Публикуем материал, размещённый на сайте газеты «Советская Россия».
В фильме «Матильда» коронация Николая II и Александры Федоровны показана хоть и не вполне правдиво, но во всех красках. Зато последовавшая после церемонии Ходынская катастрофа (вопреки фильму, она произошла не в день коронации, а позже) представлена в общих чертах, к тому же снята с использованием компьютерной графики. Волей-неволей напрашивается мысль: создатели фильма посчитали, что безликое человеческое стадо не заслуживает того, чтобы тратить на него драгоценный метраж.
А ведь именно такое отношение к народу и стало в свое время главной причиной революции.
На коронацию Николая II съехались гости со всего света: королева греческая, принцы датский, бельгийский, неаполитанский, японский… Папа римский прислал своего нунция, китайский богдыхан – государственного канцлера Поднебесной.
Но ни одна монархия не проявила столько рвения, сколько Французская Республика. В Париже правительство потребовало у парламента кредит в 975 тысяч франков для того, чтобы достойно представить страну на короновании русского царя. И без малого миллион был получен: «Республика достаточно богата, чтобы покрыть расходы, связанные с ее славой и чувствами к дружественной нации».
Франция боялась нападения Германии. Справиться с мощной соседкой в одиночку она не могла. Поэтому радости французов не было конца, когда император Александр III, отказавшись от традиционно германской ориентации, предложил им свою могучую руку.
Германский кайзер Вильгельм II послал на коронацию своего брата, принца Генриха Прусского. Вильгельм затаил обиду на покойного Александра III, который посмеивался над ним, считая дурно воспитанным, и теперь отыгрывался на сыне старого царя. Вильгельм за глаза называл его глуповатым и малообразованным, что не мешало ему писать Николаю длинные письма, в которых он всячески порочил Францию: «Безбожная республика, запятнанная кровью монархов, не может быть подходящей компанией для тебя»; «Ники, поверь моему слову, Бог проклял этот народ навеки».
Дело было не в Боге и не в безбожии. Франции нужна была русская армия, России – французские кредиты: императорский двуглавый орел перешел на новый рацион – золотые франки парижских займов. Впрочем, деньги – свои и чужие – расходовались весьма своеобразно: в 1896 году на народное образование было выделено около двадцати пяти миллионов рублей (примерно два процента бюджета) – и столько же ассигновали на коронацию Николая II.
Коронация свершилась 14 мая 1896 года (все даты по старому стилю) в Успенском соборе Первопрестольной. В луче солнечного света, падавшего из узкого окошка в потолке храма, одиноко стояла мать Николая, вдовствующая императрица Мария Федоровна. Остальные участники церемонии находились в тени. Императрица-мать казалась отсветом царствования Александра III Миротворца, царствования спокойного и безоблачного, омраченного лишь казнью группы народовольцев под руководством Александра Ульянова…
Зловещие предзнаменования начались еще до коронации, в день именин Николая, 9 мая. За час до прибытия царя во дворец дяди – великого князя Сергея Александровича, московского градоначальника, – загорелись украшения внутри дворцовой церкви. Вечером того же дня во время включения электрической иллюминации запылали декоративные украшения на фасаде самого дворца генерал-губернатора. Все это можно объяснить неумением обращаться с новыми для того времени электроприборами и русской безалаберностью. Однако неблагоприятных знамений оказалось слишком много. В разгар коронации произошло замешательство среди сановников, стоявших вокруг стола с императорскими регалиями: оказалось, престарелому сенатору Набокову (деду писателя) стало плохо. В обморочное состояние впал именно он, а не царь, как показано в фильме «Матильда». Дальше – больше. Оборвалось звено алмазной цепи ордена Святого апостола Андрея Первозванного, который должны были возложить на монарха. Корона оказалась слишком велика и болталась на маленькой голове Николая, так что ему приходилось время от времени подправлять ее, чтобы она не упала. Митрополит Исидор повел императора в алтарь не через постоянные царские врата, а через временно сооруженные, что было совсем не по чину венчания. Раздался трубный глас другого дяди царя, великого князя Владимира Александровича: «Государь, назад!..»
В знак единства царя и народа праздник для подданных хотели сперва провести в день коронации, однако затем отложили на четверо суток – до субботы, 18 мая. За это время по Москве и Подмосковью разнеслась молва о чудесном Ходынском поле, где будут раздавать царские подарки. И народ повалил туда как к молочной реке с кисельными берегами.
