По материалам публикаций на сайте газеты «Правда»
Автор — Николай Мусиенко
«Есть такие картины, пока пишешь — наплачешься…» — признался однажды художник Аркадий Александрович Пластов. Слова эти в полной мере можно отнести к картине «Фашист пролетел», вышедшей из-под его кисти в суровом 1942 году. Вот это полотно — висит в одном из залов Третьяковки. Единственного, даже мимолётного взгляда на него достаточно, чтобы картина эта потрясла до глубины души, осталась в памяти навсегда.
На холсте — поздняя осень.
С тонких берёз на взгорке уже облетели почти все листочки. Но на стоящих здесь же дубах листья ещё остались — тяжёлые, бурые, пропитанные осенними дождями. Холм порос рыжеватой травой, а вдали, как сине-зелёный ковёр, уходят к горизонту поля озимых. И туда, к горизонту, устремился еле заметный на фоне осеннего серого неба силуэт самолёта. Вражеского самолёта. Самолёт этот не просто промелькнул над бесконечным полем, над верхушками трепещущих на холодном ветру берёз, над мирно щиплющими жёсткую траву бурёнками и овцами. Нет, фашистский лётчик зачем-то прижал ревущую машину почти к самой земле и бессмысленно, жестоко полоснул из пулемётов по пасущемуся стаду, по юному пастуху. Кровь упавшего на пожухлую траву мальчишки обильно обагрила его родную землю, по которой он ещё не так давно делал свои первые шаги. И лишь тоскливый вой собаки повис в прозрачном воздухе…
О том, как появилась на свет эта картина, показанная на открывшейся 7 ноября 1942 года в Третьяковской галерее Первой Всесоюзной художественной выставке «Великая Отечественная война», в одном из писем рассказал сам автор, который «жил тогда дома, в своём родном селе Прислониха», что недалеко от города Ульяновска:
«Наслышавшись с начала войны о всяких фашистских зверствах над беззащитным населением, я довольно живо стал представлять себе, как бы это могло иметь место и в нашей Прислонихе… Осень у нас тогда стояла тихая, златотканная, удивительно душевная, тёплая. Я люблю осень, всегда испытываю в это время страшно приятное, особое состояние творческого возбуждения. И вот шло что-то непомерно свирепое, невыразимое по жестокости, что трудно было толком осмыслить и понять даже при большом усилии мысли и сердца, и что неотвратимо надвигалось на всю эту тихую, прекрасную, безгрешную жизнь, ни в чём не повинную, чтобы всё это безвозвратно с лица земли смести, без тени милосердия вычеркнуть из нашей жизни навек. Надо было сопротивляться, не помышляя ни о чём другом, надо было кричать во весь голос… Надо было облик этого чудовища показать во всём его вопиющем беспощадной мести обличье. Под влиянием примерно таких мыслей и чувств, общих тогда всем нам, русским, стали у меня зарождаться один за другим эскизы на данную тему, и на одном последнем варианте, показавшемся мне наиболее лаконичным и выразительным, я остановился и тотчас принялся писать подготовительные этюды… Всё, что изображено на картине, сделано по очень тщательным этим этюдам, работу над которыми пришлось прекратить из-за начавшегося ненастья и холодов. Саму картину я писал только пять дней…»
Но ведь законченная картина ещё должна была попасть из далёкого, тылового села в столицу — дорога-то в военное лихолетье была ой как непроста! «Повёз я уже готовый, свёрнутый в рулон холст «Фашист пролетел» и прочую необходимую поклажу, — описывал Пластов ту запомнившуюся ему на всю жизнь поездку в Москву. — Сумел на станции на подножку вскочить, одной рукой держусь, в другой — груз. Народу, военных, всяких гражданских, на крышах, на тормозах, как мух. Пробую перебраться на платформу… Но как-то так получилось, что рулон зацепился, и я ни взад, ни вперёд. Или его бросай, или сам падай. Прошу солдата, бери, говорю, рулон, везу секретные чертежи, спасай; если потеряю — засудят… Тот, спасибо, ухватил, помог… Скажи ему, что, мол, это картина, ещё подумал бы и расспрашивал. А тут расспрашивать некогда — решали секунды… Если бы не солдат, погибла бы картина или сам».
Как скромно отмечает дальше художник, «картина имела известный успех у зрителя. Сам я её тоже люблю, душевно она меня очень измучила с момента её зарождения в эскизе до её окончательного завершения».
Скромность, конечно, украшает человека, но как вам такой удивительный факт? В ноябре 1943 года картина «Фашист пролетел» висела в зале советского посольства в Тегеране, где проходило совещание глав трёх держав антигитлеровской коалиции. Её, разумеется, видели руководители США и Великобритании. И можно с полным основанием предположить, что не без её эмоционального воздействия было тогда принято решение об открытии в Европе второго фронта против фашистской Германии. Так что и кисть художника становилась на войне оружием, приближавшим Победу.
