Правда о Донбассе

Правда о Донбассе

Этот корреспондент Иван Жердев ездит по Донбассу на машине с надписью «Пресса СССР»! Отношение тамошних к драпировке Мавзолея — чётко негативное. И, вообще, как он пишет — там отношение к СССР гораздо лучше, чем у нас в РФ.

Донецк. День первый

Иван Жердев

   Проехать в ДНР из России довольно сложно, и это понятно – идёт война. Основная задержка и ограничения на Российской стороне. Через пункт пропуска в ДНР с наличием российского паспорта пройти можно легко. Никаких очередей, пропускают быстро, единственное чем интересуются, посмотрев паспорт РФ – это цель поездки.
   Интересен местный слэнг. Пункт пропуска со стороны РФ называют «низ», со стороны ДНР «верх». Ты словно идёшь снизу-вверх. Что-то в этом есть. Не буду описывать весь процесс прохождения границы «внизу», это несколько муторно, очень бюрократично, но при определённом жизненном опыте вполне возможно, и даже несколько смешно по результату.
   Границу прошёл пешком вместе с огромным числом возвращающихся дончан. То есть, поток людей в ДНР обратно сейчас многократно превосходит число беженцев из. Люди начинают верить, что это теперь очень надолго, а скорее всего и навсегда. Это радует.
   От границы в Донецк вёз таксист. Ну таксисты – это каста особая (ещё Колчак запрещал трогать), они были и будут всегда и везде, где есть дорога, машина и бензин. Если вдруг когда-нибудь появится дорога на тот свет, то, наверняка, там внизу и вверху будут стоять таксисты, и принимать монеты изо рта. 
   По пути подвёз двух девушек в Амвросиевку, они помогли при переходе через границу и дали позвонить со своего телефона в Россию. Российская связь перестала работать сразу после перехода границы, но дончане, надо отдать должное, легко дают позвонить, причём будут ждать столько сколько надо, пока не дозвонишься. Относятся очень внимательно, никаких вопросов, надо –значит надо.
   С таксистом разговорились по пути, хотя сначала он отнесся настороженно. Потом разговорились. Конечно, про войну, о чём ещё. Зять у него воевал. Был ранен. Потом ловил «глэчиков», тоже местный языковой колорит. «Глэки» или «глэчики» изначально обозначали глиняные горшочки, кринки, для молока. После использования их переворачивали и вешали сушить на колья вверх дном. Возможно это перевёртывание и послужило причиной почему так стали называть предателей, которые продолжали жить на Донбассе, но служили врагу, той стороне. Они сообщали нацбатам и ВСУ дислокацию расположений ополченцев, то есть давали координаты для обстрелов. Таких отлавливали сами дончане и, понятно, сильно не церемонились.
  Спросил его, откуда берёте информацию обо всём. И вот что он мне ответил, помню дословно: «Знаешь, что я тебе скажу, всё что говорят про войну по российскому телевидению – всё стопроцентная правда, ни слова вранья». Вот мнение простого таксиста. И это очень важно. И это очень нужно знать нам России. Люди восемь лет живут войной и врать не приучены.
  Дороги сильно разбиты, потом кусочек новой. Таксист говорит, мол, здесь министр проезжал на джипе, колесо оторвал и потом сразу починили. Но не всю, кусок дороги, там, где колесо слетело. Ну это дело нам знакомое. Хотя, конечно, тут ещё очень много работы. Но это после. Сначала – победа, раз и навсегда. Здесь это понимает каждый.
  Утром поехал в штаб Министерства информации ДНР на встречу с Басуриным Эдуардом Александровичем. Остановился у кафе «Сепар», где погиб первый глава ДНР Захарченко. Постоял у этого места, просто постоял, помолчал.
  Набрал телефон Басурина, куда подойти — спрашиваю. У него была подготовка к пресс-конференции, но он, несмотря на это, вышел на крыльцо и говорит: «Вижу вас, голову на 180 поверните», смотрю стоит – машет рукой, сюда, мол. Человек значимый, занятой, а уделил время незнакомому совсем журналисту. Вроде и маленькая деталь, но это тоже всё о том же, о людях, о войне. Это достойно уважения и подражания. Вот почему «верх».
 На пресс-конференции, которую в России показывают в ежедневном режиме по всем главным каналам, Эдуард Александрович сухо, по-военному доложил обстановку на фронтах. После этого переговорили очень быстро. Он объяснил, что нужно ехать в действующий штаб и там уже брать направление в часть. Ну это уже детали.
  Дима Майдиков, секретарь одной из первичных организаций общественного движения «Донецкая республика» помог связаться с людьми, которые подвезут, но нужно скинуть по электронке документы. Это тоже понятно и разумно. Про движение «Донецкая республика» напишу подробнее потом. Это достойно отдельной статьи. Сейчас они помогают беженцам из Мариуполя, и других районов ДНР.
   Работы здесь очень много, даже повторюсь — здесь очень, очень, очень много работы. Когда закончится война, нужно ехать и помогать – строить новое, выстраданное государство. Вот цель достойная всех неравнодушных людей в России.

