Вот она, картина, знакомая мне с детства, ведь я её ещё в школьном учебнике истории внимательно разглядывал: землекопы в светлых рубашках на время прекратили работу, стоят, опершись на лопаты, смотрят на подъехавшего верхом князя Юрия Долгорукого в красном плаще и такого же цвета шапке, отороченной мехом, слушают его указания. А стены московские только возводятся, брёвна деревянного частокола ещё лежат на траве, зато вполне готовы церквушка в три сруба, звонница и несколько домов с крошечными оконцами. Могучие деревья соснового бора вплотную подступают к первым постройкам юного городка, не мешая любоваться окрестностями — с вершины холма отлично видны реки и речушки, селения и дороги, зелень полей и голубизна неба. «Город Москва, — отмечал автор этой картины Аполлинарий Михайлович Васнецов, — начинался на взлобье мыса, образуемого Неглинной и Москвой, бревенчатыми курными избами, вероятно, крытыми соломой, древесной корой и редко тёсом, всё это было срублено в лесу, росшем поблизости». И сегодня мы только такой, как у Васнецова, представляем себе Москву далёкого XII века…
ОН БЫЛ младшим братом знаменитого художника Виктора Васнецова, которым восхищался безгранично и которому во всём старался подражать. Но не бывает двух одинаковых талантов. Вот и Аполлинарий Михайлович, начинавший своё творчество с лирических, весьма неплохих пейзажей, обрёл-таки своё призвание в изображении облика древних русских городов, прежде всего Москвы. Причём даже собственную живописную технику для этого придумал. На бумаге или холсте сначала вычерчивал углём или итальянским карандашом контур тех или иных городских сооружений, а поверх рисунка наносил прозрачные акварельные краски, способные передать малейшие полутона. При этом на картине не размывались, не терялись детали деревянных и каменных построек, покрытых узорчатой резьбой.
«Многие задают мне вопрос: почему я занялся старой Москвой и так увлёкся ею? — читаю в автобиографической записке Аполлинария Васнецова «Как я сделался художником и как и что работал». — На это трудно ответить. Быть может, потому, что я люблю всё родное, народное, а старая Москва — народное творчество в жизни прошлого. Может быть, повлияло и то, что, очутившись в Москве в 1878 году после деревенской жизни в селе Быстрице — месте моей учительской деятельности, был поражён видом Москвы, конечно, главным образом Кремлём. Жил неподалёку от него на Остоженке, и любимыми прогулками после работы было «кружение около Кремля»; я любовался его башнями, стенами и соборами… Но едва ли не главной причиной было то, что я вообще люблю науку: собирать материал, классифицировать факты, изучать их и т.д. Всё это, вероятно, и послужило причиной тому, что для всех интересующихся искусством на мне написано «Старая Москва»… Чем далее шло увлечение прошлым Москвы, тем более и более открывались несметные сокровища этого исторического города. Приходилось не только рыться в древних хранилищах, но буквально рыться в земле, отыскивая остатки древних зданий. Мною были открыты и обследованы во время канализационных работ остатки башни Берсеневских водяных ворот и отысканы следы башен у Сретенских и Яузских ворот… Впоследствии я обзавёлся материалами по истории Москвы. В моём распоряжении имеются все планы Москвы XVI—XVIII веков и многие гравюры местностей, из них несколько «уник».
Но скорее всего началу работы А. Васнецова над живописным образом старой Москвы поспособствовал счастливый случай: художнику, ради «хлеба насущного» публиковавшему рисунки в различных газетах и журналах, однажды заказали иллюстрации к «Песне про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» для юбилейного издания Сочинений М.Ю. Лермонтова, которое должно было выйти в 1891 году в одном из московских издательств. Нужно было подготовить несколько изображений Кремля и Красной площади ХVI века. И художник с присущей ему добросовестностью засел в библиотеках и музеях за изучение старых гравюр, перерисовывая подходящее в свой альбом и с радостным чувством вчитываясь в лермонтовские строки:
Над Москвой великой,
златоглавою,
Над стеной кремлёвской
белокаменной
Из-за дальних лесов,
из-за синих гор,
По тесовым кровелькам играючи,
Тучки серые разгоняючи,
Заря алая подымается.
