По материалам публикаций на сайте газеты «Правда»
Автор статьи — Руслан Семяшкин
Егор Исаев… Жизнь этого крупнейшего русского советского художника слова, великого патриота земли русской, защитника её уникальной и неповторимой культуры, нравственности и советского образа жизни — пример того, как именно в советское время простой человек мог добиться максимального роста и раскрытия всех своих возможностей.
С «Правдой» Егор Исаев был связан неразрывными узами на протяжении многих десятилетий. В календаре высветилась и знаковая дата этого года — 95-летие со дня рождения поэта.
В «Правде» Егора Александровича не просто уважали и любили как поэта и настоящего русского советского патриота, воина и подвижника, возвышавшего свой поэтический и писательский голос во имя самых святых и основополагающих понятий, попавших в годы капиталистического безвременья под удар распоясавшейся либерально-русофобской антисоветчины. Его в нашей газете числили и продолжают считать правдистом. Печататься в газете он начал давно, и, начиная с публикации отрывка из поэмы «Суд памяти», появившегося на её страницах в 1962 году, все наиболее значимые произведения поэта перед выходом отдельными изданиями публиковались в «Правде», всегда бывшей для поэта главной и любимой газетой.
Особенно плодотворно с «Правдой» Исаев, удостоенный к тому времени Ленинской премии, бывший секретарём правления Союза писателей СССР, затем депутатом Верховного Совета СССР, а в шестьдесят лет награждённый Золотой медалью «Серп и Молот» Героя Социалистического Труда, сотрудничал в 80-е годы минувшего столетия. Тогда на её полосах появились его поэмы «Двадцать пятый час», «Мои осенние поля», большая подборка стихов из цикла «Дальше эха», многочисленные публицистические статьи и очерки, неизменно отличавшиеся высоким гражданственным звучанием и постановкой острых проблем, волновавших общество.
В те годы печатать Исаева считалось делом престижным. Он был знаменит и пользовался большим уважением в народе, воспринимался как защитник народных традиций в культуре, как почвенник и деревенщик. Его публикации появлялись и в таких газетах, как «Известия», «Литературная газета», «Литературная Россия», где с 1963 по 1989 год он был членом редколлегии.
К слову, к термину «деревенщик», воспринимавшемуся многими патриотично мыслящими гражданами как своего рода почётное звание, неопровержимое доказательство народности и неразрывной связи с деревней-прародительницей, Исаев относился скептически. И не только потому, что долгие годы жил в Москве, а и в силу того, что считал неправильным искусственно зауживать духовные ориентиры, присущие всему народу, вне зависимости от мест обитания человека.
Возвращаясь же к вопросу о многолетней дружбе поэта с «Правдой», важно подчеркнуть, что Исаев не прервал её и после предательства народных интересов в «перестройку» и разрушения великой Советской державы, которые он воспринял болезненно, сочтя всё то, что случилось с его страной, своей личной большой трагедией.
Глубоко советский по духу и образу мышления Исаев, будучи подлинным патриотом социалистического отечества, считал необходимым в новых капиталистических реалиях отзываться и на вызовы повседневности, показывать истинное нутро происходящего в стране.
Постоянные читатели «Правды», наверное, помнят его выступления в газете в те не такие уж далёкие годы. На памяти и материалы о поэте, блестяще подготовленные политическим обозревателем газеты Виктором Кожемяко, раскрывавшие всю мощь Исаева и как советского творца, и как гражданина, болеющего за судьбу России, оказавшейся в путах антинародной буржуазной своры, ставших бедствием для всей страны и её многонационального народа.
А разве забудется гражданский подвиг поэта-фронтовика, с негодованием написавшего и принёсшего в «Правду» свои стихи, которые стали ответом депутату-«единороссу» Государственной думы генералу А. Сигуткину, оскорбительно для миллионов сограждан предложившему пятнадцать лет назад содрать с копии Знамени Победы величественные знаки Советской эпохи — серп и молот? Стихи эти и сегодня должны быть грозным предостережением для всех тех ниспровергателей отечественной истории, не унимающихся в своих бредовых намерениях и попытках вытравить всё советское из народной памяти.