Разговор с комбатом

Иван Жердев

 Сразу скажу, что не могу назвать ни имени, ни позывного командира. Он, как и многие здесь, имеет законное право на анонимность. Поэтому просто приведу наш разговор дословно.
  В части даже изымают телефоны и прибивают их на стену, потому что даже работающий в расположении телефон может выдать геолокацию части.
 

Комбат.
   — Когда начались события на Майдане, я сразу это дело не поддерживал, понимал, что это бандервоцы, и когда эти мерзавцы развернули свои красно-чёрные тряпки, боевое знамя ОУН УПА, и я сразу понял, что это война. Потом пошли события 2 Мая, в Одессе, потом в Харькове зачистили всё, потом в соседний город приехали, не знаю – правосеки, не правосеки, одеты были в форму импортного образца. На автобусах Приватбанка приехали, начали в людей стрелять. Я понял, что делать здесь больше нечего. Уехал в Донецк, к тому времени большинство моих товарищей уже в Донецке были.
Я.
   —  Вот скажи, сейчас во всех западных СМИ отрицают всякое наличие фашизма и нацизма на Украине. Напрочь отрицают.
Комбат.
  — Ну что рассказывать, вот здесь у нас на окопах было, с той стороны гимн какой-то Вермахта включали, на немецком. Потом через громкоговорители: «Иван, выходи драться».
Я.
   — Типа – «Иржорский Ванюшка, сдавайся».
 Комбат.
   — Ну да. Мы им туда два заряда с РПГ кинули, перестали музыкой своей травить. А «Азов» те откровенно нацики, руны какие-то понавешали, кресты. Национализм порождает нацизм. Они себя какой-то титульной нацией считают. Я сам украинец, я любил это государство, а они извратили всё. Вот уже восемь лет прошло, а я иногда утром просыпаюсь и мне кажется, что это дурной сон какой-то. Сюрреализм, такого в природе быть не должно. До сих пор не укладывается в мозгах всё происходящее. Мне одноклассник звонит с посёлка, двадцать километров отсюда, говорит: «Завтра вас зачищать приедем», я спрашиваю: «Как зачищать?», он: «А так, у вас какая-то российская вишня, мы вас душить будем».
Я.
    — Когда это было?
Комбат.
   — Это было в конце апреля 2014 года. И я уже, как в фильме «Брат», Данила Бодров, обрез гвоздями начиняю. Завтра зачищать приедут. И приезжали некоторые зачищать, долго не наездились. Я тогда уже понял, что здесь, в Донецке, оплот противостояния всей этой нечисти. И я вот в одном подразделении прослужил семь с половиной лет. Потом вот этот батальон сформировался. В феврале двадцатого года меня назначили формировать этот батальон. Очень коллектив такой, разношёрстный.
 Я.
   — Интернациональный?
Комбат.
   — Да, интернациональный. У нас армяне с азербайджанцами – лучшие друзья, евреи вместе с немцами в окопе сидят, и говорят – мы с немцами воюем.
Я.
  — С фашистами?
Комбат.
  — Ну да, ну их тут много кто немцами называет, по привычке. В то время против нас тоже вся Европа воевала по большому счёту. И сейчас их вся Европа вооружает, одевает, обувает, кормит, деньги платит. Всё натовское идёт, и не только натовское, даже те, кто косвенное отношение к НАТО имеет тоже снабжают, вооружение в основном, и натовского много. Ну натовское уже и нам достаётся.
Я.
  — А много у вас натовского вооружения?
Комбат.
  — Стрелковое в основном, гранатомёты попадаются. Из тяжёлого — танки Т-64 нам достались, полностью переоборудованные. Я не танкист по специальности, но ребята говорят – кардинально наш танк переработали, импортная начинка вся. Связь у них вся американская.
Я.
  — А у вас со связью как?
Комбат.
  — Со связью нормально сейчас. И закрытые каналы работают, и по старинке проводные протянуты. Костяк подразделения сбивал сам, личной беседой с каждым. Отбирал тех, кто уже проходил службу в армии, тех, кто воевал уже.
Я.
  — А резервистов много?
Комбат.
  — Резервистов очень много.
Я.
  — Ну и как они?
Комбат.
   — Сначала пугались, боялись, особенно те, кто ещё в армии не служил, потом постепенно втянулись. Тем более, что я костяк боевой собрал, проводили занятия по боевой подготовке, по тактической. Привыкают люди к полевым условиям, к полевому быту. Сейчас уже жалоб нет.
 Я.
  — Так называемая «учебка», которая в советской армии полгода проходит, здесь быстрее?
Комбат.
  — Неделя.
Я.
  — А, с пленными доводилось беседовать, есть среди них идеологически «ярые»?
Комбат.
  — Вот с начала специальной военной операции «ярых» мне не попадалось. Они перепуганные, боятся, и у них большое количество тоже резервистов. Может и обманывают, ну там уже компетентные органы с ними разговаривают. Но соглашаются, что эта война им уже на нужна. Ну я говорю: «А чего ты к нам с оружием припёрся, я ж к вам не ехал, но сейчас уже не я, товарищи мои поехали, вот в Запорожскую область. А там много сочувствующих». Здесь много людей убивали с 2014 года, а они думают, что война вот только началась, в феврале. Нам бы тогда снабжение, как сейчас, мы бы, наверное, только во Львове остановились. А им бы тогда такое снабжение, как сейчас – нас бы не было.
Я.
  — Как думаешь надолго это здесь затянется? Здесь под Донецком?
Комбат.
  — Даже не могу сказать. Они здесь оборонительные линии, называют «Линия Маннергейма», готовили сильно, бетона сколько залили. На них же вся Европа работала. Они здесь километрами окопы бетонные отливали. Мы у них вот брали «укрепы», так там морские контейнеры вбетонированны два метра под землю. И мы их оттуда не выкуривали, они уже попали в подкову, полуокружение, и решили отойти, бросить свои позиции. И мы туда зашли, после наших окопов, если честно, были немножко шокированы. Там всё оборудование, вот даже телефоны у них с GSM усилителями, везде берут. GSM усилители сотовой связи стоят, как бы не совсем дешёвые вещи.
Я.
 — Ну а сейчас у вас как снабжение – БК (боевые комплекты), продовольствие?
Комбат.
 — Стабильно, без задержек, согласно поданных заявок. Всё возмещается, восстанавливается, восполняется. Своевременно продовольствие, обмундирование, боеприпасы, всё вовремя. Всё организовано. Партизанщина закончилась в конце 14, начале 15 года. Когда сформировался первый армейский корпус вошла дисциплина, порядок. Много поначалу недовольных было, кому нравилась махновщина. У резервистов же профотбор никто не проходил, но основная масса патриотически настроена, понимают. За эти восемь лет дома нам разрушили, убили многих.
Я.
— Ты после войны как свою жизнь представляешь – в армии останешься, на гражданку пойдёшь?
Комбат.
— В армии, наверное. Хотя я по специальности строитель. И сын мой. Он, кстати, здесь со мной в батальоне воюет.
Я.
 — Ну что, спасибо, за приём тёплый, за внимание. Ещё увидимся.
Комбат.
  — Приезжайте, всегда рад.

