По материалам публикаций на сайте газеты «Правда».
Автор статьи — Николай Мусиенко
Настал всё-таки день, когда болезнь отступила. Едва доктора позволили Брюллову вставать с постели, он сел в глубокое вольтеровское кресло, стоявшее в спальне против трюмо, и потребовал мольберт, картон, палитру, кисти. Всего два часа понадобилось ему на работу над автопортретом. И вот перед нами лицо человека, изведавшего в своей не очень долгой жизни радость невиданных творческих взлётов и горечь неудач, пьянящую славу и мучительные разочарования, хвалу восторженных почитателей и душевное одиночество. Жизнь близится к концу, и художник, скорбно глядя на нас широко открытыми, чуть удивлёнными глазами, как бы вопрошает: неужели всё это было на самом деле — солнечная Италия, курящаяся сизым дымком вершина Везувия, раскрытые археологами улочки древней Помпеи, долгий лихорадочный труд, стоя перед огромным полотном, когда он, обессилев, буквально падал уже глубокой ночью на стоявшую здесь же, в мастерской, узкую кушетку?
…В НЕАПОЛЬ Карл, отправленный в Италию Обществом поощрения художников для изучения классического искусства и совершенствования живописного мастерства, тогда опоздал. Сорвавшийся из Рима после письма брата Александра, сообщившего о пробуждении Везувия («Я вижу огненные реки, вырывающиеся из его огромного жерла»), молодой художник ничего подобного не узрел. «Лишь Брюллов явился ко мне, то как на смех, стихший вулкан перестал вовсе куриться, и он, пробыв дня четыре, возвратился в Рим», — рассказывал живший тогда в Неаполе пейзажист Сильвестр Щедрин. Но Карл всё же не потерял времени даром. За четыре дня пребывания в городе, раскинувшемся по берегу морского залива у подножия Везувия, он исходил все закоулки раскопанной недавно Помпеи, видел сохранившиеся колеи от колесниц на каменной мостовой, надписи красной краской на стенах, возвещавшие о предстоящих боях гладиаторов, круглые пятна от чаш с вином на столах в освобождённом от вулканического пепла кабачке, окаменевшие очертания тел погибших жителей на мозаичном полу терм… И в какой-то миг жуткая сцена гибели древнего города нарисовалась в его воображении, будто увиденная наяву.
Когда Брюллов после поездки в Помпею делает первый эскиз будущей картины, руки его ещё помнят прикосновения к стенам помпейских домов, шершавым от накипевшей лавы, в глазах ещё стоят руины великолепных храмов, амфитеатра, гробниц, сердце ещё чувствует боль от взгляда в неаполитанском музее на украшения, шкатулки, кувшины и другие предметы, которыми любовались, которыми пользовались погибшие горожане.
Но только этих впечатлений всё-таки было мало для живописца. В поисках подробностей он обращается к письмам древнеримского историка и писателя Плиния Младшего, в 79 году новой эры оказавшегося очевидцем катастрофы: «Был уже первый час дня: день стоял сумрачный, словно обессилевший. Здания вокруг тряслись… Огромное количество людей теснило нас и толкало вперёд… В чёрной страшной грозовой туче вспыхивали и перебегали огненные зигзаги, и она раскалывалась длинными полосами пламени, похожими на молнии… Тогда моя мать стала умолять, убеждать, наконец, приказывать, чтобы я как-нибудь бежал: юноше это удастся; она, отягощённая годами и болезнями, спокойно умрёт, в сознании, что не оказалась для меня причиной смерти».
А вот ещё отрывок из Плиния, послуживший Брюллову основой композиции будущей картины: «Мужчины, женщины и дети оглашали воздух воплями безнадёжности и жалобами, причём кто звал отца, кто сына, кто отыскивал затерявшуюся жену; тот оплакивал собственное несчастье, другой трепетал за друзей и родных; нашлись люди, призывавшие на помощь смерть из опасения умереть в мучениях! Некоторые громко кощунствовали, утверждая, что богов уже нет нигде, что настала последняя ночь для Вселенной!»
Именно те, кто «трепетал за друзей и родных», а не за самих себя, станут главными героями художника. И вовсе не случайно в наиболее выразительной и драматической сцене всего полотна перед нами предстаёт сам Плиний со своей матерью.