О войне, конечно же, рассказывает и картина Аркадия Пластова «Жатва» (первоначально автор назвал её «Год 1944-й»), хотя нет на ней бегущих в атаку красноармейцев, нет взрывов, нет смертей, нет ничего страшного. Перед нами незамысловатая вроде бы сценка — крестьянский обед в поле. Но сидят прямо на стерне вокруг деревянной миски с едой не полные сил мужики, а седой, с укутанными телогрейкой кряжистыми плечами старик да трое серьёзных, молчаливых, рано повзрослевших ребятишек. Их отцы воюют с фашистами, а может, уже успели сложить где-то головы, но хлебушко всё равно растить-собирать нужно. Вот и вышли на уборочную страду стар и млад. Цвет спелой ржи преобладает на полотне, повторяется множеством оттенков в золотисто-рыжих волосах детей, в их загорелых лицах. А отсветы холодного сине-голубого неба ложатся на человеческие фигуры, поблёскивают на косах и серпах…
«Как-то в тусклый, холодноватый августовский день я бродил по ржаному полю и набрёл на ту приблизительно сценку, какая у меня изображена на картине, — вспоминал художник. — В тот же день, вечером, я сделал эскиз в ладонь, на другой день начал рисунки, подкрашенные акварелью, и дней через пять начал картину… Передо мной возникла та упрямая, несгибаемая Русь, которая в любом положении находит выход и обязательно решает поставленную историей любую задачу… Приходили люди посмотреть картину. Все они стояли молча: им было непонятно, что мне за надобность была всё это мазать. Ну, сидят и едят. Какой тут интерес? Когда я пробовал пояснить вещь в том плане, в каком она задумана, почему тут сидят те, кому ещё рано крестьянским трудом заниматься, и те, кому поздно за него браться, люди оживлялись, входили в самую суть дела. Страшные годы войны и гибель наших людей вставали у каждого перед глазами во всей их трагичности».
…В апреле 1945 года Пластов написал жене в Прислониху: «Главное — это сообщение по радио о том, что наши дерутся на улицах Берлина… Вы подумайте только — на улицах Берлина!!! Весь мир, небось, затаил дыхание, и у всех на устах преславное, священное имя русское… И мы ведь в этом числе, и наши усилия, и наша вера, и наши страдания, и вдохновение в общем, безмерно тяжком и священном подвиге для счастья человечества. Какое блаженство знать это, какое счастье и честь, невместимая в груди человеческой».
И как гимн Великой Победе летом 1945-го рождается большое, радостное, сверкающее разноцветными яркими красками полотно А.А. Пластова «Сенокос». «Самый сюжет, бесчисленные цветы, блеск и сверкание солнца в небе, на ветках берёз, на стволах, шелест и трепетанье листвы и трав, фигуры косцов, утопающие в зеленовато-золотистых рефлексах, в прозрачной кристальной атмосфере, еле уловимой голубизне утреннего воздуха, ласкающая пестрядь тихо качающихся цветов, их благоуханная нежность, доведённая мной до возможного предела иллюзорности и цветности — всё это встаёт перед глазами с первого же взгляда каким-то сказочно-обаятельным виденьем» — это тоже из письма художника жене.
А вот строчки из его воспоминаний: «Я, когда писал эту картину, всё думал: ну, теперь радуйся, брат, каждому листочку радуйся — смерть кончилась, началась жизнь. Лето 1945 года было преизобильно травами и цветами в рост человека, ряд при косьбе надо было брать в два раза уже обычного, а то, где место было поплотнее, и косу бы не протащить и вал скошенных цветов не просушить. А ко всему тому косец пошёл иной: наряду с двужильными мужиками-стариками вставали в ряд подростки, девчата, бабы. Ничего не поделаешь, война. Кто покрепче, был в армии. Но несказанно прекрасное солнце, изумруд и серебро листвы, красавицы берёзы, кукование кукушек, посвисты птиц и ароматы трав и цветов — всего этого было в преизбытке».
На Всесоюзной художественной выставке 1946 года картины «Жатва» и «Сенокос» были замечены, и в том же году Пластов был удостоен Сталинской премии первой степени. «Я был в это время у себя на родине, — рассказывал художник, — и мне было радостно видеть переполох среди окружающих: вдруг под боком, в такой глуши, как наша Прислониха, оказалась такая в своём роде знаменитость».
А в областной газете «Ульяновская правда» Аркадий Александрович отозвался на своё награждение такими словами: «Я не полагал, что моя работа получит такую оценку. Ведь я только выполнил свой долг, передав в живописи свои впечатления, накопленные за время многолетнего пребывания в деревне. Я стремился показать жизнь такой, какая она есть, чтобы живописный образ воспринимался без всяких усилий со стороны зрителя. Я стремился показать, сколько радости приносит человеку труд. Мне никогда долго не приходилось искать тему, мне её подсказывала сама жизнь…»
Подписывайтесь на нашего Telegram-бота, если хотите помогать в агитации за КПРФ и получать актуальную информацию. Для этого достаточно иметь Telegram на любом устройстве, пройти по ссылке @mskkprfBot и нажать кнопку Start. Подробная инструкция.