Разговор с танкистом. Госпиталь в Донецке

Иван Жердев

   Вчера был в госпитале в Донецке. Поговорил с ребятами. Сниматься ребята не любят, но потихоньку разговорились, записал интервью на диктофон, разумеется с их позволения. Я в который раз убеждаюсь в том, что сильней русского духа, русской веры и любви нет на земле ни духа, ни веры, и ни любви. И как прав был Гоголь, что нет силы способной превозмочь русскую силу. И говорил он это о запорожских казаках.

  И как бы не принято говорить, что мы такие уникальные, не политкорректно. А вот хрен вам во всю вашу информационную харю. Те, с кем я здесь говорил, и в госпитале, и в Мариуполе у завода «Азовсталь», и в Марьинке на передовой – это все уникальные, великие люди и воины. И каста «Воин» в русском мире никогда, ни за что не умрёт. Она может затаиться, пока нам всем вдалбливали в голову, что зарабатывать деньги и есть наше «святое» предназначение, но как только появляется война, сразу же, откуда ни возьмись появляются Русские Воины, с самой большой буквы.

   А Русские Воины, это не национальность, это прежде всего язык. Русские Воины – это чеченцы, украинцы, дагестанцы, армяне, евреи, немцы, буряты, русские, белорусы, казахи… мне не хватит никакого формата статьи перечислить все национальности русского мира.

  Все бойцы на этой войне – Великие Русские Воины, какой бы национальности они не были. Вот фрагмент, всего лишь фрагмент разговора с танкистом Арсением, позывной «Арсен». Даже здесь, видите, насколько не играет никакого значения национальность. Русский парень Арсений, вполне и логично принимает армянский позывной «Арсен».