Позже, в 1897 году, Аполлинарий Васнецов по просьбе известного мецената Саввы Ивановича Мамонтова пишет эскизы к «Хованщине» композитора Модеста Мусоргского, готовящейся к постановке на сцене основанной Мамонтовым Московской частной русской оперы. Успех этой работы был немыслим без въедливого изучения облика Москвы XVII века, мебели, костюмов, бытовой утвари той драматичной эпохи. Наиболее удачным получился эскиз «Красная площадь», способный претендовать на самостоятельное существование как станковая картина. А дальше художник уже не мог остановиться и до конца своей жизни почти не изменял полюбившейся ему теме.
Всеволод Васнецов, сын Аполлинария Михайловича, в книге своих воспоминаний «Страницы прошлого» ярко показал, как рождались отцовские картины: «Сидя в уголке дивана и в подражание отцу поджав ноги по-турецки, я любил наблюдать, как работает отец. То заглянет он в толстую старинную книгу в пергаментном переплёте, то посмотрит в лупу на древний план, то развернёт какой-то свиток. И на бумаге постепенно появляются причудливой архитектуры терема, высокие кремлёвские башни, деревянные крепостные стены, окружённые рвами. Или же с высоты укрепления с торчащими между зубцами медными пушками на деревянных лафетах с тревогой наблюдают воины за дымами пожарищ, подымающимися на горизонте. Это идут татары, сжигая всё на своём пути».
Картины Аполлинария Васнецова — это не сухое воспроизведение на листе бумаги архитектурных сооружений, не благостная идиллия, не любование «красивостями». В них всегда есть настроение, зачастую тревожное, что вовсе не удивительно для изображаемой суровой эпохи, в них всегда бьётся пульс народной жизни.
Вот, например, картина «Гонцы. Ранним утром в Кремле. Начало ХVII века», хранящаяся сейчас в мемориальном Музее-квартире академика живописи A.M. Васнецова в Фурманном переулке Москвы. Судя по всему, Лжедмитрий с польско-литовскими полчищами уже на пороге древнего русского города. Первыми о приближении врага обычно узнавали монахи окрестных монастырей — Новодевичьего, Новоспасского, Донского, Симонова. Очевидно, поэтому один из всадников, мчащихся по тесовой мостовой, в чёрном монашеском одеянии. Его сопровождает воин в кольчуге и железном шлеме. Стук лошадиных копыт напугал, взметнул в небо стаю галок. Тревожный настрой картины контрастирует с чарующей красотой зимнего утра в Кремле, напоминающем сказочное обиталище Жар-птицы с башенками, теремами, с резным крыльцом и затейливыми узорами на воротах.
«Будет большой ошибкой, — писал Аполлинарий Васнецов, — считать жизнь старой Москвы скучной, монотонной и не одухотворённой. Город жил полной страстей жизнью». Масса народа гудела, как улей, и волновалась подчас бурно и жестоко…»
А центром старой Москвы, конечно же, была Красная площадь. Как она выглядела во второй половине ХVII века, при царе Алексее Михайловиче, мы можем сегодня представить не только вот по этой васнецовской монументальной картине. Не менее интересны своеобразные дополнения к ней, вошедшие в написанную художником статью «Облик старой Москвы»:
«На Красной площади с утра до вечера толпился праздный и деловой народ, узнавая новости и слушая бирючей, возвещавших царские указы. Отсюда вести разносились по всему городу — то о войне, то о казнях и новых налогах и поборах. Отсюда же, вероятно, волны народной жизни, взбудораженные кознями бояр и насилиями тиранов, ударялись о кремлёвские твердыни, порождая смуты, бунты и крамолу. Красная площадь для Москвы была и Великий торг, и то же, что Форум для старого Рима… Отсюда до Москворецкой улицы рукой подать, где были калачный и рыбный ряды, или, как называют в провинции, «обжорный ряд». За грош, за два здесь был сыт обыватель. В Китай-городе — кружала