Вечером 17 мая коменданта Ходынских военных лагерей капитана Львовича охватила тревога: поле заполнялось тысячами, десятками тысяч людей, они всё прибывали и прибывали. Он отправил срочную депешу командующему Московским военным округом. Ответ пришел скоро: «Мы с тобой здесь не хозяева». Действительно, регулирование людского потока не входило в прямые обязанности армии. Тем не менее Львович принялся телеграфировать во все инстанции. В Москве, вместе с гвардией, прибывшей из Петербурга для участия в коронации, находилось 83 пехотных батальона, 47 кавалерийских эскадронов и свыше 20 артиллерийских батарей. Наконец, ходынскому коменданту прислали в подмогу… сотню казаков. Но и рота Самогитского полка вместе с батальоном Московского полка, выведенные Львовичем из лагеря по его собственной инициативе, оказались бессильны: на Ходынском поле скопилось около пятисот тысяч человек…
19 мая «Московские ведомости» вышли с традиционным набором рекламы на первой полосе: «Просим попробовать вновь выпущенные папиросы «Фурор»; «Сегодня скачки. Начало в три часа дня»; «Боржом»; «Знаменитое белье Мей и Эдлих, самое элегантное, практичное и дешевое»; «Прекрасная Елена», опера-буфф в 3-х действиях. В саду «Эрмитаж» большое гулянье».
Только на второй странице, среди других сообщений, обыватели могли прочитать заметку: «На Ходынское поле, за Тверской заставою, на котором должны были происходить угощение и увеселение народа, еще с вечера потянулись народные массы, чтобы провести ночь под открытым небом и быть первыми при раздаче царских гостинцев.
Царский гостинец состоял из узелка с эмалированной кружкой с вензелями Их Величеств, фунтовой сайки, полуфунтовой колбасы, вяземского пряника с гербом и мешочка сластей и орехов весом в 3/4 фунта… Никто не мог ожидать, что разыграется такая ужасная драма, какая произошла у бараков с выдачей пива и меда. Каким образом случилось такое несчастье – покажет расследование; пока же показания очевидцев расходятся. К восьми часам утра удалось оттеснить народные массы и этим устранить народные несчастья. Как показывает официальное сообщение, цифра умерших от увечий достигла громадного числа».
Следствию открылась картина предельно легкомысленного отношения к организации праздника на Ходынском поле. С некоторых сторон проникнуть на поле можно было свободно, однако главную линию входа обнесли тесовым забором с многочисленными проходами в виде сужающихся воронок. Люди влезали в эти воронки сотнями, а выходить на поле могли лишь по одному. Сзади напирала толпа и прижимала людей к стенкам, давя и расплющивая. Если неувязки, случившиеся в Успенском соборе, лишь пощекотали нервы, то неорганизованность на Ходынском поле привела к чудовищной трагедии: только по официальным данным число погибших составило 1389 человек, искалеченных – 1300.
Один из спасшихся во время давки – семнадцатилетний мастеровой Василий Краснов – написал пронзительные воспоминания, опубликованные уже в советское время. Он рассказал, как целыми семьями, с малыми детьми и седыми стариками, шел на поле народ; как под утро многим захотелось уйти, а идти было некуда: к рассвету толпа уже стояла плечом к плечу. Не хватало воздуха, людей мутило, многих рвало, кто-то терял сознание – и вместе с тем жизнь.
«Временами толпою как бы овладевало раздумье – и она затихала и замирала ненадолго. Тогда она чуть редела. И в минутном затишье движения начинался страшный отбор живых и мертвых. Многие были уже давно полумертвые и волочились вместе со всеми, плотно сжатые теснотой. А как становилось просторнее и исчезали подпорки, они резко склонялись на плечо соседу, обдавая его лицо и шею крупными каплями пота. Тот брезгливо подергивался и сторонился. А обморочный склонялся все ниже и ниже, увлекаемый собственной тяжестью к земле. И люди ходили по людям, смешивая их с землей, до неузнаваемости уродовали сапогами их лица. И я ходил по упавшим, добивая их вместе со всеми невольно. Вот чувствуешь, что под тобой человек, что ты стоишь на его ноге, на груди, весь дрожишь на месте, а податься некуда. Сами собой поджимаются ноги… Но плечи и грудь твоя крепко зажаты соседями, – хочешь не хочешь, шевели ногами, поспевай в этом дьявольском хороводе с всеми.