  Один комбат мне говорил: «У меня батальон разношёрстный, интернациональный. Здесь армяне и азербайджанцы – лучшие друзья, и евреи с немцами в одном окопе воюют с фашистами».

  Итак, всего лишь один фрагмент из большого разговора с молодым русским танкистом:

«Арсен»

— Да, первый раз в башню. Второй раз… у меня машина с тралом. Устанавливались тралы на ночь. Не успели подключить электро-пневмо оборудование и опускать пришлось вручную.  Вылезли, скинули и поехали на укрепрайон и в ходе этого движения оказалось, что башня не работает, где-то проводка закоротила, ощущался запах горелой проводки, задымилось естественно… ну назад откатились. Поднялись на пункт управления, в пятиэтажке он базировался, доложили о том, что не работает, ну никак невозможно. Командир, позывной «Крым», говорит – ребята всё понимаю, но надо, блин, эту высотку брать. «Крым» командир серьёзный, всегда вместе с бойцами, от пуль не прятался. Ну надо, значит надо. С экипажем переглянулись и попёрли… Получается опорный пункт он в низине, в пятиэтажке… сейчас там от этой пятиэтажки ничего и не осталось. А у них, мало того, что на холме, а ещё и насыпь. Мы доехали до этой высоты, прямо под укропов заехали. Трал подорвался на мине, откинулся… Механик – раз, раз, машина едет, поехали дальше… и наехали… вряд ли это была тээмка, фугас, скорее всего. Ощущение было, как будто машину аж приподняло. Потом посыпалось всё, что только можно было… Ну получилось с пулемёта отстреляться, показать ребятам что за нами ехали, куда стрелять. Повылазили и здесь, прям, стало очень страшно, потому что противник в непосредственной близости… а мы без оружия, без ничего, потому что оружие… у нас в экипаже принято так, что закреплять оружие на башне так, чтобы выскочил и сразу за него схватился… а у меня люк не открылся и оружие, скорее всего волной смыло… Ну я через командирский вылез, я наводчика за командира сажал, ну наблюдение, связь, а сам за наводчика садился. Повылазили, сначала он выпрыгнул… я на горизонталь внимание обращаю, и понимаю, что там пушка на механика легла, он даже люк не открыл, ну я вручную, вручную… всё это дело… на них отвернул… и сам тоже спешиваться. Вылез, отполз, ну примерно так сориентировался, в сторону наших… ну дождался пока «мех» вылезет…

Я.

— У тебя контузия была?

«Арсен»

— Ну да, контузия. Закрытая черепно-мозговая.

Я.

— И что сразу в госпиталь?

«Арсен»

— Ну да. Я сам-то не хотел госпитализироваться. Первая контузия послабее была, два дня отлежался и всё. А тут говорят, ты чего не видишь, тебя выключает, давай в машину. Ну пошёл в машину, естественно всё это под обстрелом… это было под одним селом у Ясиноватой. А разведчики наши пленного притащили. Я первый раз с пленным говорил.

Я.

— Ну и как? Слава Украине? Ярый?

«Арсен»

— Сразу нет. Я медик, я не при делах. Не стрелял, туда-сюда… Кстати, нашим помощь первую оказал. Ну посмотрели, он сам целый, покурить ему дали, воды попить и в бригаду отправили. Ну по-человечески отнеслись. Согласились на время, что медик, ну а там соответствующие органы есть, разберутся.

Я.

— Ну а дальше что?

«Арсен»

— Отвезли сначала в больницу в Ясиноватую, там приём был тёплый. Сразу и одели в чистое, и напоили, и накормили. Утром проснулся первые мысли – где я? Главное, что не в плену. Потому, что как они с нашими пленными поступают – это страшно. Ну как так? Ну человек в неволе, у него нет оружия в руках, он просто беспомощен… пусть даже нож, ну он всё равно без оружия. Ну отнесись к нему по-человечески, ну должен же быть какой-нибудь воинский этикет. Не говоря уже про международные какие-то правила обращения. Пленного их тоже в больницу забрали, никто его не бил, ничего… парнишка молодой, сколько ему там… двадцать два, кажется.

    Для справки нашему «Арсену» тоже двадцать два.

  Выздоравливай, Арсений, и дай Бог тебе удачи в бою и в жизни. А читателей, особенно читательниц своих, попрошу помолиться за парня и его экипаж, и свечи за здравие не жалейте. Верите, не верите, а оно работает. Эти ребята заслужили, чтобы о них думали и молились.

    Ребята, кстати, тоже всем экипажем перед каждым выездом молятся. А вы ещё поможете. Вот так вместе, с верой и молитвой войну эту надо и заканчивать.