Спороть со Знамени Победы
Наш серп и молот?
Так ведь это
Равно приказу срыть могилы
Бойцов советской нашей силы.
Позор вам, думские «вашбродь»!
Пороть Сигуткина, пороть,
Сняв генеральские штаны,
На главной площади страны.
Мог ли поэт, узнав о думской казуистике правящей партии, отмолчаться? А ведь был он тогда уже в летах почтенных, вроде бы не предполагавших молниеносного реагирования на злобу дня. Тем паче что и в более молодые годы Исаев не был скрупулёзным летописцем текущего момента, а тяготел к темам эпическим и выводил в своих произведениях обобщённые, всеобъемлющие, символичные образы: память, даль, земля, праведный и справедливый суд, вершащийся вне временных рамок… Ну что, скажите, стоило ему не заметить какого-то депутата, посягнувшего на святое?
Но тогда давайте зададимся и вопросом, а зачем Исаев в «лихие 90-е» написал, к примеру, такие стихи:
То блеск витрин, то в дорогом уюте
Шампанское… Виват! А между тем
Саднит Чечня, страна в грязи и смуте,
В крови на пересменке двух систем…
Куда не глянешь — горе, горе, горе… и
В обнимку поножовщина и спирт.
Село — в разоре, детство — в беспризоре.
И мистер СПИД давно уже не спит…
Свирепствует улыбчивый лакей…
А в общем, демократия… О’кей!
Так уж, видно, было ему на роду написано: жить по совести, болеть за родную землю, ратовать за мир, справедливость, правду, человеколюбие. Конечно, большую, неизгладимую отметину на судьбе поэта оставила война. Её Исаев никогда не забывал, задумываясь и над тем, что нет срока давности у преступлений перед человечностью, нет и ограничительных барьеров, способных остановить проявления народного праведного гнева, нет тех сил, которые могли бы заставить молчать людскую память.
Ни за что не соглашалась безмолвствовать и исаевская память. И когда она брала своё правдивое слово, то оно запросто могло разить наповал. Об одном таком характерном эпизоде поэт рассказал в статье-размышлении, опубликованной в замечательной публицистической книге «Колокол света», вышедшей в 1984 году в московском издательстве «Правда» тиражом, для сегодняшнего книжного бизнеса кажущимся фантастическим, — полмиллиона экземпляров.
Кстати, при том огромном тираже книгу эту сегодня найти ой как непросто. Так вот: как-то в конце 70-х годов прошлого столетия, во время пребывания поэта в Великобритании, на одной из встреч в Ньюкасле Исаеву задали вопрос, почему советская литература слишком много, дескать, говорит о войне, о памяти той войны. В свою очередь Егор Александрович озадачил англичанина, задавшего ему этот вопрос, поинтересовавшись, а был ли тот сам на войне. И, получив отрицательный ответ, произнёс принципиальнейшие слова, нисколько не растерявшие своей актуальности и в наше время: «А я воевал. И в кругу моих близких родственников, друзей и знакомых очень и очень много убитых, покалеченных, без вести пропавших — больше половины мужского населения всего нашего воронежского степного села. А в нашем селе до войны было около 15 тысяч жителей. Так вот, погибших и без вести пропавших из нашего села больше, можно сказать, стрелкового батальона. У вас был один Ковентри, стёртый с лица земли гитлеровскими люфтваффе, а у нас их, таких, во много раз больше. В их числе такие, как Сталинград, как мой родной город Воронеж, Минск, как весь Донбасс — город городов и городских посёлков… Всё — в глыбы и в крошку каменную, всё — в железные узлы и бесформенную ржавую путаницу… Мы потеряли в войну 20 миллионов близких, дорогих своих людей. А попробуйте вглядеться, вчувствоваться в каждое отдельное лицо, в каждую скорбную единицу этого знака — двадцать миллионов! — и, если вы ещё не сошли с ума, вы, надеюсь, найдёте в себе силы извиниться передо мной за свою человеческую просто и историческую бестактность. 20000000 — ведь это же почти половина Англии. У нас одна Татария в четыре миллиона жителей потеряла полмиллиона своих сыновей и дочерей. Ваши американцы, к вашему сведению, на западном и восточном театрах войны потеряли, я слышал, всего лишь триста тысяч с чем-то человек. А сколько они, простите, заработали? Говорят, столько же, но только в миллиардном значении.