Ни ветерка, ни времени словно не существовало вовсе. Тягучая, нудная бесконечность овладевала нами и носила нас по полю. Спереди несутся неистовые вопли: «Православные, мы погибаем, – ради Бога, не напирайте!» Крики беспрерывно несутся по полю с плачем как приговор самим себе. Словно сразу в тысяче мест кого-нибудь хоронит и отпевает эта толпа.
В наиболее тяжелые минуты толпа принимается жадно и слитно петь: «Спаси, Господи, люди Твоя», «Царю небесный, утешителю» – и первые слова молитвы жарко и сильно брались толпою; потом пение слабело и терялось, а под конец переходило в нестройное бормотание только немногих.
Не один раз протаскивались над моею головой женщины и старики. Их толпа щадила и давала дорогу по своим головам. Они стонали и ползли по головам толпы, как раненые с поля битвы. И детей щадила толпа и передавала их любовно с головы на голову, словно раскаиваясь в своей вине за то, что привлекла их с собой сюда. А чуть кто помоложе да поздоровее (вроде меня) выберется кверху, его, почти голого, живо и злобно сдергивали вниз, срывая с него последние остатки платья. Наконец, не помню уж как, я совсем было выбрался из толпы кверху. Но подоспел новый вздох прилива; шквал опять стиснул толпу, и я остался висеть в воздухе, по пояс зажатый плечами соседей…»
В начале седьмого часа утра на Ходынское поле явился генерал Бер, заведовавший подготовкой народного праздника. Он оказался свидетелем того, как из людского моря был «выплеснут» труп шестнадцатилетней девушки, который толпа перекидывала по головам на свободное место, подобно волне, выносящей на берег утопленника. Генерал немедленно отдал приказ начать выдачу подарков ранее намеченного срока.
«Вдруг словно молния возбуждения прошла по толпе, – вспоминал Краснов, – она неистово зашевелилась, склеилась в одном порыве, загалдела:
– Дают! Дают! Не зевай, наши!
– Ур-рр-а-а!!! Дают! Дают!
– А-а-а… О-о-о…
Дикий сплошной крик и гул.
И заработали мельницы-костоломки под напором людского потока. Что тут творилось, и рассказать невозможно.
Слышно было, как хрустят кости и ломаются руки, хлюпают внутренности и кровь… Дальше ничего не помню.
Упал.
Опомнился я весь в крови, невдалеке от будок, на лужайке. Донесенный на плечах до самого горлышка воронки-барьера, я, вероятно, упал под ноги по ту сторону, как только разошлись люди, державшие меня между плеч, и меня оттащили дальше. Все пространство от меня до будок было усеяно павшими, мертвыми или еще не очнувшимися от обморока. Некоторые лежали вытянувшись, как покойники дома на своих столах, под образами.
Близко от меня, рядом, сидел на лужайке грузный татарин. Из-под его тюбетейки струились ручейки пота, и весь он был – как из бани – красный и мокрый. У его ног лежал узелок с гостинцами, и он ел пряник и пирожок, кусая их по очереди, запивая из кружки медом. Я попросил его дать мне попить, он подал меду из своей кружки. На мои жалобы, что вот, мол, меня смяли, а я ничего не получил, татарин пошел и вскоре принес мне узел с гостинцами и кружку из будки».
Страшное известие о Ходынской катастрофе быстро дошло до высокопоставленных лиц. Сергей Юльевич Витте, в ту пору министр финансов, встретился с высоким китайским гостем Ли Хунчжаном. Посланец китайского императора спросил:
– Скажите, пожалуйста, неужели об этом несчастье все будет подробно доложено государю?
В ответ на утвердительный ответ Витте вежливый китаец покачал головой:
– Ну, у вас государственные деятели неопытные; вот когда я был генерал-губернатором Печилийской области, то у меня была чума и поумирали десятки тысяч людей, а я всегда писал богдыхану, что у нас благополучно… Ну скажите, пожалуйста, для чего я буду огорчать богдыхана сообщением, что у меня умирают люди? Если бы я был сановником вашего государя, я, конечно, все от него скрыл бы. Для чего его, бедного, огорчать?
«Все-таки мы ушли далее Китая», – подумал Витте. Но что было делать дальше? Может, объявить траур?