Мариуполь. Выезд первый

Иван Жердев

  Выезд журналистов из Донецка происходит довольно организованно. Вечером подаёшь заявку, утром приходишь к зданию пресс службы ДНР и выезжаешь. Журналистов собирают в группы, не более пяти машин, чтоб не создавать больших и заметных колон, прикрепляют к каждой группе старшего (вооружённого бойца от пресс службы) и, разбившись по машинам, мы выезжаем. Этим утром получилось две колоны. Мы поехали на Мариуполь, вторая группа под Ясиноватую. Всего журналистов набралось человек 20-30. Точно сказать трудно. В основном, конечно, наши, отечественные, плюс два француза, два индуса, итальянец и американец. Может кто-то ещё, точно не знаю, но эти точно. С нами поехали французы и итальянец, остальные на Ясиноватую. С машинами история такая, у некоторых есть свои собственные, некоторые нанимают местных водителей вместе с машиной. У кого нет никаких машин ни своих, ни наёмных распределяются по свободным местам. Журналисты – народ достаточно дружный, и в плане помощи отзывчивый. У кого есть свободные места предлагают, так что безлошадными никто не остаётся.
               
  Нашего сопровождающего зовут Костя. Хороший парень. Его задача сберечь группу, чтоб не дай бог, потери или ранения. При входе в Мариуполь сразу предупреждает основная опасность снайперы и мины. Журналисты – как дети, стараются старшего не слушать, норовят разбежаться кто куда. Он терпеливо всех одёргивает, опять собирает вместе в одном направлении. А мы, как тараканы, опять разбегаемся.               
  Я вхожу в группу на Мариуполь и в машину с Дарьей из «Царьграда» и Никитой из «news.ru». Здесь, когда знакомятся так и представляются – именем и газетой. Я теперь Иван Материк. Даша – журналист опытный, в журналистике с начала девяностых.

 Прошла все возможные горячие точки – Чечня, Югославия, Ирак, Сирия, теперь здесь. На вопрос сравнения Мариуполя с Багдадом отвечает, что вещи совершенно разные. Из Багдада мирные сразу разбежались, их никто не держал, да и по вооружению и по подготовке бойцов Багдад с Мариуполем рядом не стоял. Там было в основном стрелковое — наши «калаши» и пулемёты, а из тяжёлого тоже старая советская артиллерия, да и не такая уж и тяжёлая, как здесь, ни «градов», ни «буков», ни «точек М». И брали американцы Багдад полтора месяца. Сначала утюжили издалека и вошли в уже почти пустой сдавшийся город. Наши чистят квартал за кварталом. Конечно, и авиация долбит, и артиллерия, но всё же стараются, чтоб меньше жертв среди мирных. Когда я читаю сообщения от своих знакомых на западе, или на Украине, то там у всех есть одна, сильно прокачанная их СМИ мысль – наши военные выполняют приказ командования убивать мирных жителей. То есть гибель мирных жителей – это следствие прямого указа Путина. И ты хоть кол на голове теши, они от этого не откажутся. Я им пытаюсь донести, что именно наши потери и есть следствие приказа Путина беречь, по возможности, мирных, не допустить массовых жертв.  Но они есть, конечно, есть невозможно без этого. Это больно, это страшно и это неотвратимо. Я говорил с выжившими и последний вопрос был: «Обида есть?», некоторые отворачивались, но многие говорили: «Какая обида? Слава богу выжили». Спрашивали – откуда я, когда узнавали, что из Краснодара, многие начинали вспоминать, как ездили с друзьями на море ещё в советское время. Те, кто выходит криком кричат – нас там убивали, нас расстреливали из танков и пулемётов. Всегда спрашиваю: «Кто именно расстреливал?» и все отвечают – нацики, «Азов», «Айдар». Одна женщина из беженцев, ещё в Донецке, в тридцать первой школе кричала: «Когда вам говорят, что русские стреляют не верьте, это укропы нас стреляют…». Здесь то же самое. Посмотрите записи на пропускном пункте комендатуры. Я ничего не меняю, ничего не подтасовываю, как снял, так и выкладываю. Отчасти и в силу своей компьютерной тупости. Не умею я работать с видео файлами. Не осилил ещё эти программы.

  По пути несколько раз останавливаемся. Опытная Даша удерживает, когда я хотел сходить по малой нужде в лесок на обочину. Нельзя, говорит, мину можно поймать. Нужно только на развилку, где просёлок. Идём по очереди, сначала женщины, потом мы.

  По пути множество объектов, раскрашенных в жёвтно-блокитный. Красят всё подряд, противотанковые ежи, перила на мосту, остановки. Как будто понимают, что ненадолго и самоутвержадаются через раскраски.
               