Мы выстрадали свою память. И объём и вес этого всего нами выстраданного всегда будет и в дальнейшем определять объём, долготу и широту нашей памяти, длительность нашего разговора о войне. Думаю, что такой памяти, такого разговора хватит не только нам, но и нашим детям, внукам нашим.
И ещё я сказал тогда: фашизм ставил своей целью отучить людей мыслить, наши же враги, враги мира, всячески стараются сейчас отучить нас помнить. Не выйдет, господа!»
Эх, Егор Александрович!.. И вы, увы, застали то жуткое время, когда враги России начали массированные атаки по нашей памяти, не прекращающиеся и сейчас. Ведь дня же не проходит, чтобы не впрыскивали они в людское сознание миазмы беспамятства, плодящие, к великому сожалению, манкуртов, а также тех, кто сознательно оправдывает и защищает то страшнейшее зло, о недопустимости реабилитации и оправдания которого предо-стерегали Е. Исаев, Ю. Бондарев, В. Бушин и другие честные советские писатели, отказавшиеся прислуживать российской буржуазной власти, выражающей интересы крупного капитала, породившего, как известно, в своё время и фашизм.
Абсолютно прав был Исаев, когда полвека назад в поэме «Суд памяти», как будто заглянув в будущность первых десятилетий XXI века, подметил:
Но Память не заходит к королям.
Она-то знает, женщина простая:
Что королям!
Им слёзы не нужны,
Как шлак войны,
Как прочие отходы.
Но нам-то с вами, говорил Егор Александрович, не пристало обманывать нашу память и лениться «воздавать великое благодарение Земле».
Да, да, Земле!
Той самой, с облаками,
Родимой той и незабвенной той,
Где родники роднятся
с рудниками,
А кровь-руда —
с рудничною водой,
Ей — только ей! —
воздастся полной мерой
В пределе том, неведомо каком,
За хлеб,
За соль,
За первый шаг,
За первый
Невнятный слог,
За слово с корешком,
За свет,
За мысль,
За тяжкий дар познанья,
Так высоко отшторивший зенит,
За вечный зов,
За берег ожиданья —
За весь её нетягостный магнит
Воздастся ей.
И земную жизнь на нашей планете следует беречь. А это наставление поэта — брать на вооружение всем людям доброй воли. Как и такие слова Исаева, написанные почти четыре десятилетия назад, но вновь звучащие как призыв к активному действию, адресованный всему человечеству: «Земля — это не только «земля земель сомноженных народов, соборный свод согласных языков». Земля не только в границах одного государства, в берегах одного материка, одного океана. Земля — в кругу, в глобальном голубом горизонте всего земного шара. Великая в глазах наших и капельная точка в глазах Вселенной. Она живая, пульсирующая жизнь. <…>
Планету Земля, планету Жизнь мы должны уберечь как самое дорогое для каждого из нас и для всех нас вместе. Уберечь мир великого разума человеческого, мир нашего сегодня и завтра. Уберечь память, культуру цивилизации. И задача эта — неотложная задача всей Земли. Земли, которая является нами, всем человечеством. И мы не только должны, но и обязаны уберечь её вокруг себя и в себе самих».
Невозможно не согласиться с великим поэтом и публицистом, поднимавшим самые жгучие вопросы современности. Однако же равнодушие живёт в сердцах многих наших сограждан, безропотно согласившихся с тем, что они — обыватели, живущие одним днём, верящие «зомбоящику» и вращающиеся в кругу мелких, примитивных страстей, всё более деформирующих и отупляющих их сознание. Куда уж им до борьбы? Да и где она, та Земля, о которой проникновенно взывал Исаев?.. Тут бы день просуществовать да ночь продержаться в том крошечном эгоистичном мирке, прозванном в народе «хатой с краю». И нет больше дела ни до чего демосам XXI столетия, покорно покорившимся злой судьбе, власти, порокам, всему тому, что над ними довлеет. Люди, люди, не пора ли всем нам опомниться?