Отслужить панихиду? Возникал еще один деликатный вопрос. Вечером 18 мая, когда многие уже знали о московской трагедии, должен был состояться бал во французском посольстве – праздник, символизирующий верность России своему новому союзнику. Министр финансов встретился с государственными мужами, в том числе с великим князем Сергеем Александровичем. «Заговорили об этой катастрофе, причем великий князь нам сказал, что многие советовали государю просить посла отменить этот бал и во всяком случае не приезжать на этот бал, но что государь с этим мнением совершенно не согласен; по его мнению, эта катастрофа есть величайшее несчастье, но несчастье, которое не должно омрачать праздник коронации; ходынскую катастрофу надлежит в этом смысле игнорировать».
Среди тех, кто был за отмену бала, оказались не только мужи, но и бывшая главная государственная жена – вдова Александра III Мария Федоровна, урожденная датская принцесса Дагмара. Однако недаром говорят: «Ночная кукушка дневную перекукует». Главной государственной женой для Николая стала супруга – Александра Федоровна, в девичестве Алиса Гессенская.
Высшие государственные интересы и главная женщина империи требовали бала. С десяти часов вечера в посольстве начались танцы. В антрактах пел хор русских певиц, одетых для экзотики боярынями. Во втором часу ночи их величества изволили отбыть, остальные веселились до утра.
Николай не преклонял колен и не просил прощения у народа на Ходынском поле, как показано в «Матильде». Прощения у венценосной четы просили пострадавшие, когда царь с царицей посещали больницы, где лежали искалеченные. Те винились и каялись в том, что испортили праздник. Император приказал похоронить задавленных за свой счет и выдать каждой семье, потерявшей кормильца, по тысяче рублей из личных средств. Богат был царь… А императрица во время посещения 22 мая супругами Троице-Сергиевой лавры приобрела пятьсот серебряных образков для раздачи несчастным, получившим увечья на Ходынском поле. Однако и тут произошла накладка: перед воротами лавры венценосцев никто не встретил, как полагалось по этикету. Наконец Николая с женой увидели, пошла суета, беготня, запоздалые приветствия. Но пошел слух: «Неблаголепно получилось, значит, преподобный Сергий Радонежский не одобрил нового царя».
Погибших во время ходынской давки хоронили на Ваганьковском кладбище. «Неопознанных, – писал Краснов, – зарывали в длинные ямы длиною в сорок пять аршин, шириной в двенадцать и глубиной в шесть аршин, гроб на гроб в три ряда. Ставились сосновые шестиконечные кресты рядами, как солдаты в строю. И надписи, спешные и растерянные, карандашом, похожие на горестный лепет: «Пострадавшие на Ходынке», «Прими их с миром, Господи», «Внезапно скончавшиеся, имена их Ты, Господи, знаешь…» Ни имен, ни фамилий нет. На многих крестах висели нательные крестики, ладанки с херувимчиками, образки Богородицы, Спасителя… «Рабы Божии Мария, Анна, девица Татьяна, Волоколамского уезда, из Яропольца, погибли 18 мая» – и один крест над тремя.
В то время как на кладбище происходили раздирающие душу сцены опознания раздавленных – по лбу с завитком волос, по уцелевшим сережкам, по обрывку цветной кофты, великий князь Владимир Александрович, принц неаполитанский и другие рядом, в голубином садке, потешались стрельбою «в лет». Принц неаполитанский убил даже коршуна над кладбищем: он упал между лежащими телами, около корчившихся в слезах родственников раздавленных».
Трагедия во время коронации Николая II показалась мрачным знаком. В книге Гиляровского «Москва и москвичи» говорится:
«На беду это. Не будет проку от этого царствования.
Так сказал старый наборщик «Русских ведомостей», набиравший мою статью о ходынской катастрофе.
Никто не ответил на его слова. Все испуганно замолчали и перешли на другой разговор».
В 1905 году московский градоначальник, великий князь Сергей Александрович, получивший прозвище Князь Ходынский, был убит эсером Иваном Каляевым. А в 1907-м, на исходе Первой русской революции, изысканный Константин Бальмонт опубликовал в Париже стихи, которых от него никто не ожидал: грубые, злые, плакатные, слабые в художественном отношении, но оказавшиеся пророческими:
Кто начал царствовать Ходынкой,
Тот кончит – встав на эшафот.
Сергей Макин
Подписывайтесь на нашего Telegram-бота, если хотите помогать в агитации за КПРФ и получать актуальную информацию. Для этого достаточно иметь Telegram на любом устройстве, пройти по ссылке @mskkprfBot и нажать кнопку Start. Подробная инструкция.