 Идём колонной, на блокпостах без задержек, видимо Костя по рации рулит. По пути огромная очередь машин в сторону Донецка. Беженцы. Почти на всех машинах надписи «Дети» и «Люди». Некоторые машины с пулевыми отверстиями. На некоторых вместо стёкол пластик. Очередь несколько километров. Рядом пункты для оказания медицинской помощи, склады с гумманитаркой. На пропускном проверяют документы, ищут нациков и ВСУшников.

  Въезжаем на окраину Мариуполя. Здесь пропускной пункт комендатуры ДНР. Костя подходит к начальнику пункта, и они согласовывают наш маршрут. Не то чтобы сильно согласовывают, просто определяются куда безопасно пройти. Дают два направления на выбор, туда («до белого бусика») около километра или туда, тоже около километра. После короткого совещания и привычного инструктажа – не разбегаться и беречься, выбираем направление к «бусиу», и сразу начинаем разбегаться и не беречься. Костя, как пионервожатый, весь день стремиться придать нашей банде, хоть какую-то видимость приличного отряда. Канонада гремит постоянно, то дальше, то ближе, но к нам не прилетает. Входим в первый квартал. Ветер носит пластик, дома обгорелые разрушенные, окна выбиты, во дворе сгоревшие машины, следы костров и посуда – видно, что готовили еду. Передать это трудно, тяжело. Луше посмотреть фотографии. Хотя лучше этого никогда не видеть.
               
  У одного подъезда первый житель. Зовут Валера. Они здесь с женой одни на весь дом. Сначала сидели в подвале на заводе. Говорит там и вода была и еда. Держал их «Азов», сначала никуда не выпускали, а потом, дня три назад, те же «азовцы» пришли, сказали – идите куда хотите. И они ушли. Вернулись домой. Воду и еду привозят наши военные, Валера забирает и раздаёт тем немногим, что ещё есть в соседних домах. На вопрос «Обида есть?» отвечает «Да какая обида, вот она обида» разводит руки и показывает обгоревшие и разрушенные дома. Потом я говорил и с другими оставшимися жителями этого квартала. Обиды не видел, но видел, что люди потеряны. Они не понимают, как жить дальше. Они не понимают, как жить сейчас. Не объяснишь им, что идёт слом мирового порядка, что Россия вынуждена воевать, что причины войны не в нас, и даже не в купленной с потрохами Украине. Что это вековечная война Запада на окончательное уничтожение русского мира, России. У них огромное человеческое горя. И когда они говорят – «как жить дальше» это не о потере дома и имущества, хотя и это, конечно, есть. Это о смыслах. Несколько недель под взрывами, на грани смерти, многие без воды и еды, напуганные украинской пропагандой, что выходить к русским нельзя, там их сразу в лагеря, если не кончат на месте, они всё же идут, уже, как обречённые, доведённые до крайности и удивляются, что их встречают, кормят, лечат и отправляют туда где просто тепло, есть вода и еда, и где не стреляют.
   
  Поделился с Валерой сигаретами (надо было больше взять), идём дальше. У другого дома пожилая пара, разговорились. Спрашиваю – расскажите, как укрылись, как выжили. Мужчина улыбается и даже шутит: «Прекрасно всё, замечательно, как на курортах Крыма, в Крыму такого нет» и показывает рукой вокруг. Рядом щенок резвится, хвостиком машет. Спрашиваю – ваш, нет говорит прибился, играет всё время, а корм не ест. Показывает, набирает в руку собачий корм, который здесь же у подъезда лежит. Протягивает щенку, тот прыгает на руку, корм нюхает и отскакивает, потом опять к руке, но корм не ест. Маленький, голодный, а не ест. Спрашиваю, как зовут, мужчина говорит: «Не знаю, я Петрухой его зову». Спрашивает откуда я, отвечаю, он сразу вспоминает, как с друзьями одноклассниками отдыхали ещё при союзе на море в Краснодарском края. Как хорошо было, как дёшево и душевно. У меня нет розовых очков по поводу своей страны, и я отвечаю, что уже давно не дёшево и не душевно. И невольно думаю, а разве можно продолжать так жить, как мы живём сейчас, неужели нужно довести и свою страну до взрывов, выстрелов и убийств, чтобы понять простую вещь – так дальше жить нельзя. Во вранье и взятках.         Здесь вот отлавливают нациков и конец их печален, а я бы вывел в чисто поле половину наших чиновников, судей, прокуроров и прочую, ненужную в хозяйстве утварь, куда-нибудь под Темрюком и … Нельзя даже писать, сочтут за экстремизм. Здесь, в Мариуполе, очень видно цену за продажность и предательство. Цена эта – смерть.