Уроженец села Коршево Бобровского уезда Воронежской губернии, крестьянский сын, воспитывавшийся в семье сельского учителя, Исаев пятнадцатилетним парнем увидел войну. Рыл вместе со сверстниками в 1941 году окопы под Смоленском, позже выходил из окружения. Затем, не окончив и школу, служил в охране нефтяного завода в Москве и в Пограничных войсках НКВД СССР на границе с Турцией. На фронт же будущий поэт попал в самом конце войны, стал участником Берлинской наступательной операции и освобождения Праги, потом продолжил службу вначале в Чехословакии, а затем в Австрии и Венгрии, работал в воинской газете «За честь Родины», редактором которой был будущий знаменитый русский советский писатель, главный редактор журнала «Москва» М. Алексеев. Ему поэт многие десятилетия спустя посвятит такие строки:
Моё седое поколенье —
Оно особого каленья!
Особой выкладки и шага —
От Сталинграда до рейхстага!
Мы — старики, но мы и дети,
Мы — и на том, и этом свете,
А духом все мы — сталинградцы,
нам Богом велено —держаться!
«Человек не просто начинается своим именем и завершается своим отчеством, — писал поэт в одной из своих публицистических статей. — Впереди у него ещё — Отечество, народ, страна. Биография его — это лишь небольшая живая веточка в необозримо великой кроне того древа, которое мы называем историей. Человек всегда во много раз дальше самого себя. Даже дальше своей смерти. Будучи не только собой, но и до себя, он несёт в себе горизонты не только своей, но и будущей жизни. И любая тщеславная попытка самоограничить её, превратить её в сугубо личную собственность не только безнравственна, но и убога. Теряется даль человека в народе — эта его вторая и, я бы сказал, самая определяющая даль».
Точнее и не скажешь: человек, а если он к тому же и творец, живущий необоримой потребностью художнического внедрения в мир образов, их оживления на бумаге и превращения абстрактных понятий в материализованные явления, «всегда во много раз дольше самого себя». Дольше, крупнее, явственнее был и Исаев-поэт, возвысившийся над Исаевым-человеком, с вполне себе такой обыденной житейской биографией, не являвшейся уникальной для его поколения, выведшего в свет тысячи и тысячи ярких руководителей, военачальников, учёных, артистов, композиторов, писателей, журналистов, художников, архитекторов, орденоносцев и героев труда.
Исаев — это целая огромная планета со своей сложной системой координат и особым мироощущением, не всегда в одночасье понятным читателю, порою вынужденному внимательно присматриваться к исаевским строкам, находя в них тайну и красоту, без коих поэзия была бы бедна и невыразительна.
Собственно говоря, в том и неповторимость поэзии Исаева, что он в наивысшей степени обладал редким художническим даром, позволявшим ему очень точно определять ту незримую черту, которая отделяет правду от вымысла, искусство от действительности, художественный образ от реального прообраза, причинно-следственную связь от поэтической задумки, цель от средств, необходимых для её сущностного воплощения.
Своеобразие поэзии Исаева также и в том, что у него особое звучание получает слово, оно дышит и слышит, видит, живёт, движется, познаёт. Оно настойчивое, последовательное, стремительное. В поиске образных представлений и чувств его не остановишь. И сливается оно в строки, в результате получается мощный эмоциональный рассказ о народной жизни, человеке, любви, труде, военных испытаниях, долге, совести, настоящем и будущем. А вообще же о работе со словом сам поэт как-то высказал следующее наблюдение: «Человек не может всё занять словом. Но поэт ищет соответствия слова и чувства. Всегда. Понимаете? И, видимо, степень таланта будет определяться тем, насколько занято слово, чем занято, каким чувством, степень его наполнения, степень его заботы. Жить, писать, чтобы выразить эту заботу словом. И чем поэт эту заботу полнее выдаёт слову, тем лучше».