День за днём картина постепенно заполняется мечущимися в ужасе человеческими фигурами, испуганными лошадьми. Молнии разверзли небеса, огненная лава кипящим потоком низвергается по склону вулкана. Вот мужчина с женой и ребёнком спешит покинуть погибающий город, сыновья несут на плечах старика отца, муж — безжизненно поникшее тело жены. Пожилая матрона судорожно обнимает дочерей, словно надеясь защитить их от сокрушительной стихии, всадник тщетно пытается совладать с обезумевшей лошадью. Упала с колесницы и разбилась о камни мостовой молодая женщина, к телу матери жмётся чудом уцелевший ребёнок. Вот и языческий жрец, и христианский священник с кадилом. В толпе бегущих мы видим даже живописца, поддерживающего на голове ящик с красками и кистями, — в его облике узнаётся сам Брюллов. С высоты пьедесталов и крыш падают статуи богов, героев, императоров, как бы символизируя крушение старого мира…
Лишь к середине 1833 года — через три года после начала работы над картиной «Последний день Помпеи» — на мольберте в римской мастерской Карла Павловича Брюллова стояло почти готовое полотно. Художник всматривался в него и никак не мог понять, что именно вызывает в нём смутное недовольство. «Наконец мне показалось, что свет от молнии на мостовой был слишком слаб. Я осветил камни около ног воина, и воин выскочил из картины. Тогда я осветил всю мостовую и увидел, что картина моя была кончена», — рассказывал потом Брюллов.
Успех «Последнего дня Помпеи» был ошеломляющим. Итальянцы буквально ломились в брюлловскую мастерскую, чтобы хоть краешком глаза увидеть шедевр, при встречах со знакомыми на улицах, в театре или в кофейне непременно интересовались, видели ли те картину, о которой говорит весь Рим…
…Возвращение Брюллова в Россию вместе с его детищем стало воистину триумфом русского изобразительного искусства. Поэт Евгений Баратынский с восторгом обращался к художнику с такими стихами:
Принёс ты мирные трофеи
С собой в отеческую сень, —
И был Последний день Помпеи
Для русской кисти первый день!
Не прошёл мимо выдающегося брюлловского творения и Александр Сергеевич Пушкин, по свежему впечатлению от увиденного посвятивший ему всего шесть — зато каких! — стихотворных строк:
Везувий зев открыл — дым хлынул
клубом — пламя
Широко развилось, как боевое
знамя.
Земля волнуется —
с шатнувшихся колонн
Кумиры падают! Народ, гонимый
страхом,
Под каменным дождём,
под воспалённым прахом,
Толпами, стар и млад, бежит
из града вон.
Но, пожалуй, из брюлловских современников самый обстоятельный отзыв о «Последнем дне Помпеи» дал Николай Васильевич Гоголь. Вот лишь некоторые его строки: «Картина Брюллова — одно из ярких явлений ХIХ века. Это светлое воскресение живописи, пребывавшей долгое время в каком-то полулетаргическом состоянии… Он схватил молнию и бросил её целым потопом на свою картину… Фигуры он кинул сильно, такою рукою, какою мечет только могущественный гений: эта вся группа, остановившаяся в минуту удара и выразившая тысячи разных чувств, этот гордый атлет, издавший крик ужаса, силы, гордости и бессилия, закрывшийся плащом от летящего вихря каменьев, эта грянувшая на мостовую женщина, кинувшая свою чудесную, ещё никогда не являвшуюся в такой красоте руку, этот ребёнок, вонзивший в зрителя взор свой, этот несомый детьми старик, в страшном теле которого дышит уже могила, оглушённый ударом, которого рука окаменела в воздухе с распростёртыми пальцами, мать, уже не желающая бежать и непреклонная на моления сына… толпа, с ужасом отступающая от строений или со страхом, с диким забвением страха, взирающая на страшное явление, наконец, знаменующее конец мира…»
Дальше следует восторженная ода художественному мастерству живописца: «Он представил человека как можно прекраснее; его женщина дышит всем, что есть лучшего в мире. Её глаза, светлые, как звёзды, её дышащая негою и силою грудь обещают роскошь блаженства. И эта прекрасная, этот венец творения, идеал земли, должна погибнуть в общей гибели, наряду с последним презренным творением, которое недостойно было и ползать у ног её. Слёзы, испуг, рыдание — всё в ней прекрасно… В его картинах целое море блеска. Это его характер. Тени его резки, сильны; но в общей массе тонут и исчезают в свете. Они у него, так же как в природе, незаметны. Кисть его можно назвать сверкающею, прозрачною. Выпуклость прекрасного тела у него как будто просвечивает и кажется фарфоровою; свет, обливая его сиянием, вместе проникает его. Свет у него так нежен, что кажется фосфорическим. Самая тень кажется у него как будто прозрачною и, при всей крепости, дышит какою-то чистою, тонкою нежностью и поэзией».
И вот, наконец, последний аккорд гоголевской статьи: «Его кисть остаётся навеки в памяти».
Подписывайтесь на нашего Telegram-бота, если хотите помогать в агитации за КПРФ и получать актуальную информацию. Для этого достаточно иметь Telegram на любом устройстве, пройти по ссылке @mskkprfBot и нажать кнопку Start. Подробная инструкция.