   Идём дальше. Вокруг страшные картины войны – неразорвавшиеся снаряды, мины, труп, прикрытый ковриком и придавленный осколками блока, бейсболка с надписью USA, брошенный на скамейке телефон и секундомер, с застывшими стрелками. Секундомер беру на память, как символ остановившегося времени. Телефон оставляю, хотя и не верю, что найдётся хозяин. Заходим в подъезд, здесь был офис соцзащиты. На столе недопитый дорогой коньяк, бутылки из-под шампанского, коробка из-под конфет. Кому война…
 
   Канонада усиливается и Костя начинает опять собирать наш разбежавшийся отряд, и выводить к блок посту. Туда выходят беженцы из Мариуполя. Потерянные, голодные, злые, отчаявшиеся.

   Один из первых Владимир Серпин, молодой ещё мужчина с семьёй. Не стесняясь камер, кричит от злобы и бессилия — «Мы месяц сидели в подвалах, в бомжатниках, ни поесть ни попить. В двенадцатиэтажках сплошь снайперы, и лупят, лупят, из автоматов, пулемётов, гранатомётов. Или «Азов» или «Айдар», но скорее «Азов», там их база рядом. Идёт мужик, что-то им не понравилось – завалили и прикладом по рёбрам, по яйцам. Пацан бежит в магазин – тупо расстреливают, а там ни еды, ни воды… Люди ехали в эвакуацию на машине, их из пулемёта, водителя насмерть сразу, там ещё женщина была, непонятно убили или ранили… Если кто с флагом белым, сразу стреляют, мол, сдаются… Пешком ещё кое-как, машиной нет… Прибежали потому что здесь наши… Хотелось бы пожрать просто, попить, побриться, да просто голову в порядок привести, ведь месяц… месяц… с ума уже сходили…»

   Потом появляется семья муж с женой и детьми, сын и дочь. Впереди толкают инвалидную коляску с бабулей. Вроде обычная здесь картина. Останавливаются у блокпоста и вдруг крик – «Мама! Господи…» и вся родня вокруг, и кричат, кричат. Бабушка умерла только что, тут прямо на блокпосту. Сразу убираю камеру… нельзя это уже снимать. Потом вдруг самый младший, лет десять-двенадцать, кричит – «Пульс есть». Гляжу, а он руку на шею положил и прямо на меня смотрит и кричит: «Подойдите, посмотрите». Подхожу, кладу руку на шею, я не медик, мне понять трудно, но то ли на самом деле чувствуется, то ли так сильно хочется, но вроде, действительно есть слабые толчки. Говорю: «Вроде есть… слабый очень», подбегает ещё военный, пробует, говорит – нет нету. Потом мальчик опять, потом я… вроде есть. Девушка на белой машине, Юля, она здесь ждёт своих и пока ждёт отвозит раненых и немощных к следующему блокпосту, там медпункт. С сыном бабули затаскиваем её в машину. Она ещё тёплая, ноги гнутся. И тут вдруг какая-то бабка, от блокпоста, кричит подождите деда моего. А парень, который в машине мамку держит, в шоке, ничего не понимает и просто выполняет команды. Он вылазит из машины и бежит к тому, деду. Я кричу: «Стой, назад», он останавливается и бежит назад, и опять садится в машину. Нужно, чтобы ещё кто-то поехал, а семья тоже в ступоре. Я беру за руку их старшую и сажаю в машину. Уезжают.
   
    Машина уходит вниз по дороге, а следом из города вылетает БТР, сверху накрытый какими-то баулами, чемоданами, как махновская тачанка. А поверх этого вроде лежит голая женщина. Всматриваюсь, нет, манекен раздетый из дамского магазина. На скорости улетает вниз, вслед за машиной с бабулей и сыном. Нелепости войны…

  Минут через десять возвращается Юля. Спрашиваю – как? Не знаю, — говорит, — надеюсь выживет. Я её прошу рассказать о себе. Она говорит, что сама из Мариуполя, ждёт здесь своих. Хотят отца уговорить идти, а он очень слабый. Рассказывает ту же вечную и страшную Мариупольскую историю. Как прятались, как спасались. И вдруг вскакивает, кричит «Мама!». Гляжу – женщина, пожилого возраста с чемоданом каталкой идёт и ревёт. Юля – Где папа? Она говорит, — Не идёт. Тут, говорит, умру, вы идите. И вдруг начинает кричать – «Я вас всех ненавижу… За что?! За что?!… Ничего не осталось». Подскочили французы-репортёры снимают. Им нужна эта ненависть. Потом у них там покажут, как они ненавидят русских. Хочется их спросить – А вы не понимаете, что это вы всё устроили? Именно вы, вместе с другими такими же. А вы не думаете, что через полгода ваш Париж, также бежать будет, через наши блокпосты. Но я не спрашиваю. Бесполезно – это раз. А во-вторых, они тоже с нами здесь ходят и тоже могут мину поймать, или снайпера. И мне с ними ещё снова выезжать. Но вопрос этот у меня есть, и я его когда-нибудь задам. Но не сейчас.
               