Исаев действительно заботился о своих строках, как рачительный хозяин о пашне. Необходимо, писал он, «засевать страницу, чтобы образ вырастал», приобретал определённые очертания и мог выражаться в конкретной ипостаси, воспринимаемой читателем и мысленно, и чувственно. А ежели к тому же строки будут наполнены душевностью, лиричностью и глубоким содержанием, то читатель переживёт и катарсис вкупе с возвышенным наслаждением образным словом, удачно рифмованным и логически выстроенным. Эту конструкцию стихосложения и старался использовать Егор Александрович, подходивший к своей поэзии требовательно и взыскательно.
Свой путь в литературу Исаев прокладывал из армейских впечатлений. «Я тоже был солдатом, — напишет он годы спустя. — Более семи лет был солдатом. И я знаю, что это такое — сердце солдата. Оно — верное, оно — отважное, оно — любящее. И если бы не армия, если бы не такая долгая солдатская дружба-служба, возможно, я бы и не стал поэтом. Я знаю, что такое пули над головой, знаю, что такое тепло серой солдатской шинели…»
Немаловажно и то, что путь Исаева начинался не так, как у большинства поэтов, идущих поступательно от малых форм к крупным произведениям. У него же всё складывалось наоборот: от больших и коротких поэм, начиная с «Лицом к лицу», опубликованной в 1951 году в альманахе «Литературный Воронеж», Исаев уже зрелым художником перейдёт к стихам.
И к какому бы мы поэтическому творению Егора Александровича сегодня ни обратились, уже от самого процесса основательного погружения в исаевскую поэзию можно получить истинное удовольствие, а можно говорить и о целых открытиях. Не поленитесь, найдите время и почитайте, сопоставьте, поразмышляйте — поэзия Исаева способна закружить в своём живительном круговороте.
Как и у каждого большого художника, оставляющего в литературе свой неповторимый след, в творчестве Исаева имеется и главная вещь, прочно ассоциируемая с его именем. Это поэтическая дилогия «Даль памяти» и «Суд памяти», удостоенная в 1980 году Ленинской премии.
Между ними временной промежуток в полтора десятка лет, первой свет увидела в 1962 году в журнале «Октябрь» поэма «Суд памяти». Считаю именно это широкое полотно наиболее значимым философским осмыслением сущности фашизма во всей нашей многонациональной советской литературе. Героем поэмы становится вчерашний фашистский вояка Герман Хорст, готовый и после войны в поисках работы опять взяться за смертоносное занятие.
На всё плевать!
Он будет пули отливать,
Как все, и есть, и спать.
Беречь себя и свой покой,
Не думать — лишний труд, —
Какую даль, рубеж какой
Они перечеркнут,
Чьё сердце, грудь и чей висок
Придётся им прошить…
А память? Память — на замок,
Чтоб не мешала жить!
Простой человек оказывается заложником своего положения, но он не чувствует трагизма этих обстоятельств, потому-то, даёт нам понять поэт, на фоне суда истории должен состояться и суд своей совести, вызванный памятью о содеянном, о преступлениях перед человечностью. Но Хорст не считает себя виновным, подчёркивая то, что он был лишь рядовым солдатом, выполнявшим приказы.
Тем не менее есть и те, кто начинает задумываться над тем, что и они — преступники. Так, старый товарищ Хорста по довоенной работе на патронном заводе — Ганс, рассказывая ему о том, как сдался в плен, пытается довести и до него истинную правду об их собственном участии в той страшной войне.
Мы всё вогнали в землю, старина,
Огнём и плетью.
Мёртвых и живых.
Ну как же, Хорст!
Ведь мы превыше их.
И с нами бог!
Какая ерунда!
Я это после понял. <…>
Я говорил, что Гитлер виноват,
Что я солдат,
Что жечь я не хотел.
Но перед ними Гитлер не сидел,
А я сидел! <…>
Подвалы — нам,
А им, старик, — дворцы!
Окопы — нам,
А им, старик, — чины.
Платили кровью!
Всё равно должны.
И с ними бог. Не с нами.
С нами — долг! Приказ: сжигай!
И я, — он встал, — я жёг!
Устало жёг.
А чаще — на бегу.
Бензином — раз! —
И дети на снегу.
Босые дети! Понимаешь ты?
А нам — кресты, нагрудные кресты.
А нам — холмы, могильные холмы.
Мы трусы, Хорст!
