Читатели полюбили его произведения, находя в них динамичный сюжет, яркие характеры, горячий отклик на вечные жизненные проблемы и, сверх того, ощущение постоянного присутствия доброго друга и советчика. Но попробуйте найти сейчас на прилавках книги этого выдающегося писателя — разве что у букинистов увидите. О подготовке юбилейного Собрания сочинений нобелевского лауреата и речи не было. Для нынешней российской власти — это очень опасный человек. Такой же, как напрочь забытый Теодор Драйзер, тоже «плохой писатель» по словам прикормленных властью «ценителей». Да ведь и Бальзак, и Гюго, и Флобер опасны этой сумеречной власти, не говоря уж о Толстом, Горьком, Чехове. Вот почему массово закрываются библиотеки, эти кладовые человеческой мудрости. «Люди всё равно не читают», — лицемерно сокрушаются новые геростраты.
Да, времена тяжёлые. Но не будем впадать в отчаяние, тем более что сам Роллан считал: от пессимизма веет пораженчеством. «…Каждая человеческая душа может быть очагом, излучающим свет; надо только остерегаться, чтобы не потушить его, — писал он в одном из своих последних писем, переживая в полной изоляции фашистскую оккупацию Франции. — Неуверенность в результатах, знание опасностей, угрожающих человечеству на его пути, — всё это не должно нас обескураживать. Скорей напротив, всё это должно убеждать нас, насколько необходимо держать силы и напряжения, не уклоняться от боя (отдохнуть найдём время потом). Мы не просто колёсики двигающегося механизма… мы вправе считать себя участниками продолжающегося свободного созидания».
Он не дожил до Победы, но дождался освобождения Парижа, даже успел побывать там и встретить в советском посольстве годовщину Великой Октябрьской социалистической революции.
Лариса ЯГУНКОВА.
Подписывайтесь на нашего Telegram-бота, если хотите помогать в агитации за КПРФ и получать актуальную информацию. Для этого достаточно иметь Telegram на любом устройстве, пройти по ссылке @mskkprfBot и нажать кнопку Start. Подробная инструкция.