  Потом сижу с ребятами с блокпоста, курим разговариваем. О том, о сём. Подходит мужчина, беженец, протягивает документы в них купюра двести гривен. Ополченец протягивает деньги обратно: «Забери». Потом отводит его в комнату, тот снимает свитер. Беглый осмотр – наколок нет. Задирает штанины, тоже ничего – проходи.
  Уже вечереет. Собираются наши. Последним подходит белый минивэн с оператором, тоже отвозили беженцев вниз, к следующему блокпосту. Пора ехать.

  Едем уже в темноте и вдруг снег, метель, очень крупный снег и ветер. Видимость почти нулевая. И так почти до Донецка. Вспоминается «Метель» Пушкина. Основная идея повести – то что жизнь людская подчиняется року и судьбой управляют тайные силы, способные нарушить любые планы, изменить ход событий.

 Города Мариуполя больше нет. Надо будет строить новый. На том же месте. 
   

Денацификация Краснодарского края. Z V

Иван Жердев

  Я недавно вернулся с Донбасса, где прослужил полтора месяца военкором. И я понял почему укропы говорят, что Кубань – это их земля. А ведь правы, суки. Правы. Давно зная многих представителей кубанской власти, и в целом всю зажравшуюся, сверхбогатую, жлобскую кубанскую элиту, я говорю – Бинго, хохлы, вы правы! Это ваша земля! И я нисколько не сомневаюсь в нашей «элитке». Не дай бог, одолеют хохлы войной, вынут они из чердаков жёвтно-блокитные, и сине-звёздные полотнища, и присягнут, и сапог поцелуют. Потому, как терять есть чего, и сохранить сильно хочется.

 Те, кто давно живёт в Краснодаре и крае, прекрасно знают, что хочешь решить вопрос – неси деньги. Неси их в администрацию, в суд, в полицию, в МЧС,  да куда угодно, главное неси, а куда тебе покажут. И пока не понесёшь, будешь убогим, жалким терпилой.

  И я тоже носил. Всем – в суд, администрацию, в полицию, всех не упомнишь. Последний раз дал взятку чекисту, тот взял, пообещал и исчез, и на звонки не отвечает, в стиле коммерса девяностых. А что с него взять – голова холодная, сердце горячее и ручки шаловливые. 

 Мэр города не может быть самым богатым горожанином, или одним из них. Мэр города должен жить на среднюю зарплату жителя этого города, и в квартире, в которой живёт среднестатистический житель города. Равно как и священник не может быть богаче паствы, иначе он не священник, а меняла, кадило ему в дышло.

  Когда господин Патрушев говорит, что сейчас из них формируется новое дворянство, он переворачивает понятие дворянства. Дворянство формировалось из тех, кто жизнь отдавал за Отечество, а не грабил это Отечество.

  Я три раза выезжал в Мариуполь и неделю жил в батальоне Шерхана в прямой видимости «Азовстали». Из-за террикона по нам стреляли 120 ми. То, что делают наши ребята, это уму не постижимо. Они зачищали город, дом за домом, от окраины, от Виноградного и до забора этой самой «Азовстали», с винтовками «Мосина» и пулемётами времён Великой Отечественной. И они воюют за Русский мир, они так и говорят.

  А я возвращаюсь в родной Краснодар и вижу ровно тех, с кем они воюют. Причём, вся эта сволочь на словах «Za наших», а потом собираются в маленькие уютные группировочки и пилят, пилят, как Шура Балаганов гирю. И кучки Паниковских им газетки стелют, чтобы «ни грамма не просыпать». Вы что краев не видите?! Или вы думаете, что там всех наших перестреляют?! А вы останетесь и дальше пилить будет? А, вот вам хрен, во всю вашу административную харю. Я вас генетически ненавижу. И таких как я очень много, они называются русский мир и русский народ, вкурили, вы****ки? И пока мы живы, здесь укропщины не будет.

  Антракт,  негодяи…

Подписывайтесь на нашего Telegram-бота, если хотите помогать в агитации за КПРФ и получать актуальную информацию. Для этого достаточно иметь Telegram на любом устройстве, пройти по ссылке @mskkprfBot и нажать кнопку Start. Подробная инструкция.

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *