2 февраля на сайте газеты «Культура» была размещена статья, посвящённая 60-летию выхода на экраны фильма Бориса Барнета «Поэт». Публикуем её полностью.
9 февраля 1957 года на экраны вышел фильм Бориса Барнета «Поэт». Сценарий к картине написал Валентин Катаев. Только что мы отметили 120 лет со дня рождения литератора.
Гигантский срок: иных бесконечно талантливых, приметных и шумных давно забыли, но фигура Катаева, порой погружаясь в океан беспамятства, снова и снова, наперекор недоброжелателям, взмывает под самые небеса, подобно сокрушительной баллистической ракете.
«Поэт» — совершенно необходимый всякому почитателю отечественной словесности автокомментарий крупного художника. В то же время и человека, который всем этим не слишком интересуется, картина может научить кое-чему существенному.
После «Подвига разведчика» Барнет заметно теряет ход. Любимец мастеров французской «новой волны» снимает все более тяжеловесно и все менее авторски. С точки зрения любителя кино, «Поэт» — лента заурядная. Сделана чистенько, профессионально, но и только. На поверхностный взгляд, обычная пропаганда. Однако же человеку, более-менее знакомому с личностью Катаева и с той загадочно-скандальной аурой, что его окружает, картина почти сразу становится бесконечно интересной.
В чем скандал? Если отжать и сконцентрировать, будет следующее. Катаев бросает вызов традиции, согласно которой русский писатель обязан учительствовать, витийствовать и служить «простым людям» в качестве нравственного маяка. Впрочем, уже Александр Блок иронизирует в «Двенадцати»:
А это кто? — Длинные волосы
И говорит вполголоса:
— Предатели!
— Погибла Россия!
Должно быть, писатель —
Вития…
В сущности, здесь у Блока уже конспект «Поэта», где также показана послереволюционная ситуация, Гражданская война. Разница в том, что в фильме дан еще и большой богатый приморский город, напоминающий, конечно, Одессу, откуда Катаев родом.
Город переходит из рук в руки: то Врангель, то Котовский. Однако люди не перестают жить. По утверждению хитроумного импресарио (Георгий Вицин), поэзия приносит хороший доход, ибо — единственная — способна собирать массы и кассу. Здесь первая проговорка конспирологического сюжета: выходит, большинство не торопится примыкать к белым, красным или же зеленым. Люди живут частными интересами, культивируют если не духовность, то как минимум душевность.
Правда, защитить от реальных политических и военных сражений, от крови и ярости литературный дискурс не удается. Два молодых человека, два провинциальных приморских поэта, Орловский (Всеволод Ларионов) и Тарасов (Сергей Дворецкий), одинаково влюблены в Великую французскую революцию. Причем Орловский, происходящий из очень богатой аристократической семьи, еще и белый офицер. Он декламирует на вечерах оды Наполеону: «Поручик, миру неизвестный…» Что называется, «мы все глядим в Наполеоны, двуногих тварей миллионы для нас орудие одно». Орловский примеряет платье французского императора. Катаев таким образом намекает на абсурдность попыток носителей белой идеологии рисовать себя в «белом венчике из роз».
Тарасов, выходец из семьи с окраины, проживающий в лачуге с мамой, читает нечто вроде «белеет парус одинокий», зовет в некое прекрасное далеко. Нет сомнений, что Катаев расщепляет на Орловского и Тарасова себя самого. Валентин Петрович не был плебеем. Похоже, участвовал в Гражданской войне на стороне белых, а не красных. Вместе с тем его талант и амбиции состояли в конфликте с той жесткой системой сословного контроля и отбора, которую культивировала царская Россия.
Характерен фрагмент, где матрос-большевик Царев (Николай Крючков) предписывает уплотниться семейству Орловских, чтобы подселить Тарасова с матерью. Поэт-плебей мобилизует себя и социально близких соседей броским куплетом:
Стоит буржуй обиженный.
Пришел ему конец.
А мы простились с хижиной
И едем во дворец.
Еще более красноречива следующая, вроде бы малозаметная и будто бы чисто бытовая его реплика, обращенная к домашним пернатым в клетке: «Ну, птички, собирайтесь, едем в центр». Конечно, предельно внимательный к слову Валентин Петрович высказывает здесь ключевое: махровая сословность блокировала развитие даже более-менее грамотных и знатных. В истории Тарасова Катаев зашифровал свое недовольство предельной несправедливостью социального устройства.
Писатель осознает, что по всему — по таланту, трудоспособности, тонкости натуры — его место именно «в центре». Белые агрессивно возразили бы: но художественные амбиции не повод проливать человеческую кровь и звать страну к топору, маузеру и «Максиму». Разумеется, однако ведь Тарасов не зачинщик смуты. Катаев излагает посредством будто бы грубой и якобы пропагандистской конструкции свои самые заветные чаяния. Тарасов весьма легкомыслен. Так он прописан, таким играет его удачно выбранный Сергей Дворецкий. Даже предельно далекая от поэзии мать (Зоя Федорова) понимает, что пареньку вряд ли удастся реализоваться на каком-нибудь ином поприще. А на дворе между тем братоубийственная война…
На поэтический вечер внезапно вламываются большевики (артистичная красивая троица Николай Крючков — Изольда Извицкая — Петр Алейников) и срывают выступление. Впоследствии они благоволят к социально близкому и разделяющему их надежды на переустройство мира парню, но требуют взамен поучаствовать в пропагандистской кампании: «Мамаша, мы вашего сына отвезем, привезем, опять отвезем…»
Поручик врангелевской контрразведки Орловский бросает в лицо соратнику по поэтическому движению Тарасову: «Может, ты уже куплен? За советский паек, за ржавую селедку за строчку?!» Очевидно, здесь Катаев, «устроившийся» при советской власти самым наилучшим образом, воспроизводит стандартный набор обвинений в собственный адрес.