и харчевни, погреба в Гостином дворе с фряжскими винами, продаваемыми на вынос в глиняных и медных кувшинах и кружках. Тут же брадобреи и стригуны для желающих, прямо на открытом воздухе занимавшиеся своим ремеслом, отчего за многие годы накопился на улице такой слой человеческих волос, что по нему ходили и ездили, как по войлоку; поэтому и название ряда было «вшивый». Здесь же, на крестцах, перекрёстках улиц, не-ожиданно раздавшийся вопль и причитание о покойнике говорили о том, что родственники узнали в выставленном божедомами покойнике своего сродника… Здесь же зазывали прохожих в кружала и притоны словоохотливые весёлые женщины с бирюзовыми колечками во рту. Слышен был плач детей-подкидышей, вынесенных сюда в корзинах всё теми же божедомами, собирающими добровольные приношения на их пропитание… Пройдёт толпа скоморохов с сопелями, гудками и домрами… Склоняются головы и спины перед проносимой чтимой чудотворной иконой… Разольётся захватывающая разгульная песня пропившихся до последней нитки бражников… Гремят цепи выведенных сюда для сбора подаяния колодников… Крик юродивого, песня калик перехожих… Смерть, любовь, рождение, стоны и смех, драма и комедия — всё завязалось неразрывным непонятным узлом и живёт вместе, как проявление своеобразного уклада жизни средневекового народного города».
Когда читаешь эти строки, невольно думаешь, что Васнецов обладал каким-то сверхъестественным зрением, позволяющим ему проникнуть взглядом сквозь толщу времён. Но чуда никакого тут нет. Есть только глубочайшее знание того, чем художник занимался половину своей жизни. Вот свидетельство К.А. Верещагина, бывшего члена общества «Старая Москва», в котором долгие годы состоял и Аполлинарий Михайлович: «Как-то… Васнецов приглашает меня немедленно пойти с ним на строительство метрополитена. При рытье котлована в начале Тверской натолкнулись на какую-то белокаменную кладку из крупных блоков… Оказалось, что это погребённый под землёй Воскресенский мост через речку Неглинную. О его местонахождении у историков не было единого мнения, и мост обнаружили там, где и предполагал Васнецов. Мост, сложенный из белого камня, хорошо сохранился. Сохранились и остатки настила… Тут же на месте в своей записной книжке Аполлинарий Михайлович сделал зарисовки и записи».
Ему вторит Всеволод Аполлинариевич Васнецов, сын художника: «Вот поступило сообщение, что обнаружены остатки какого-либо древнего фундамента. Он бросает всё и немедленно отправляется к месту находки. Зима. Одет отец несколько старомодно. На нём длинное чёрное пальто с большим бобровым воротником. На голове меховая шапка с таким же бобровым околышем и чёрным котиковым верхом. Несмотря на эту старомодность, выглядит он элегантно, подтянуто, пальто на нём хорошо сидит, всё вычищено, отглажено. Прибыв в туннель или какой-нибудь котлован и обнаружив там что-нибудь действительно интересное, он увлекался, делал записи, измерения, зарисовки и забывал всё окружающее… Не считаясь ни с чем, он пробирался в самую глубину туннеля, шлёпая ботинками по воде, по жидкой глине… А дома уже начинают беспокоиться, не провалился ли куда-нибудь, не придавило ли обвалом. Но, наконец, звонок!.. Отец появляется невредимый, сияющий, довольный. Но, боже мой, в каком виде! Пальто измазано землёй, на ботинках налипли комья ярко-рыжей глины… и в таком виде он шёл морозной зимой по улицам Москвы, вызывая недоумение встречных».
И это, представьте себе, почти в восьмидесятилетнем возрасте!
Подписывайтесь на нашего Telegram-бота, если хотите помогать в агитации за КПРФ и получать актуальную информацию. Для этого достаточно иметь Telegram на любом устройстве, пройти по ссылке @mskkprfBot и нажать кнопку Start. Подробная инструкция.