А не герои мы!
Вот оно — откровенное признание, вот тот запоздалый суд совести, суд памяти! Он неминуем, убеждает читателя Исаев. И так будет всегда, если в человеке есть хоть малая толика человеческого. Если он, в конце концов, человек, а не зверь.
Осмыслив неизбежность праведного суда памяти как явления неминуемо настигающего всех тех, кто совершал преступления и противоестественные, чуждые человеческой природе поступки, Исаев напишет и поэму «Даль памяти», воспринимаемую в качестве проникновенной истории о том, как и с каким душевным настроем входила народная жизнь и предвоенная юность в Великую Отечественную войну, всколыхнувшую весь советский народ. При этом поэт напоминает нам и о духовных корнях, и об исторических параллелях:
И молния тревоги
Безмерною протяжностью своей
Ударила,
Ветвясь по всей огромной
Стране твоей —
В длину и в ширину —
И каждого касаясь поимённо
И купно всех,
Ушла и в глубину
Истории —
Туда
К мечу Донского
И Невского — в седые времена —
И восходя от поля Куликова,
От волн чудских
К холмам Бородина
И далее —
оттуда,
из былого —
Сюда,
Сюда,
В рассветные поля…
Интересна мысль поэта и о том, что для него значит даль: «Меня всегда волновало и разрывало двойственное чувствование предмета: предмета остановленного и предмета в движении. Я должен быть в поезде, и я должен быть на насыпи, в стороне. Я должен весь поезд видеть, как он движется, и в то же время видеть то, что делается в нём. И на меня должны падать все дали, пучком — в моё сердце. Объём, память, жизнь, дали.
Я долго искал начало (речь идёт о начале поэмы «Даль памяти». — Р.С.). И вспомнил: «Ко мне приходило облако. Облако ходило во мне. Оно пришло и хлынуло, как свет…»
Какое же это большое счастье для нашей русской литературы, необычайно возвысившейся в советский период своего развития, что к Исаеву многократно «приходило облако», хлынувшее, как свет, и озарившее его на создание поэтических шедевров, требующих своего нового прочтения особенно сейчас, в то сложное время, когда в обществе нашем, в сознании его коллективном, мягко скажем, не всё благополучно.
Дивный русский поэт и первоклассный мастер публицистического жанра, он в своих статьях не единожды задумывался над сутью писательского труда, его гражданским назначением. «Писательство — это тоже своего рода извоз: дорога к слову, в слове и дальше слова — к читателю. Дорога из жизни в жизнь. А раз так, то тут, значит, тоже гляди да гляди. В корень слова гляди: что везёшь и зачем? И в даль слова гляди: откуда везёшь и куда? И при этом не впадай в край — ни в тот, ни в другой. А главное, не переторопи себя тщеславием, не издёргай мелочной выгодой свой же талант, не пережги его чрезмерным ударением с высоты своего нетерпеливого «Я».
Без малого восемь лет прошло, как прервалась исаевская «дорога к слову», по которой он, лишённый тщеславия и спокойно относившийся к регалиям, званиям, наградам и другим внешним атрибутам успешности и общественной влиятельности, шёл достойно, с высоко поднятой головой, всецело служа народу и Отечеству, представлявшемуся ему свободным и социалистическим даже после того, как предательски был разрушен великий Советский Союз, верность которому писатель пронёс по жизни до конца, до последней минуты. Но, при том что дорога Егора Исаева прервалась на определённом участке, она не исчезла бесследно. Нет! Она продолжается, она с нами, в наших сердцах, в нашем сознании, в нашей памяти, а память, согласно Исаеву, и есть самый строгий наш судия.
Будем же помнить и обязательно всматриваться в бескрайнюю даль, ведь где-то, наверное, на её огромных просторах продолжает жить звезда этого великого русского ревнителя, поэта и гражданина, оставившего нам в наследство своё могучее и неувядающее слово.
Подписывайтесь на нашего Telegram-бота, если хотите помогать в агитации за КПРФ и получать актуальную информацию. Для этого достаточно иметь Telegram на любом устройстве, пройти по ссылке @mskkprfBot и нажать кнопку Start. Подробная инструкция.