То есть мы видим поразительную, последовательно проведенную психологическую работу над собой. По сути, Катаев разыгрывает перед камерой и с помощью Барнета свои внутренние конфликты. Его «благородная», «грамотная», белогвардейская ипостась предъявляет претензии его же последовательно революционной и, получается, «соглашательской» сущности.
В хорошо сделанном финале Тарасов декламирует очередные позитивные строки на праздничной советской демонстрации, а затерявшийся в толпе Орловский внимательно за ним наблюдает. Потом замаскировавшийся поручик выскальзывает из толпы и смотрит уже из-за угла. Первая мысль зрителя: сейчас выстрелит.
Ничего подобного, и это закономерно. Катаев договорился сам с собой, одна непримиримая половинка души внимательно, с любопытством присматривает за другой, и только. В следующем, совсем уже заключительном эпизоде мы видим, как Тарасов патрулирует родной город под руководством уступающих ему в культуре, но не в уровне социальной дисциплины и ответственности красноармейцев. Это сдача, конформизм, предательство (чего бы то ни было, себя, например)?
Примерно так же рассуждают многие господа аристократического или номенклатурного происхождения. На днях в телепередаче «Познер» известный кинорежиссер, запомнившийся одной хорошей картиной и серией систематических неудач, рассказал о том, что сознательно прекратил в свое время снимать, ибо совесть запрещала ему сотрудничать с советской властью. Правда, когда три десятилетия спустя режиссер в профессию вернулся, выяснилось, что, как бы это сказать помягче, давно приказавшие долго жить Советы вообще ни при чем…
Между тем «конформист» Катаев буквально принуждает к сотрудничеству. Вот и сейчас, в процессе работы над этим текстом, он очень мешает, не выпуская из своих книжек, очаровывая, интригуя и оглушая. Человек, поставивший на сотрудничество не с тем или иным режимом, а с реальностью. Этой самой реальности, да, сдавшийся. Кроме прочего, потому, что его натура требовала участия и в Истории, и в историях. «Ходят же люди в гости друг к другу, — замечает в «Траве забвенья». — Ведь ничего нет страшнее, когда некуда человеку пойти». Здесь и темперамент, и любопытство, и отзывчивость.
Когда Орловский возмущается тем, что Тарасов продался новой власти за ржавые селедки, он утаивает от самого себя цену собственной лояльности по отношению к власти прежней.
Это кино — необходимое дополнение к поздней прозе Катаева. Оружие поэта, по словам Тарасова, карандаш: «графитный, граненый, как штык вороненый». Великая французская революция тут, скорее, культурный образец, но ведь ровно так же обстоит дело и с поэтическими тропами.
«Товарищ поэт, вы когда-нибудь видели, как конница берет город?!» — в упор интересуется у Тарасова Григорий Котовский. Да, Катаев отказывается судить реальность, страстно с нею сотрудничая. Именно потому у него хватало и сил, и страсти придумывать оригинальное: то детскую литературу нового типа, то модный юношеский журнал, то подлинно новаторскую прозу, где, кстати, берет под покровительство своих прежних друзей-небожителей.
Сам Катаев, как это ни покажется странным, персонаж, сходный с… Корчагиным. Надежда Мандельштам пишет в мемуарах, что Осип Эмильевич хорошо относился к Катаеву. «В нем есть настоящий бандитский шик», — говорил он.
Катаев, как Корчагин, испытатель собственного естества. Не заболел, не сгинул, но приумножил дарования лишь потому, что в силу происхождения обладал несравненно более широким социальным горизонтом, яснее осознавал вызовы и куда более внятно на них реагировал. Человек, изначально не слишком-то обязанный Революции, однако выбравший из социальной активности и злопыхательства первое.
«Едем в центр» — формула не для всякого, а Катаеву очень было нужно жить именно так. Странным, но и закономерным образом этот Герой Социалистического Труда прожил сугубо свое и персонально для себя. В фильме данная установка угадывается постоянно: он не стремится развлекать зрителя, как положено нормальному кинематографисту, не старается угождать власть имущим, как положено традиционному лизоблюду, но упрямо разбирается со своими обстоятельствами, тестируя собственные жизнь и судьбу.
Подписывайтесь на нашего Telegram-бота, если хотите помогать в агитации за КПРФ и получать актуальную информацию. Для этого достаточно иметь Telegram на любом устройстве, пройти по ссылке @mskkprfBot и нажать кнопку Start. Подробная инструкция.
